Вопрос: Почему именно к вам, ведь вы в это время не занимали высокого положения в Добровольческой армии?

Ответ: Не занимая высокого положения в Добровольческой армии, я, однако, пользовался в ней исключительным влиянием.

Вопрос: Почему?

Ответ: Благодаря тому, что был чрезвычайно близок к генералу Драгомирову, а градоначальником являлся мой заместитель по „Азбуке“ полковник Борцевич.

Контрразведка Щучкина произвела аресты моих лучших сподвижников по контрреволюционной деятельности — поручика Фиалковского и доктора Чикалина. Я поручил Борцевичу в буквальном смысле слова разгромить контрразведку Щучкина и освободить указанных лиц. Он без труда выполнил это поручение. Бесчинства Щучкина не прекращались, поэтому пришлось его из контрразведки удалить, и вместо него был назначен Сульжиков, ранее служивший в судебном ведомстве. Последний, так же как и Щучкин, но в несколько меньших масштабах, чинил расправы и беззакония, но, опасаясь снятия с должности, регулярно делал мне доклады о деятельности контрразведки.

Вопрос: Значит, вы выполняли роль шефа деникинской контрразведки?

Ответ: Я не имел никакого поручения контролировать контрразведку, но фактически это было так.

Вопрос: Вы давали руководящие указания начальнику контрразведки?

Ответ: Да, такие указания начальнику контрразведки Сульжикову я давал, но они касались лишь методов работы контрразведки.

Вопрос: Как это понимать?

Ответ: Я был против пыток и избиений, применявшихся в контрразведке, и давал указания о прекращении таких методов работы»^[399].

На октябрь 1919 года приходятся самые ожесточенные бои добровольцев на Московском направлении.

Полковник (потом генерал-лейтенант) Борис Александрович Штейфон, в то время командир 17-го Белозерского полка, рассказал о необыкновенном подъеме населения при встрече добровольцев.

В Харькове он был свидетелем реакции людей, когда генерал Деникин объявил о цели Белого движения.

«Выслушав ряд приветствий и поблагодарив за выраженные чувства, главнокомандующий, говоря о заветном стремлении русских людей освободить Москву, произнес:

— Третьего дня я отдал приказ армиям…

Затем он на мгновение запнулся и закончил:

— …Наступать на Москву!

Во время речи главнокомандующего стояла полнейшая тишина. После слов „наступать на Москву“ вся эта тысячная толпа, заполнявшая обширный зал, коридоры, лестницу, на мгновение оцепенела. Я почувствовал, как неожиданная спазма перехватила мое горло. На мгновение я перестал дышать, а на глазах появились слезы. Еще минута такого общего столбняка, а затем уже не крик, а исступленный вопль „ура“. Люди не замечали катящихся из их глаз слез и кричали, кричали, вкладывая в этот крик и тоску накопившегося национального горя, и весь восторг затаенных надежд.

Незабываемые картины и переживания! То был высший подъем осознания Белой идеи. Это были минуты величайшего порыва патриотизма. Все смешалось, перепуталось, и потрясенный Деникин должен был переживать истинное удовлетворение и как русский человек, и как белый вождь»^[400].

Штейфон был не простым добровольцем, а как бы отметить это точнее, он был сыном крещеного харьковского еврея, участником Русско-японской и мировой войн, окончил Николаевскую академию Генерального штаба и прошел с белой армией свой путь от Ледяного похода с Алексеевым и Корниловым до конца турецкого Галлиполи.

С взятием Курска кутеповский 1-й корпус выдвинулся вперед. Слева и справа от него шли конные корпуса Шкуро и Юзефовича. Напор был сильным, дух — крепким. Судьба России решалась в те дни.

Показательно, что Париж пожелал «помириться» с Деникиным, совершенно убрал прежний неприязненный тон и попросил В. А. Маклакова поехать в Таганрог, где размещалась Ставка ВСЮР, и устранить франкофобию белогвардейцев^[401].

В этот переломный момент Ставка отдала приказ выделить из кутеповского корпуса шесть полков для отправки их на Украину против Махно (в том числе и полк Штейфона). Шкуро отдавал бригаду Терской дивизии, Юзефович — два полка.

Вот как оценивал положение участник Московского похода, начальник штаба героической (в ней будет воевать Вениамин Шульгин) Марковской дивизии полковник (потом генерал-майор) А. Г. Битенбиндер:

«За неимением организованного и устойчивого тыла генерал И. П. Романовский (начальник штаба ВСЮР) начал снимать с фронта те полки и дивизии, кои должны были вступать в Москву, и посылал их в тыл на усмирение безземельных крестьян. Всего с фронта было снято около 40 тысяч штыков и сабель, то есть одна треть Вооруженных сил Юга России. А для нанесения решающего удара по живой силе противника на пути в Москву генералу Кутепову дали всего лишь одну десятую всех наличных сил.

Как мог при таких условиях генерал Кутепов выиграть сражение под Орлом? А от исхода этого сражения зависела участь всей гражданской войны.

Несмотря на нашу фатальную неподготовленность к решительному бою под Орлом, в Ставке царил оптимизм. Занятие Москвы являлось для нее лишь вопросом времени, о чем свидетельствует труд г. Критского „Корниловский ударный полк“ (Париж, 1936 г.).

На странице 142 читаем:

„Генштаба капитан Капнин (начальник штаба Корниловской дивизии) получил из Ставки следующую телеграмму: ‘Ввиду скорого окончания гражданской войны и нашего предстоящего вступления в Москву сообщите, в каком округе и какую должность вы хотите получить’. Телеграмма отражает настроение умов в Ставке и не нуждается в комментариях.

Корниловцы вынесли на своих плечах всю тяжесть боев под Орлом 13 октября и заняли его…

Корниловская дивизия в то время была самой мощной дивизией в Добрармии. В бою под Орлом она покрыла себя неувядаемой славой. Латышские полки поражались той неустрашимости, тому самопожертвованию, с каким отдельные Корниловские роты и батальоны бросались в атаки на латышские стрелковые полки. Героическая борьба Корниловцев под Орлом, их неудача, совместно с неудачей Дроздовской дивизии и 3-го Марковского полка, явились кульминационным и поворотным пунктами двухлетней кровавой гражданской войны“»^[402].

Сказались крестьянские восстания на Украине, перерезавшие коммуникации белых. Можно ли было оставить на Украине только сдерживающие силы, а всё бросить на Москву? По мысли Врангеля, только так и следовало поступать.

14 октября, на православный праздник Покрова Пресвятой Богородицы, ударная группа красных начала наступление на добровольческие полки 1-го корпуса.

«До Покрова — лето, после Покрова — зима», — говорит народная примета. Лето закончилось.

В ночь на 15 октября после ожесточенных боев 2-я бригада Латышской дивизии отбила Кромы и создала угрозу флангу и тылу Корниловской дивизии, занимавшей Орел.

Корпус Кутепова был нацелен на Тулу, но теперь надо было тормозить, избавляться от фланговой угрозы.

Холодная осенняя пора, облетевшие леса, побуревшие мокрые поля — предзимье сурово глядело в глаза добровольцев, словно вопрошало, почему они опоздали воспользоваться безвозвратно ушедшим летним теплом. И что могли ответить офицеры в разбитых сапогах?

Чаши весов качались.

Первая конная армия Буденного заняла Воронеж и получила задачу двигаться главными силами на Курск, в тыл добровольцам.

Кутепов приказал оставить Орел.

Все висело на волоске. В эту пору любое точное решение могло переломить ход назревшего кризиса.

На совещании в штабе корпуса один из самых молодых офицеров, предчувствуя крах, предложил:

— Прежде всего надо приказать всем штабам выйти из вагонов и перейти в войска. А обозы, больных и раненых отправить скорее в тыл. Затем собрать все наши силы в один кулак и обрушиться на Латышскую дивизию. Латыши уже сильно потрепаны корниловцами, и наш корпус, безусловно, их уничтожит. Остальные советские полки будут после этого нам не страшны. Мы снова возьмем Орел. Не будем в нем задерживаться, двинем быстрым маршем на Москву. За Орлом никого, кроме только что мобилизованных частей, нет, они нам не страшны. Москву мы возьмем. Это разрушит все управление красными армиями, их карты будут спутаны. Центр страны будет наш. Мы получим все преимущества центральной власти. А рейд Буденного по нашим тылам в конце концов выдохнется…