— Ты думаешь?.. Ник?..

— Агата… Я так люблю тебя. Я перед тобой так виноват. И простишь ли… не знаю… Твои волосы… И губы… Я их запах помню до сих пор… Я так хочу начать нашу с тобой жизнь заново. Будто не было в ней никого лишнего… Никого…

— Мама, я ж говорю, рассказывает. Только он до этого еще про какого-то дракона говорил и картошку. Сказку.

— Агата…

— Да, Ник?

— Дай мне свою руку, — мужские пальцы лишь дрогнули, не оторвавшись от одеяла. И, собрав его, медленно сомкнулись.

— Агата, ты чего? Он же про-сит?

Он просит… Какие холодные у него пальцы… И какие родные.

— Агата… Ты здесь…

— Я — здесь…

После обеда лес безнадежно накрыл собой дождь. Именно, накрыл, а не полился с небес или просто тихо пошел. Маленькие капли его вперемешку с туманом словно парили над темным от сырости двором. И даже стойкий восточный ветер, порывами своими, как мешалкой, принимающийся за разгон, все ж, не мог продуть окружившую нас серую беспросветную муть.

И в этой густой мути трудились сейчас мы с Ванном — восстанавливали огорожный плетень. Новые околыши из желтой, чисто обструганной сосны уже радовали в нескольких местах глаз. Еще с утра Варварой на прочность были испытаны все свежие горизонтальные прожилины. Теперь же осталось лишь оплести их ветвями орешника, добытого совсем рядом, по склонам соседнего Тихого оврага. Чем мы собственно, и занимались… Сосредоточенно.

— Агата, вы обет с утра дали? — часа через два, не выдержал такого «режима» Ванн.

— И какой, Святой отец?

— Обет молчания.

— А что это меняет-то? — хмыкнув, развернулась я к куче ветвей за спиной. — Не думать-то у меня пока не выходит. Вот и наслаждайтесь.

Мужчина в ответ уж больно усердно вздохнул:

— Да я уж… «насладился»… Что, совсем тяжело?

— С чего вдруг?

— Вы вопрос опять неправильно задали, Агата. Не «с чего?», а «от чего?».

— Вот тогда сами на него и отвечайте. Потому как на еще одно «подобие исповеди» вы меня больше не разведете, — и грозно воткнула ветку меж двух других.

— И в помыслах не было, — тут же уверили меня. — Однако вам бы в дом пойти — вы ведь мокрая совсем. Еще простуди…

— Нет!.. Не-ет, Ванн.

— Ага-та? — замер он через плетень от меня.

Ну, а что сразу «Агата» то? Да еще с глазами такими? Да! Не пойду. Мне и здесь хорошо. А вот там…

Там был «он». Все еще обездвиженный и велеречивый. И мне, после услышанного утром, мерещились теперь только два совершенно противоположных исхода: не выпускать его руку уже никогда в жизни (как поет мне мое оттаявшее сердце) или ни в жизнь не видеть его целиком (как трезвонит мой здравый смысл)… И каким же из этих двух «солистов» наслаждался два часа Ванн?

— Я вам здесь не помощник, Агата, к сожалению, — хмуро глянул он в свои сырые ладони и с чувством обтер их об штаны. — Здесь вам двоим никто не помощник.

— Да что вы? А вот ваши земные «коллеги по цеху» в таком случае обязательно изрекли бы что-нибудь, вроде: «Уж лучше смиряться духом с кроткими, нежели разделять добычу с гордыми»[14].

— А вот здесь, дочь моя, вы ошиблись с толкованием. Ибо Соломон под «кроткими» имел в виду бедняков, а под «гордыми» — богатых.

— Ага… И я не удивлюсь, если он сам вам о том втолковал… Но, все равно, что-нибудь, да изрекли бы.

Ванн улыбнулся:

— Например: «Любовь долго терпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла…»

— А еще: «все покрывает, всему верит, всего надеется и все… переносит»[15]… Уф-ф… А знаете, что?

— Что, Агата? — потер ладонью свой нос Ванн.

— Я пока здесь постою. А она пусть сама за меня и… — надула я щеки. — пусть и-и…

— Кто «она» то?

— А любовь. И прощает и не носится, где попало, и решает. А я пока здесь вот, — и тоже шерканула по носу рукой.

— Ну, тогда, хотя бы, мне помогайте. А то, что зря стоять-то? — с улыбкой покачал головой мужчина и бросил мне за спину взгляд. Я тут же обернулась, чтобы увидеть прыгающую к нам через лужицы Варвару:

— Агата!

— Чего тебе? Ботинок по дороге не потеряй!

— Ой, и верно, — мигом нагнувшись, дернула она за развязанный шнурок на правом. — Агата, там это…

— Что, «это»-то? — сурово сдвинула я брови. Варвара, наконец, допрыгала до нас:

— Там твой Ник очухался. Спал-спал и вот вам — с койки подорваться решил.

— Тысь моя майка.

— Угу! А сам же не видит ничтоже и мама меня за тобой, чтоб он голос знакомый, а то… — и, открыв рот, воззрилась на меня: догадайся сама, мол. Я — догадалась:

— Перебьет все от дисбаланса сознания, — и резко взяла старт от плетня. Луж я даже не заметила, впрочем, как и крыльца, сеней и дверей. Вот на их громкое захлопывание он и обернулся. А, может и на… — Чтоб меня…

Мужчина стоял посреди комнаты, расставив ноги. Одна — туго обмотана. Другая — босая. В зажатой руке — трясущийся мелкой дрожью табурет. А в мутных глазах — инстинкты ошалелого зверя. За миг до прыжка. Или броска. Ох, ты ж! Стэнка! Ее буквально втиснуло в узкую щель между печью и стеной. И вот в ее глазах… впрочем, я по Стэнке своими лишь мазнула.

— Кто здесь? — произнес глухим голосом «восставший». И еще подобрался. Я сглотнула слюну. Он — склонил голову набок.

— Ник, это я. Это я, Агата. Ты табурет сейчас…

— Ага-та? Ты…

И в следующий миг уже рванула к нему, чтоб едва успеть поддержать:

— Ник!.. Ну, чего ж ты? Ведь, еле жив. Зачем встал? Куда?

— Агата…Мы где с тобой? — рукой обхватил он меня. — Мы где? Они и тебя тоже? Ты — мокрая вся. И почему я…

— Ничего не видишь? Это пройдет. А мокрая, потому что на улице дождь, — задрала я к нему лицо, пытаясь поймать своим взглядом его. — Это пройдет, Ник. Обязательно. А мы с тобой — в безопасности. В Грязных землях, но, в безопасности. И тебе нужно сейчас…

— В безопасности? — в конце концов, замер он. — Агата, я ничего не помню. С того момента, как эти курвы влили в меня свою бодягу. Но, как у тебя… А где Ванн? — и сдвинул брови. — Он…

— Все нормально. Он тебя сюда и принес. А вытащила от «курв» здешняя хозяйка, Стэнка. Она и сейчас тебя выхаживает. А ты ее напугал своим…

— Агата, — выдохнул Ник. — Агата, — и ткнулся лбом мне в висок. — Я ничего не помню. Но, главное, что ты здесь, и мы все в безопасности. Как всё это было? Ты мне расскажешь.

— Ага. Расскажу, — пропыхтела я ему в шею. — Обязательно и в подробностях. А сейчас, давай ко назад, в постель… Стэнка, выходи из убежища. Всё, — и с трудом оторвала от стиснутых мужских пальцев табурет… — Вот так, потихоньку похромали обратно… Ник?

— Что, Агата?

— А ты совсем ничего не видишь?

— Ну, силуэты только, как сквозь мутную воду. Но, это…

— Пройдет. А… и не помнишь совсем ничего?

— Нет… А что?

— Уф-ф… Ничего. Всё. А теперь — ложись. И чтоб больше без разрешения женщин не пугал. Тут, кстати, и дети есть. Хоть они и «не ребёнки».

— Угу… Видать, многое я… не помню. Стэнка!

— Да, Ник? — отозвалась оная не ближе, чем от печи.

— Вы меня извините.

— Добро… Агата, ты его на спину не укладывай. Я ему сейчас мстить буду.

— Чем? — заинтересованно выдохнули мы с Ником.

Женщина возникла теперь целиком. С большой кружкой в вытянутой руке:

— А отваром своим. Би же вельмо смердив и гадан укус.

— Стэнка, он береднянский знает. Хотя, все равно б догадался.

Врачуемый лишь громко вздохнул…

Странно устроено наше сознание. Бежал — бежал. Гнался за кем-то или ускользал от погони, и вот, наконец, отдышался, затих. И сразу кажется, что вместе с тобой затихла, вдруг, сама жизнь. А устраивала она тебя такая, эта жизнь-беготня? Нет. Но, и без нее уже…

— Я себя нормально сейчас чувствую, — словил Ник Варварину ложку, маятником качающуюся перед самым своим носом.