Принесли бутылку вина: Новый год все-таки… Выпили. За сопротивление, за будущую победу.

А начинать сопротивляться надо было прямо здесь, в Одессе, отсюда уходить было некуда.

В городе оставалось 25 тысяч (а может, и намного больше) офицеров разных соединений, по вечерам они собирались в кофейнях, обсуждали свое положение, ругали генералов и надеялись, что может повториться чудо Ледяного похода. Шульгин называл их «кофейными офицерами».

В Одессу приехал В. А. Степанов, человек огромной энергии, и они втроем стали хлопотать о назначении Врангеля главноначальствующим Одесской области вместо генерала Н. Н. Шиллинга. Ничего из этого не вышло, Деникин слышать не хотел о Врангеле.

Шиллинг запрашивал в Ставке разрешение на эвакуацию, убеждал, что город нельзя отстоять. Деникин эвакуацию не разрешал.

И все же исподволь готовились к эвакуации. Все, кто мог, разными правдами и неправдами, путем взяток, добывали разрешение уйти немногочисленными пароходами на Варну. Как говорил Шульгин: «Ангел смерти витал над Одессой».

Еще один признак распада был налицо: многие влиятельные персоны стали создавать военные дружины, даже митрополит Платон занялся этим.

А у Шульгина были проверенные кадры одесского отделения «Азбуки», «Христианский блок», и он также приступил к формированию собственного отряда.

Василий Витальевич располагал довольно большой суммой денег, вынесенной из Киева. Он смог зафрахтовать какую-то баржу и пароходик, которые, правда, при ближайшем осмотре оказались плавучими гробами. Когда началась общая паника из-за наступавших на город красных, Василий Витальевич со своим отрядом пришел к штабу полковника Владимира Анатольевича Стесселя, назначенного командовать обороной Одессы (генерал Шиллинг эвакуировался).

В отряде было две «роты».

«Первая рота: человек тридцать офицеров самого разнообразного происхождения. Несколько из них испытанных друзей, другие — прибежавшие в последнюю минуту, не зная, куда деться.

Вторая рота: около пятидесяти человек молодежи, преимущественно гимназистов.

Сверх того, около десяти дам, несколько мужчин штатского вида — способных и неспособных носить винтовку. Двенадцатилетняя Оля и четырнадцатилетний Димка, мой младший сын.

Хозяйственная часть: одна подвода неизвестного происхождения, но переполненная вещами»^[410].

Генерал Глобачев, который тогда заведовал контрразведкой в Одессе, свидетельствовал: «Единственная воинская часть, которую удалось создать, — это отряд в тысячу офицерских чинов для внутренней охраны города, который и удерживал Одессу от бунта до самых последних дней. Этим отрядом командовал энергичный, храбрый полковник Стессель, который не покинул города до полной эвакуации и которому со своим отрядом не нашлось места ни на одном из пароходов при оставлении Одессы, а пришлось сухим путем пробиваться в Румынию»^[411].

Все отступали к порту, в какой-то призрачной надежде эвакуироваться. Вдруг началась перестрелка, застучали пулеметы, красные входили в город. Потом пришло отрезвление — надо пробиваться в сторону Румынии.

В колонне полковника Стесселя чего только не было — пушки, броневики, автомобили и бесконечные повозки. Шульгин нашел потерявшихся было жену, сыновей и племянника Филиппа Могилевского. У старшего сына Вениамина (Ляли) была оцарапана пулей рука. Двинулись дальше, Шульгин и Ляля шли в арьергарде отряда. И натолкнулись на брошенную повозку, а в ней — мешок сахара. Набили карманы сахаром сколько влезло.

А дальше — становилось все хуже.

Добрели до берега, впереди простирался покрытый льдом Днестровский лиман. На другом берегу виднелся чужой город.

«По этому льду в одну колонну движется бесконечный обоз. Туда, к Аккерману, к городу спасения, румынскому городу Аккерману, куда не придут большевики. Бесконечный обоз движется в порядке. Задолго до назначенного времени выступили все части, проявив редкую аккуратность.

Теперь они идут осторожно, соблюдая дистанцию, чтобы не провалился лед, почти торжественно. Идут с белыми флагами, которые несут, как знамена.

Печальные знамена…»

Идут. Похоже на какой-то невообразимый табор. Впереди на льду их ждут — столик, сидят румынские офицеры, стоят румынские солдаты. Это бывшие союзники.

Бывшие союзники завернули табор назад. Согласились пропустить женщин с детьми.

Дальше началось то, что Шульгин назвал «анабасисом», легендарным отступлением отряда греков в 401 году до Рождества Христова. Об их подвиге знал каждый российский гимназист. Тогда было с боями пройдено от долины реки Тигр до берега Черного моря 2500 верст за 122 перехода. А сейчас? Греки не знали ни мороза, ни ужасов гражданской войны, ни пулеметных обстрелов.

Степь, снег, мороз, бесконечный обоз, натертые ноги. Стычки с красными. Убитые, раненые… Один из немолодых генералов по фамилии Васильев застрелился, чтобы не быть обузой. В отряде Шульгина раненный в грудь юноша, поручик Алеша. Его везут на телеге, потом телеги приказано бросить, несут на носилках. Тяжело, но бросить нельзя. Алеша с каждым часом слабеет. Все, кончено. Оставляют труп в какой-то хате, где его забрала смерть, — добрые люди похоронят.

Один из таких юношей спустя много лет вспоминал: «Все пережитое отошло уже давно в область воспоминаний, многие отдельные события забылись, но никогда не изгладятся из памяти туманные, заледеневшие плавни, дорога, идущая в гору, сошедшая с ума женщина, вышедшая к нам из-за деревьев, и эта глубоко трагичная процессия раненых, которых вчерашние союзники гнали на гибель туда, где хозяйничали красные и мародеры»^[412].

Это написал Анатолий Михайлович Росселевич, а тогда он, восемнадцатилетний кадет, воевал в Добровольческой армии и участвовал в том походе. Потом — эмиграция, Югославия, Белградский университет, США, смерть в 1977 году в Нью-Йорке.

Стесселиада после мучений закончилась пленом. Бойцы красной дивизии Григория Котовского, которые еще вчера обстреливали беженцев, спокойно встретили их. В разговоре Шульгин выяснил, что они воюют не за коммунистов, которых они терпеть на могут, а «за Единую и Неделимую Россию».

Услышав это простодушное признание, Василий Витальевич оторопел.

«Я должен сказать, что у меня, выражаясь деликатно, глаза полезли на лоб. Три дня тому назад я с двумя сыновьями с правой и левой руки, с друзьями и родственниками, скифски — эпически дрался за „Единую Неделимую“ именно с этой дивизией Котовского. И вот, оказывается, произошло легкое недоразумение: они тоже за „Единую Неделимую“»^[413].

Дальше произошло то, что объясняется путаницей и неопределенностью Гражданской войны. Пленников деликатно обобрали под видом обмена одеждой, дали им обноски, в которых они приобрели вполне пролетарский вид.

Потом Шульгин оказался на свободе в большевистской Одессе, переболел возвратным тифом и стал восстанавливать свою «Азбуку». Болезнь сильно изменила его внешность, он отпустил бороду и стал похож на старика.

В Одессу вернулась и Екатерина Григорьевна с младшим Дмитрием. Румыны выгнали их на следующий день после ухода отряда Стесселя, а котовцы пропустили в Одессу.

На допросе в 1946 году Шульгин рассказал: «В результате боев от наших отрядов уцелели жалкие остатки, и мы вынуждены были сдаться. Однако мне, моему сыну, поручику Лазаревскому и брату моей первой жены Гродовскому удалось в городе Тирасполе переодеться в штатское платье, приобрести фиктивные советские документы и в конце февраля 1920 года снова вернуться в занятую Красной Армией Одессу. Я рассчитывал, что среди населения большого города легче будет скрыться от органов Советской власти и перейти на нелегальное положение.

Вопрос: Для того чтобы потом вновь продолжать борьбу против Советской власти?