«Компьютерное бюро» Лейграфа занимало несколько маленьких помещений в старом деловом районе Портстона. Гаррод вошел в приемную, приблизился к восседавшей за столом строгой серолицей женщине и протянул ей свою карточку. — Я бы хотел повидать мистера Лейграфа. Секретарша виновато улыбнулась. — Прошу прощения, но у мистера Лейграфа идет совещание, и если вам не назначено… Гаррод тоже улыбнулся и посмотрел на часы. — Сейчас ровно одна минута пятого, верно? — Ммм… Да. — Значит, Карл Лейграф сейчас один в кабинете и блаженствует над своим первым коктейлем. Пьет он слабенький виски с содовой, набив стакан льдом, и я не прочь составить ему компанию. Пожалуйста, сообщите обо мне. Женщина поколебалась и включила селектор. Через несколько секунд из внутренней двери с запотевшим бокалом в руке вышел Лейграф — стройный, небрежно одетый, преждевременно полысевший мужчина с серьезными серыми глазами. — Заходите, Эл. Вы подоспели в самый раз. — Знаю. — Гаррод вошел в отсвечивающий серебром кабинет, где видное место занимали модели сложных геометрических фигур из проволоки. — Выпить не откажусь. Моя машина испустила дух в двух кварталах отсюда. Пришлось ее бросить и идти пешком. Вы не разбираетесь в турбодвигателях? — Нет. Но опишите мне симптомы, и я попробую что-нибудь придумать. Гаррод покачал головой. Его всегда восхищала готовность Лейграфа заинтересоваться любой темой и принять участие в ее обсуждении. — Я пришел не ради этого. — Вот как? Вам водку с тоником? — Спасибо, только послабее. Лейграф наполнил бокал и отнес его к столику, где сел Гаррод. — Все еще беспокоитесь из-за «стилетов»? Гаррод кивнул и не спеша пригубил. — У меня есть для вас новые данные. — А именно? — Полагаю, вы слышали о катастрофе «Авроры» два дня назад? — Слышал! Только об этом и трубят! Жена купила в прошлом году по моему совету новый выпуск акций ЮЭК и теперь… — Лей-граф поднес бокал к губам. — Какие данные? — На «Авроре» стоял термогард. — Я знаю о вашем контракте, Эл, но самолет наверняка летал не один месяц. — Да, однако не с моими стеклами. Программу испытательных полетов на малых скоростях гнали с обычными. — Гаррод заглянул в бокал: от дробленого льда спускались крохотные струйки холодной жидкости. — Во вторник «Аврора» первый раз полетела с термогардом. — Совпадение! — фыркнул Лейграф. — Зачем вы себя мучаете? — Это вы пришли ко мне, Карл. Помните? — Но сам же предупредил, что это дикая флуктуация чисел. При анализе такого сложного комплекса, как движение городского транспорта, непременно столкнешься с самыми невероятными статистическими причудами… — По пути на аэродром в нас с Эстер едва не врезался «стилет», делавший левый поворот. — Вы портите мне лучшее время дня! — в сердцах воскликнул Лейграф, отодвигая бокал. — Отвлекитесь на минуту. Ну как новый тип ветрового стекла способен вызывать аварии? Бога ради, Эл, разве это возможно? Гаррод пожал плечами. — Я вырастил необычный вид кристалла, прочнее любого известного стекла. Он даже прозрачным не должен был быть, потому что отражает энергию практически на всех длинах волн, кроме видимого спектра. Так я запатентовал лучший в мире материал для ветровых стекол… Но, положим, он пропускает какое-то иное излучение? Даже усиливает или фокусирует? Неизвестное нам? — Излучение, которое превращает хороших пилотов и водителей в плохих? — Лейграф схватил бокал и осушил его одним глотком — А волосы по всему лицу от него не отрастают? Или вот такие зубы? — Он поднес ко рту кулак и растопырил пальцы. Гаррод рассмеялся. — Я и сам понимаю, что это звучит дико. Но попробуем взглянуть с другой стороны. Мне доводилось читать о дороге во Франции, где происходили частые аварии. Никто не понимал почему — прямое широкое шоссе, окаймленное тополями. Потом выяснилось, что деревья располагались на таком расстоянии друг от друга, что при движении с максимальной разрешенной скоростью солнце било в глаза водителя с частотой десять раз в секунду. — При чем тут… — недоуменно начал Лейграф. — Ага, кажется, понял. Альфа-ритм мозга. Гипноз. — Да. А эпилепсия? Вы знаете, что эпилептику нельзя смотреть телевизор, у которого медленно плывет картинка? Лейграф покачал головой. — Совсем разные явления, Эл. — Не уверен. Что, если термогард генерирует? Производит некий пульсирующий эффект? — Это не объясняет значения поворотов. Анализ аварий со «стилетами», проведенный моей компанией, показывает, что практически все они происходили во время левых поворотов. Мое мнение — виновато рулевое управление. — Нет, — твердо сказал Гаррод. — Это уже доказано. — Разумеется, в момент катастрофы «Аврора» поворачивала… — Серые глаза Лейграфа слегка расширились: — ведь можно сказать, что при посадке самолет поворачивает в вертикальной плоскости? — Да. Это называется выравниванием. Только Ренфрю не успел выровнять. Он практически вогнал самолет прямо в землю. Лейграф вскочил на ноги. — Он повернул слишком поздно! И в том же беда водителей «стилетов». Они недооценивают время, которое требуется для пересечения противоположной полосы движения. Вот оно, Эл. Сердце Гаррода тяжело осело. — Что — оно? — Общий фактор. — Но куда он нас приводит? — Никуда. Подтверждает ваши новые сведения, только и всего. Но я начинаю склоняться к мысли, что термогард действительно как-то влияет на пропускаемый свет… Предположим, изменяет длину волны обычного света и делает его опасным. Больной водитель или пилот… Гаррод покачал головой. — В таком случае менялся бы видимый через стекло цвет. К ветровым стеклам предъявляют много разных требований… — Но что-то же замедляет реакцию водителей! — сказал Лей-граф. — Послушайте, Эл, мы имеем дело с двумя факторами. Сам свет — фактор неизменный и человеческий… — Стоп! Не говорите ничего! — Гарроду показалось, что пол под ним угрожающе накренился, и он стиснул подлокотники кресла. По лбу, по щекам пробежали холодные мурашки. И столь глубока была пропасть между логикой и пришедшей ему в голову мыслью, что он даже не смог сразу облечь ее в слова. Через два часа, после мучительной поездки в бурлящем потоке транспорта, двое мужчин вошли в здание кремового цвета — исследовательский и административный центр компании «Гаррод транспэренсис». Стоял изумительный октябрьский вечер, теплый нежный воздух навевал тоску по прошлому. С автостоянки виднелся теннисный корт, окруженный деревьями, где белые фигурки доигрывали, быть может, последнюю партию сезона. — Вот чем мне следовало бы заниматься, — горько посетовал Лейграф, подойдя к главному входу. — Ну объясните, наконец, зачем вы меня сюда притащили? — Потерпите. — Гаррод словно со стороны чувствовал свою осторожность, осторожность человека, не уверенного в твердости почвы под ногами. — Боюсь каким-то образом заранее вас настроить. Я кое-что вам покажу, а вы мне скажете, что это значит. Они вошли в здание и поднялись на лифте на третий этаж, где находился кабинет Гаррода. Помещения казались вымершими, но в коридоре их встретил коренастый мужчина с отвертками вместо авторучек в нагрудном кармане. — Привет, Вине, — сказал Гаррод. — Вам передалч мою просьбу? Вине кивнул. — Да, но я ничего не понял. Вам в самом деле нужна подставка с двумя лампами? И ротационный переключатель? — Именно. — Гаррод хлопнул Винса по плечу, словно извиняясь за тайну, и вошел в кабинет, где рядом с большим неприбран-ным столом стоял кульман. Лейграф указал на доску, занимавшую целиком одну стену. — Вы действительно ею пользуетесь? Я думал, что их можно увидеть только в старых фильмах Уильяма Холдена. — Мне так легче сосредоточиться. Когда задача на доске, я могу работать, что бы ни творилось вокруг. Гаррод говорил медленно, рассматривая импровизированное оборудование на столе. На маленькой фанерной подставке были установлены две лампы и ротационный переключатель с регулировкой скорости, соединенные изолированным проводом. «Наступит день, — безучастно подумал Гаррод, — когда лучшие научные музеи мира будут драться за эту кустарщину». Он включил схему в сеть, лампы замигали, после чего он отрегулировал переключатель таким образом, что секунду лампы горели, секунду гасли. — Как на Таймс-сквер, — насмешливо фыркнул Лейграф. Гаррод взял его за руку и подвел к столу. — Посмотрите внимательно: две лампы и переключатель, включенные последовательно. — У нас в Калифорнийском технологическом в компьютерном курсе такого не было. Но суть, кажется, я улавливаю. Полагаю, мой мозг в состоянии постичь представленное хитросплетение передовой техники. — Я просто хотел убедиться, что вы понимаете… — Ради бога, Эл! — Терпение Лейграфа начало истощаться. — Что тут понимать?! — Смотрите. — Гаррод открыл шкафчик и достал кусок на вид обычного, хотя и довольно толстого стекла. — Термогард. Гаррод поднес его к столу со схемой и поставил вертикально — перед одной из ламп. — Ну, как там себя ведут лампы? — не глядя, спросил он. — А как они могут себя вести, Эл? Вы ничего… О боже! — Вот именно. Гаррод наклонился и посмотрел на лампочки сбоку, примерно под тем же углом зрения, что и Лейграф. Лампочка за стеклом все так же вспыхивала с интервалом в одну секунду, но несинхронно с другой. Гаррод убрал стекло, и лампы стали вспыхивать одновременно. Снова поставил — появился разнобой. — Я бы не поверил, — произнес Лейграф. Гаррод кивнул. Помните, я говорил, что термогард не должен был быть прозрачным? Очевидно, свет проходит сквозь него с трудом — с таким трудом, что на сантиметр пути требуется чуть ли не секунда. Вот почему у водителей «стилетов» столько аварий, вот почему пилот практически вогнал «Аврору» в землю. Они сбились с шага времени, Карл. Они видели мир таким, каким он был секунду назад! Но почему же эффект особенно проявляется при поворотах? — Он сказывается и в иных обстоятельствах, вызывая неправильную оценку дистанции и, вероятно, слабые столкновения машин, едущих в одном направлении. Но в этих случаях относительная скорость мала, оттого и повреждения незначительны. Только когда водитель пересекает полосу встречного движения — а просто удивительно, как тонко мы чувствуем доли секунды при таких поворотах, Карл, — относительная скорость достаточно высока, и в результате — авария. — А повороты направо? — Их обычно делают медленнее, да и перекресток не летит навстречу со скоростью шестьдесят миль в час. Кроме того, водитель посматривает и в боковое стекло, и машинально компенсирует погрешность. А при пересечении встречной полосы его внимание целиком сосредоточено на приближающихся машинах — через ветровое стекло, — и он получает ложную информацию. Лейграф потер подбородок. — Вероятно, все это относится и к авиации? — Да. В полете по прямой задержка сказываться не будет. — И не забудьте, что «Аврора» находилась на небе одна, — но поворот усиливает проявление эффекта. — Каким образом? — Простая тригонометрия. Если за сто миль до горного пика пилот изменит курс хотя бы на два градуса, то пик останется в стороне на расстоянии… Ну, Карл, вы же математик. — Э… Трех или четырех миль. — Таким образом, пилот может очень точно судить о степени маневренности самолета. И разумеется, при посадке, всего в нескольких футах от земли и все еще на скорости двести миль в час… Лейграф задумался. — Знаете, если удастся усилить эффект, у вас в руках окажется нечто фантастическое. — Как раз это я и собираюсь выяснить, — ответил Гаррод. — И этим ты занимался все последние недели? — Эстер с недоверием смотрела на прозрачную прямоугольную пластинку, закрывавшую правую руку мужа. — Обыкновенное стекло. — Так только кажется. — Гаррод испытывал детское удовольствие, оттягивая момент торжества. — Это… Медленное стекло. Он пытался прочесть выражение ее холодного, словно из камня высеченного лица, отказываясь признавать в нем неприязнь. — Медленное стекло… Хотела бы я понять, что с тобой случилось, Элбан. По телефону ты заявил, что принесешь кусок стекла в два миллиона миль толщиной. — Он и есть в два миллиона миль толщиной — по крайней мере, для луча света, — Гаррод понимал, что выбрал неверный подход, но понятия не имел, как исправить положение. — Иными словами, толщина этого куска стекла почти одиннадцать световых секунд. Губы Эстер беззвучно задвигались. Она отвернулась к окну, за которым будто факел горело в закатном сиянии солнца одинокое буковое дерево. — Смотри, Эстер, — напряженно проговорил Гаррод. Он перехватил пластинку стекла левой рукой и быстро отвел правую. Эстер простелила за движением и вскрикнула, увидев еще одну руку за стеклом. — Прости, — виновато произнес Гаррод. — Глупый поступок. Я забыл, каково это увидеть в первый раз. Эстер не сводила глаз со стекла, пока рука, живущая своей жизнью, не исчезла, скользнув вбок. — Что ты сделал? — Ничего, дорогая. Просто держал руку за стеклом, пока не возникло ее изображение, то есть пока отраженный свет не прошел сквозь стекло. Это особый вид стекла, свет идет сквозь него одиннадцать секунд, так что изображение было видно еще одиннадцать секунд после того, как я убрал руку. Здесь нет ничего сверхъестественного. Эстер покачала головой. — Мне это не нравится. Гаррод почувствовал, как в нем зарождается отчаяние. — Эстер, ты будешь первой в истории человечества женщиной, увидевшей свое лицо таким, какое оно на самом деле. Посмотри в стекло. Он поднес к ней прямоугольную прозрачную пластинку. — Что за глупость… Я пользуюсь зеркалом… — Это не глупость — смотри. Ни одна женщина не видела по-настоящему своего лица, потому что зеркало меняет стороны местами. Если у тебя родинка на левой щеке, то у отражения в зеркале родника на правой щеке. Но медленное стекло… Гаррод повернул пластинку, и Эстер увидела свое лицо. Изображение, беззвучно шевеля губами, держалось одиннадцать секунд, пока свет проходил сквозь кристаллическую структуру материала, — и исчезло. Гаррод молча ждал. Эстер усмехнулась. Это должно меня поразить? — Честно говоря — да. — Увы, мне жаль, Элбан… Она отошла к окну и устремила взгляд на расстилающуюся за ним зелень. Глядя на ее силуэт, Гаррод видел, как беспомощно повисли ее чуть согнутые в локтях руки. Из антропологии он помнил, что такое положение рук естественно для женщин. Но в его воображении фигурка Эстер казалась напряженной, готовой насаждать свою волю. Гаррод почувствовал, как внутри разгорается холодное пламя ярости. — Тебе жаль, — резко повторил он. — Что ж, мне тоже жаль. Жаль, что ты не в состоянии понять значения этого материала для нас и для всего остального мира. Эстер повернулась к нему лицом. — Я не хотела говорить об этом сейчас, когда мы оба устали, но раз уж ты начал… — Продолжай. — Маусон, из финансового отдела, сказал мне на прошлой неделе, что ты намерен истратить больше миллиона на исследования своего… медленного стекла. — Она печально улыбнулась. — Тебе, разумеется, ясно, что об этом даже думать нелепо. — Не понимаю почему. — Не понимаю почему… — презрительно повторила Эстер. — Такие деньги на детские забавы?! — Мне в самом деле жаль тебя, Эстер. — Не жалей. — Ее голос набрал силу. Она приготовилась выложить на стол козырную карту, которую за два года супружества часто держала в руках, но ни разу не пускала в ход. — Боюсь, что я просто не могу позволить тебе такое беззаботное отношение к деньгам отца. Гаррод глубоко вздохнул. Он давно страшился этого момента, но теперь, перед тем как разыграть маленькую сценку, чувствовал лишь странный подъем. — Ты не беседовала с Маусоном в последние два дня? — Нет. — Я делаю ему выговор от твоего имени — из него плохой шпион. Эстер кинула на мужа настороженный взгляд. — О чем ты? — Маусон обязан был донести тебе, что на этой неделе я продал несколько второстепенных патентов на термогард. Это делалось втайне, разумеется, но ему следовало пронюхать. — Всего лишь? Послушай, Элбан, то, что ты наконец сумел заработать несколько долларов, вовсе не означает… — Пять миллионов, — приятно улыбаясь, сказал Гаррод. — Что? — Лицо Эстер побелело. — Пять миллионов. Сегодня утром я расплатился с твоим отцом. — Эстер открыла рот, и каким-то уголком сознания Гаррод отметил, что это выражение предельного, откровенного изумления делало ее куда красивее, чем при любых других обстоятельствах на его памяти. — Он был поражен не меньше тебя. — Не удивительно. — Эстер, всегда быстро ориентирующаяся, немедленно изменила тактику. — Я не понимаю, как ты ухитрился выжать пять миллионов из материала для ветровых стекол, который не годится для ветровых стекол, но так или иначе трамплином тебе послужили деньги отца. Не забывай, он ссудил тебя без обеспечения, под минимальный процент. Порядочный человек дал бы ему возможность… — Войти в дело? Извини, Эстер, термогард принадлежит мне. Только мне. — Ты ничего не добьешься, — пообещала она. — Ты потеряешь все до последнего гроша. — Полагаешь? Гаррод приблизился к окну, поднял прозрачную пластинку, а затем быстро отошел в самый темный угол комнаты. Когда он повернулся лицом к жене, Эстер сделала шаг назад и прикрыла глаза. Ослепительное в красно-золотом великолепии в руке Гар-рода сияло заходящее солнце. Отсвет первый. Свет Былого.1 Деревня осталась позади, и вскоре крутые петли шоссе привели нас в край медленного стекла. Мне ни разу не приходилось бывать на таких фермах, и вначале они показались мне жутковатыми, а воображение и обстоятельства еще усиливали это впечатление. Турбодвигатель нашей машины работал ровно и бесшумно, не нарушая безмолвия сыроватого воздуха, и мы неслись по серпантину шоссе среди сверхъестественной тишины. Справа, по горным склонам, обрамлявшим удивительно красивую долину, в темной зелени могучих сосен, вбирая свет, стояли огромные рамы с листами медленного стекла. Лучи вечернего солнца порою вспыхивали на растяжках, и казалось, будто там кто-то ходит. Но на самом деле вокруг было полное безлюдье. Ряды этих окон годами стояли на склонах над долиной, и люди приходили протирать их только изредка в глухие часы ночи, когда ненасытное стекло не могло запечатлеть их присутствия. Зрелище было завораживающее, но ни я, ни Селина ничего о нем не сказали. Мне кажется, мы ненавидели друг друга с таким неистовством, что не хотелось портить новые впечатления, бросая их в водоворот наших эмоций. Я все острее ощущал, что мы напрасно затеяли эту поездку. Прежде я полагал, что нам достаточно будет немного отдохнуть, и все встанет на свое место. И вот мы отправились путешествовать. Но ведь в положении Селины это ничего не меняло, и (что было еще хуже) беременность продолжала нервировать ее. Пытаясь найти оправдание тому, что ее состояние так вывело нас из равновесия, мы говорили все, что обычно говорят в таких случаях: нам, конечно, очень хочется иметь детей, но только позже, в более подходящее время. Ведь Селина из-за этого должна была оставить хорошо оплачиваемую работу, а вместе с ее заработком мы лишались и нового дома, который совсем было со-брались купить, — приобрести его на то, что я получал за свои стихи, было, разумеется, невозможно. Однако в действительности наше раздражение объяснялось тем, что нам против воли пришлось осознать следующую неприятную истину: тот, кто говорит, что хочет иметь детей, но только позже, на самом деле совсем не хочет ими обзаводиться — ни теперь, ни после. И нас бесило сознание, что мы попали в извечную биологическую ловушку, хотя всегда считали себя особенно неповторимыми. Шоссе продолжало петлять по южным склонам Бенкрейчена, и время от времени впереди на мгновение открывались далекие серые просторы Атлантического океана. Я притормозил, чтобы спокойно полюбоваться этой картиной, и тут увидел прибитую к столбу доску. Надпись на ней гласила: «Медленное стекло. Качество высокое, цены низкие. Дж. Р. Хейген». Подчинившись внезапному побуждению, я остановил машину у обочины. Жесткие стебли травы царапнули по дверце, и я сердито поморщился. — Почему ты остановился? — спросила Селина, удивленно повернув ко мне лицо, обрамленное платиновыми волосами. — Погляди на это объявление. Давай сходим туда и посмотрим. Вряд ли в такой глуши за стекло просят слишком дорого. Селина возразила насмешливо и зло, но меня так захватила эта мысль, что я не стал слушать. У меня было нелепое ощущение, что нам нужно сделать что-то безрассудное и неожиданное. И тогда все утрясется само собой. — Пошли, — сказал я. — Нам полезно размять ноги. Мы слишком долго сидели в машине. Селина так пожала плечами, что у меня на душе сразу стало скверно, и вышла из машины. Мы начали подниматься по крутой тропе, по вырезанным в склоне ступенькам, которые были укреплены колышками. Некоторое время тропа вилась между деревьями, а потом мы увидели одноэтажный каменный домик. Позади него стояли высокие рамы с медленным стеклом, повернутые к великолепному отрогу, отражающемуся в водах Лох-Линна. Почти все стекла были абсолютно прозрачны, но некоторые казались панелями отполированного черного дерева. Когда мы вошли в аккуратно вымощенный двор, нам помахал рукой высокий пожилой мужчина в сером комбинезоне. Он сидел на низкой изгороди, курил трубку и смотрел на дом. Там у окна стояла молодая женщина в оранжевом платье, держа на руках маленького мальчика. Но она тут же равнодушно повернулась я скрылась в глубине комнаты. — Мистер Хейген? — спросил я, когда мужчина слез с изгороди. — Он самый. Интересуетесь стеклом? Тогда лучше места вам не найти. — Хейген говорил деловито, с интонациями и легким акцентом шотландского горца. У него было невозмутимо унылое лицо, какие часто встречаются у пожилых землекопов и философов. — Да, — сказал я. — Мы путешествуем и прочли ваше объявление. Селина, хотя обычно она легко заговаривает с незнакомыми людьми, ничего не сказала. Она смотрела на окно, теперь пустое, с легким недоумением — во всяком случае, так мне показалось. — Вы ведь из Лондона? Ну, как я сказал, лучшего места вы выбрать не могли, да и времени тоже. Сезон еще не начался, и нас с женой в это время года мало кто навещает. Я рассмеялся. — То есть мы сможем купить небольшое стекло, не заложив последнюю рубашку? — Ну вот! — сказал Хейген с виноватой улыбкой. — Опять Я сам все испортил! Роза, то есть моя жена, говорит, что я никогда не научусь торговать. Но все-таки садитесь и потолкуем, — он указал на изгородь, а потом с сомнением поглядел на отглаженную юбку Селины и добавил: — погодите, я сейчас принесу коврик. Хейген, прихрамывая, вошел в дом и закрыл за собой дверь. — Может быть, нам незачем было забираться сюда, — шепнул я Селине, — но ты все-таки могла бы держаться с ним полюбезнее. По-моему, мы можем рассчитывать на выгодную покупку. — Держи карман шире, — ответила она с нарочитой вульгарностью. — Даже ты мог бы заметить, в каком доисторическом платье расхаживает его жена. Он не станет благодетельствовать незнакомых людей. — А это была его жена? — Конечно, это была его жена. — Ну-ну, — сказал я с удивлением. — Только ты все равно постарайся быть вежливой. Не ставь меня в глупое положение. Селина презрительно фыркнула. Но когда Хейген вышел из Дома, она очаровательно улыбнулась, и меня немого отпустило. Странная вещь — мужчина может любить женщину и в то же время от души желать, чтобы она попала под поезд. Хейген расстелил плед на изгороди, и мы сели, чувствуя себя несколько неловко в этой классической сельской позе. Далеко внизу, за рамами с бессонным медленным стеклом, неторопливый пароходик чертил белую полосу по зеркалу озера. Буйный горный воздух словно сам рвался в наши легкие, перенасыщая их кислородом. — Кое-кто из тех, кто растит здесь стекло, — начал Хейген, — расписывает приезжим, вроде вас, до чего красива осень в этой части Аргайла. Или там весна, или зима. А я обхожусь без того — ведь любой дурак знает, что место, которое летом некрасиво, никогда не бывает красивым. Как, по-вашему? Я послушно кивнул. — Вы просто хорошенько поглядите на озеро, мистер… — Гарленд. — …Гарленд. Вот что вы купите, если вы купите мое стекло. И красивее, чем сейчас, оно не бывает. Стекло в полной фазе, толщина не меньше десяти лет, и полуметровое окно обойдется вам в двести фунтов. — Двести фунтов! — Селина была возмущена. — Даже в магазине пейзажных окон на Бонд-стрит стекла не стоят так дорого. Хейген улыбнулся терпеливой улыбкой, а затем внимательно посмотрел на меня, проверяя, достаточно ли я разбираюсь в медленном стекле, чтобы в полной мере оценить его слова. Сумма, которую он назвал, была гораздо больше, чем я ожидал, но ведь речь шла о десятилетнем стекле! Дешевое стекло в магазинчиках вроде «Панорамплекса» или «Стекландшафта» — это самое обычное по-луторасантиметровое стекло с накладной пластинкой медленного стекла, которой хватает на год, а то и всего на десять месяцев. — Ты не поняла, дорогая, — сказал я, уже твердо решив купить. — Это стекло сохранится десять лет, и оно в полной фазе. — Но ведь «в фазе» значит только, что оно соответствует данному времени? Хейген снова улыбнулся ей, понимая, что меня ему убеждать больше незачем. — Только! Простите, миссис Гарленд, но вы, по-видимому, не отдаете себе отчета, какая чудесная, в буквальном смысле слова чудесная, точность нужна для создания стекла в полной фазе. Когда я говорю, что стекло имеет толщину в десять лет, это означает, что свету требуется десять лет, чтобы пройти сквозь него. Другими словами, каждое из этих стекол имеет толщину в десять световых лет, а это вдвое больше расстояния до ближайшей звезды. Вот почему отклонение в реальной толщине на одну миллионную долю сантиметра приводит… Он вдруг замолчал, глядя в сторону дома. Я отвернулся от озера и снова увидел в окне молодую женщину. В глазах Хейгена я заметил жадную тоску, которая смутила меня и одновременно убедила, что Селина ошиблась. Насколько мне известно, мужья никогда так не смотрят на жен — во всяком случае, на своих собственных. Молодая женщина оставалась у окна лишь несколько секунд, а затем теплое оранжевое пятно исчезло в глубине комнаты. Внезапно у меня, не знаю почему, возникло совершенно четкое ошу-щение, что она слепа. По-видимому, мы с Селиной случайно стали свидетелями эмоциональной ситуации, столь же напряженной, как наша собственная. — Извините, — сказал Хейген, — мне показалось, что Роза меня зовет. Так на чем я остановился, миссис Гарленд? Десять световых лет, сжатые в половину сантиметра, неминуемо… Я перестал слушать, отчасти потому, что твердо решил купить, стекло, а отчасти потому, что уже много раз слышал объяснения свойств медленного стекла — и все равно никак не мог понять принципа. Один знакомый физик как-то посоветовал мне для наглядности представить себе лист медленного стекла как голограмму, которой для воссоздания визуальной информации не требуется лазерного луча и в которой каждый фотон обычного света проходит сквозь спиральную трубку, лежащую вне радиуса захвата любого из атомов стекла. Эта, на мой взгляд, жемчужина неудобо-понимаемости не только ничего мне не объяснила, но еще сильнее убедила в том, что человеку, столь мало склонному к технике, как я, следует интересоваться не причинами, а лишь результатами. Наиболее же важный результат, на взгляд среднего человека, заключался в том, что свету, чтобы пройти сквозь лист медленного стекла, требовался большой срок. Новые листы были всегда угольно-черными, потому что ни единый луч света еще не прошел сквозь них. Но когда такое стекло ставили, например, возле лесного озера, это озеро в нем появлялось. И если затем стекло вставлялось в окно городской квартиры где-нибудь в промышленном районе, то в течение года из этого окна словно открывался вид на лесное озеро. И это была не просто реалистичная, но неподвижная картина — нет, по воде, блестя на солнце, бежала рябь, животньк бесшумно приходили на водопой, по небу пролетали птицы, ноч! сменяла день, одно время года сменяло другое. А через год красота задержанная в субатомных каналах, исчерпывалась, и в раме возникала знакомая серая улица. Коммерческий успех медленного стекла объяснялся не только его новизной, но и тем, что оно создавало полную эмоциональную иллюзию, будто все это принадлежит тебе. Ведь владелец ухоженных садов и вековых парков не занимается тем, что ползает по своей земле, щупая и нюхая ее. Он воспринимает землю как определенное сочетание световых лучей. С изобретением медленного стекла появилась возможность переносить эти сочетания в угольные шахты, подводные лодки, тюремные камеры. Несколько раз я пытался выразить в стихах свое восприятие этого волшебного кристалла, но для меня эта тема исполнена такой глубочайшей поэзии, что, как ни парадоксально, воплотить ее в стихи невозможно. Во всяком случае, мне это не по силам. К тому же все лучшие песни и стихотворения об этом уже написаны людьми, которые умерли задолго до изобретения медленного стекла. Например, ведь не мог же я превзойти Мура с его