– А чего тогда?

Не ответил, продолжая кромсать деревяшку. Лисий хвост истончался до крысиного.

– Ты шел с вейном, – сказал Ичин, глядя на свои пальцы. – Ты видел, как он находит проекции?

В отличие от старшего брата это слово калека произнес уверенно.

– Да.

– Ты знаешь как? – Малек подался вперед. – Может, он говорил что-нибудь? Звал богов?

Юрка покачал головой.

– А ты…

Качнулся полог, и в юрту вошел Азат. Ичин замолчал, бросил в очаг испорченную фигурку.

Молодой жузг невесело усмехнулся, увидев Юрку.

– Бежать пытался? – спросил, ослабив узел и позволяя опустить руки.

– Естественно.

Азат не понял, и Ичин перевел шепотом.

– У меня умный брат, правда?

Жузг старательно улыбался, но Юрка все равно насторожился.

– Что случилось?

Азат сел к очагу. Сказал, прикрыв глаза веками:

– Через три дня уводим табуны на дальнее пастбище, к Мелетек-озеру.

Ну, чем меньше охранников, тем лучше. Вот только…

– А в туалет меня кто выводить будет?!

– Юрий, ты поедешь с нами.

Он скривился. Хотя… Проще от десятка парней убежать, чем от одной Калимы! В степи свободы больше, а тут из юрты не выйдешь, чтоб не заметил. Увести коня. Распороть куртку, копыта тряпками обмотать. Без седла удержится запросто. Да, точно, получится! Отвернулся, пряча лицо, и вдруг сообразил:

– А если проекция откроется тут?

– Тогда богам отдадут Ичина, – ровно произнес Азат.

На ночь Калима связала пленника так, что путы врезались в кожу. Запястья быстро опухли. Дремал Юрка урывками – стоило шевельнуться, и вскидывался от боли. Ошейник сбился, давил на горло. От духоты и недосыпа звенело в ушах.

Ничего, осталось недолго. Эта ночь, завтра, послезавтра, послепослезавтра – и убежит. Обязательно. Ему нужно в Бреславль! Нужно!.. Это слово жужжало в голове, точно жук, и его хотелось прихлопнуть.

Нужно…

В Бреславль…

Юрка уткнулся в кошму, неловко вывернув руки. В носу щекотали слезы. «Я хочу домой», – подумал, закусывая войлок.

…Весна выдалась ранняя. Уцелевшие сугробы жались в тень и подтекали ручьями. Парила мокрая земля, кое-где подсохли тропинки. Мальчишки уже расчехлили велосипеды и рассекали на них лужи. Юрка топал пешком, поглядывая на них с завистью – у его «Камы» прохудилась камера на переднем колесе. Эх, старье! Его не латать, выкидывать пора!

Придерживая рюкзак с учебниками, перескочил канаву, полную талой воды. Под ногами захрустел шлак. В щели между столбом и калиткой виднелась скоба, но стальной язычок замка был спрятан. Значит, Ленька дома. Юрка нашарил и дернул хитрый рычажок. Брякнула защелка, выпав из гнезда.

Стоило открыть калитку, и под ноги кинулась рыжая псина, повизгивая от восторга. Юрка осторожно погладил Найду по голове, не обольщаясь дружелюбной встречей. Собака из тех, что по приказу любого повалит, хоть чужака, хоть знакомца.

– Привет! Где твой хозяин?

Найда метнулась к сараям.

Ленька вышел, вытирая испачканные мазутом руки. Швырнул тряпку на козлы.

– Ну, здоро́во! – пробасил он.

Ладонь широченная, вот уж точно – лопата. Юрка пожал и украдкой размял слипшиеся пальцы. Силен мужик!

– Я рано, да? А когда можно?

– Недельки через две. Торопишься?

– Велик чинить надо.

– Ладно, придешь на майских, аванс выдам.

– Спасибо.

– Да чего там, отработаешь.

Ленька всегда нанимал мальчишек на лето, одному на конеферме – пусть и маленькой – не управиться. Но все равно каждую весну Юрка опасался: ну как передумает? Где тогда деньги брать? Да и лошади, опять же…

Громко, со вкусом зевнула Найда, не спуская глаз с гостя. Пахло навозом, мазутом и свежей древесиной. Ветер раздувал опилки, казавшиеся яркими, праздничными на черной земле.

Ленька неторопливо закурил, усмехнулся.

– Ладно, иди, поздоровайся, – разрешил снисходительно.

Юрка швырнул рюкзак на козлы и побежал к конюшням, оскальзываясь на мокрой тропке. Следом неслась Найда.

Гнедой жеребец по кличке Алый дохнул в лицо. Он был доволен встречей и немного сердит, что парень не являлся раньше. Милостиво принял сахар, захрустел, выпустив блестящую нитку слюны. Юрка погладил его по бархатистой щеке.

– Надоело стоять?

Алый, соглашаясь, переступил. Глухо стукнули копыта.

– Ничего, скоро лето.

Обрег, как и положено бию, имел несколько юрт. Под жилье – большая, белая, крытая шкурами и опоясанная цветными лентами. Серые, попроще, предназначались для хозяйственных нужд. Юрка сидел на цепи возле той, что отводилась под кухню, и рядом с ним лежали псы в ожидании подачек. День стоял жаркий, войлочные стены закатали снизу, прихватив на высоте человеческого роста веревками. Сквозь решетки было видно, как готовят обед три жены Обрега – старая, похожая на высохшего деревянного идола, беременная молодка и девочка лет тринадцати. Калима разговаривала со средней, помогая катать из теста жгуты под баурсаки. Трещало в казане масло.

Передвинуться в тень не давал поводок. Чесалась спина – всю дорогу Калима щипалась, сильно, с вывертом. Юрка откинул голову, уперся затылком в столб коновязи и прикрыл глаза. Уже завтра он поедет с табунщиками. Последний день в ауле – и такой бесконечный! Лениво меняются цифры на часах. Тени сначала не хотели становиться короче, теперь отказываются расти. Чтобы хоть чем-то занять себя, Юрка вспоминал лето.

…Литовку Ленька кому попало не доверял, боялся, обрежутся пацаны. Брал с собой только Юрку и Левку Панаргина.

Косить тяжелее, чем пасти табун, но Юрке нравилось. Да и платил Ленька по-честному, а на две пенсии и сиротское пособие не больно пошикуешь. Зачем подряжался каждое лето Панаргин, было непонятно. Жил он за Обводной, в элитной новостройке. Учился в той же школе, на класс старше, и уже вовсю ухаживал за девушками.

На покос выезжали рано. В телеге Юрка сворачивался клубком и досыпал под мерный стук копыт. Похрапывал Левка. Очки он не снимал, и они медленно сползали на кончик носа.

– Приехали! – будил Ленька.

Пока он распрягал Маньку, Юрка душераздирающе зевал, а Левка протирал очки подолом футболки, моргал и близоруко щурился.

Ленька командовал:

– Начали!

Сам вставал первым, потом Левка. Юрка последним.

Все помнится ярко, до звуков, до запахов.

Трава тяжелая, в росе. Литовка подрезает ее с влажным шорохом. Ш-ш-ших, ш-ш-ших. Блестящее лезвие описывает полукруг, оставляя за собой короткий зеленый ежик. Вялое от недосыпа тело разогревается, лучок крепче ложится в ладонь.

Роса подсыхает, звук становится легким, звенящим: цы-ы-х, цы-ы-ых. Коса идет тяжелее. Припекает под футболкой плечи, руки наливаются усталостью. Ленька прет, точно мотокосилка. Левка старается не отставать. Густо пахнет травяным соком. Опушка манит тенью и красной, доспевшей земляникой. Юрка поглядывает на солнце: как разгорится день, сядут перекусить. Насобирать ягод, залить молоком и умять с хлебом – вкуснее не придумаешь.

Ленька оглядывается:

– Устали? Отдохните.

Юрка мотает головой. Вот еще!

Шуршит трава. Остановился Левка, перевернул косу. Протер очки и придирчиво оглядел лезвие. Оселок достал, правит.

Цы-ы-х – широкий полукруг. В густой зелени желтеют головки львиного зева.

– Левка, пятки срежу! – шумит Юрка.

Тот презрительно хмыкает и быстро отрывается вперед.

То ли идешь по лугу, то ли земля вращается навстречу. Звенят кузнечики, звенит литовка. Прилипла футболка к спине.

– Шабаш! – кричит Ленька.

Юрка из упрямства докашивает полосу.

– …ауызды юирген, – сказали над ухом. – Тамак же.

Пришлось открыть глаза. На корточках перед ним сидела младшая жена бия, держала тарелку с золотистыми шариками из теста.

– Ешь! – повторила девочка и засмеялась, довольная, что вспомнила слово на чужом языке.

Во рту еще чувствовался призрачный вкус земляники с молоком, и Юрка отказался. Жузга застрекотала по-своему, видно, пыталась втолковать, что баурсаки – это вкусно. Взял, а то бы не отвязалась.