Подкатив к самым руинам, я лихо спрыгнула и первым делом попыталась сунуться в арку. Днем пройти на Лысую гору, конечно, было тяжелее, чем ночью, но того, что меня швырнет назад, я не ожидала никак.

– Вот, значит, как, – зло прошипела я, закатывая рукава, – по-хорошему не хотим! – и бабахнула по пороговому камню витой молнией, раскалывая надвое.

Когда Илиодор прискакал на коне в казенной сбруе, я уже отчаялась. Пороговый камень был измолот в пыль, колонны закопчены и даже потрескались у основания, а пройти в заветное место все равно было невозможно. Всякий раз, как я делала шаг, в ответ словно били пуховой подушкой по голове, и я опрокидывалась. У подножия холма собралось уже достаточно стражи, чтобы штурмом взять небольшую крепостицу, но, видя, какой знатный фейерверк я устроила, они благоразумно не совались. Илиодор, спрыгнув, прошелся вокруг. Костюм его был изрядно изгваздан. Сейчас, когда солнце позолотило все вокруг, было особо заметно, что инквизитор всю ночь занимался непотребствами. Штаны его до самых бедер были измазаны грязью, а магические ингредиенты даже дыры местами проели.

– Ну ты как? – вздохнул он, становясь напротив меня и заслоняя солнышко.

– Поджарить тебя хочется, как каплуна, чтобы визжал и дергался, – честно отозвалась я.

Илиодор приподнял брови, видимо, ожидал чего-то менее кровожадного, слез там, припадания к груди. Я заметила, что нас взяли в кольцо, и ткнула в служивых пальцем, привлекая внимание Илиодора. Он равнодушно оглядел вояк и, безошибочно вычленив старшего, поинтересовался:

– Федор Велимирович еще здесь или в Ведьмин Лог уехал?

– Ускакал с медвежьей сотней, – доложился ему старший.

Илиодор поощрительно кивнул:

– Мы устали, так что сейчас ляжем спать в доме старосты. Распорядись, чтобы комнаты приготовили.

– А ведьму куда? Если в холодную, так я опасаюсь, вон в Малгороде, говорят…

– Ведьма будет спать в моей комнате, – лязгнул металлом в голосе Илиодор.

Все попятились, так как это был вовсе не благородный металл, которым разят друг друга воины на поле брани, а пыточные клещи, которыми позвякивает палач в застенках.

– Лихо ты их, где научился? – буркнула я, покорно волочась за Илиодором.

Тот невнятно огрызнулся, едва переставляя ноги.

Наверное, со стороны мы смотрелись как два умертвия, а когда спустились к дому старосты, то как три умертвия, только Зюка покойницей была жизнерадостной. Ее с суеверным ужасом кормили пирожками бабки, шепча меж собой, что это инквизитор так над ней, несчастной, постарался. На меня смотрели с тревогой и сочувствием, а Илиодора одаривали такими взглядами, что следующей ночью я б ему из дома без сопровождающего выходить не советовала. Не нравился здесь никому его костюмчик.

Уже на последнем издыхании я умылась и переоделась в длинную рубаху старостихиной дочки. Илиодора хозяин уложил в собственной спальне, на широкой кровати, а мне, виновато пряча глаза, положил на пол пуховую перину, видимо, тоже дочуркину, потому что шелковый наматрасник был вышит несерьезными финтифлюшками. Подушек мне принесли вдвое больше, чем Илиодору.

– Они в тебе дракона не подозревают, многоголового? – хмыкнул, рассматривая свою, унылую и тощую, чернокнижник.

– Просто люди меня уважают. И всех ведьм, которых ты, подлец, замуровал на Лысой горе, – зевнула я, зарываясь в пуховое нагромождение.

Но стоило мне закрыть глаза, а телу расслабиться, как я поняла, что не усну. Тело желало отдыха, а разум метался, искрил и шипел, как Архиносквенова шутиха, которую он запускал на праздники. Голова гудела на тысячу голосов, из которых громче всех выделялся Триумов, я сначала даже и не поняла, о чем талдычит мне эта птица, но, прислушавшись, сообразила, что он мне зачитывает чин свадебный:

– …а приготовят тридевять снопов ржаных, поставят их стоймя, а на них ковер и постель, и сверху одеялом накроют. В головах же поставят образ, а по четырем углам, на прутьях, по паре соболей да по калачу крупитчатому, да поставец, а на нем – двенадцать кружек с разным питьем, с медом и квасом, да ковш один, да чарку одну же, чтобы была она гладка и без выступов, или братину круглую без носка. А в ногах накрыть стол, на котором быть платью, да в одном углу закрыть занавеской, а за ней пуховичок на ковре, да изголовья, большой кумган теплой воды, два таза, большая лохань да две простыни. Тут же приготовить два халата, мужской и женский, рукомойник, лохань, полотенце, две шубы нагольные…

– Я фигею! – оторопела я, а он знай заливался, глумливо расписывая мне все ужасы брачных обрядов:

– …И как только войдут, новобрачной и новобрачному сесть на постели. И тысяцкий, войдя, с новобрачной покрывало снимет и молвит обоим: «Дай, Пресвятая Дева, вам в добром здоровье опочивать». А свечи и каравай поставят на приготовленных местах и колпак и кику положат на место. Новобрачный снимет наряд, с новобрачной же все снимают за занавеской. А тысяцкий с поезжанами со всеми пойдет к свекру в комнату, а в сенцах с новобрачными останутся двое дружек, да две свахи, да постельничий. Новобрачный же на зипунок наденет шубу нагольную, а новобрачная в телогрее, да оба в шапках горлатных; потом они дружек и свах отпустят, оставив только тех, кто разумеет, а потом исполняет дело…

Я отчаянно застонала, молясь про себя: «Только этого не надо!» Но глумливая птица, воспользовавшись моей слабостью и тем, что я не могу его загнать куда подальше, решила сегодня быть как никогда красноречивой:

– …а тысяцкий и поезжане, и дружка, и сваха старшая войдут в комнаты к свекру и тут скажут: «Пречистая Дева сподобила: дети ваши после венчания легли почивать по здорову и вот услаждаются». А два постельничих у дверей сидят неотступно…

«Постельничьи», приставленные оставшимся за Решетникова сотником, вяло переругивались за дверью, шкрябая по полу неудобными алебардами.

Мне сделалось грустно и стыдно от Триумовой болтовни, угомонить его было невозможно, самое лучшее было самой заговорить с кем-нибудь. Я позвала Илиодора и удивилась, когда он ответил. Оказывается, этот змей тоже не спал, таращась в потолочную балку.

– Ладно, рассказывай, князь фальшивый, зачем ты бабулю замуровал? Только не говори, что от Решетникова прятал!

Илиодор самодовольно прикрыл глаза, промурлыкав:

– Бабушка ваша такова, что скорее от нее надо было прятать княжью дружину. Она и без всякого волшебства очень деятельная особа.

– Льстим? Это хорошо, это значит – боимся. Теперь выкладывай суть.

– Суть – очень долго и сложно… – начал было кривляться златоградец, но я его успокоила, сказав, что никуда не тороплюсь.

Он растер лицо и крякнул:

– Эх, кофе бы, да где его в такой дыре найдешь!

Я проглотила оскорбление моему краю, уже поняв, что он всегда кочевряжится, если его попросишь о чем-нибудь рассказать. Вот если не просить, то соловьем разливается, а если уговаривать, то сразу отговорки и отступления.

– Значит, суть… – снова повторил златоградец, но, не дождавшись от меня ничего, кроме внимательного взгляда, сдался: – А заключается она в том, что волшебство по всему миру либо умирает, либо умерло давно, и то, что вокруг сейчас происходит, лишь слабое эхо, отголосок чего-то ушедшего, надеюсь, не безвозвратно.

Он сел на своей кровати. На нем был шелковый запашной халат, делавший его похожим на миренского султана, только без его дородности, и я против воли залюбовалась. Слишком хорош для чернокнижника. Ну и где справедливость?

– В старые времена у колдунов бытовала теория о том, что волшебная энергия, манна, прана, называй ее как хочешь, свободно изливается в наш мир, но боги и всяческая нечисть поглощают большую ее часть, имея через это огромную власть и силу. Нынче богов уж нет, а о великих колдунах я что-то не слышал. – Он цокнул языком. – И, занявшись исследованиями, я пришел к выводу, что старая теория не верна в корне. Боги не поглощали, а излучали энергию, равно как колдуны, жрецы и прочие обитатели мира, в ком сильна была вера либо дух. И тут получался забавный парадокс, – он улыбнулся, – как раз колдуны со своими накопителями не давали энергии изливаться в мир, но это частности. Потому что какое-то время назад, когда была разрушена ваша Школа и пал Конклав, волшебная энергия начала с катастрофической быстротой уходить из мира. Возможно, это и спровоцировало войну, – он подмигнул мне, – там, говорят, была какая-то любовная история между ведьмой и магом, да, на беду, ее угрозы Конклаву совпали с глобальным космическим процессом. Нечисть, которая действительно питалась тонкими энергиями, начала стремительно засыпать, умирать, оборачиваться, но это неважно. Чародеи бессилели. И уже через два-три поколения сама вера в возможность колдовства стала многим казаться глупостью. А кто не верит, тот и не излучает. В ваших северских болотах хоть какой-то фон сохранился, а побывала бы ты в Златограде! Зубы от тоски сводит.