Смотрим еще – а над ним, вверху, другие дети сидят. Спрятались от нас за стволом. Только и видно что куски голов, да ручки-ножки, которыми они за дерево цепляются.

А тут ветер поднялся. Дождь ливанул. Мы думаем, что дети сейчас вниз спустятся. Нет. Сидят, как приклеенные. Ветки по стволу хлещут, а им хоть бы хны. Вода с неба ведрами хлещет – а им хоть бы хуй!

Так до ночи и просидели.

А утром смотрим – нет никого на дереве. Когда спустились? Загадка!

И как только им родители позволили в такую мерзкую погоду по деревьям лазить?!»

Респондент – Клочкед. Малмыж, ул. Эфедриновые пруды.

Записал Семарь-Здрахарь. 3-я Этновинтологическая экспедиция.

«Я, по винту, новый спорт открыл.

У меня перед окном несколько деревьев. Так эти глюки, сволочи, чего учудили. Стали ползать по ним. Ну, ползают, и ползают. Не впервой, чай.

А я вдруг подумал: а хули они там ползают? Ну, мало ли, что она – глюка. Что, у глюки разве цели своей быть не может? Да, наверняка есть какая-то цель, мне пока что неизвестная.

И стал я к глюкам приглядываться, дабы глючную цель просечь.

И вот что углядел.

Эти глюки в натуре не за просто так лазают. У них, типа, соревнования. Кто выше всех залезет. И не просто выше всех, а, до кучи, еще и на самую тонкую ветку. А чтобы доказательство этого подвига было – они на кончиках веток ленточки повязывают.

И, причем, чего удумали-то! Ветки тонкие. На такой не то что глюка, муха с крылами едва усидит. Качается ведь все на ветру. Так эти глюки стали ветки по несколько связывать. Для крепости и устойчивости. У них же веревок с собой немеряно. А как спускаются – узлы развязывают – и ветки опять свободны.

А другие глюки, так те мухлевать начали.

Цель-то какая? Ленточку как можно выше повязать. Так эти хитрые глюки высоко не забираются. Они залезут, а потом ветку к себе изгибают, привязывают ленточку на макушку – и считай выиграли.

Но судьи их за это дрючить стали.

Так они и тут вывернулись. Сделали себе манипуляторы из палок. Подберутся поближе к макушке дерева, манипуляторы подымут – и завязывают узелки метров на несколько выше, чем они реально сидят. С земли-то, где судьи, плохо видно.

Вот такой спорт заебательский.

Я много народу на него сподвигнуть хотел. Соревнования устроить. Но, чего-то никто не подписался…»

Респондент – Блим Кололей. Винторечинск, ул. Кислотно-щелочной экстракции.

Записал Семарь-Здрахарь. 3-я Этновинтологическая экспедиция.

«А я видел, как менты на дереве целую станцию космического слежения развернули. Антенны, там, лазеры…

А чего ещё?

Ещё – всё!»

Респондент – Шантор Червиц. Прибрежный Винтай. Ул. Промышленного ширяния.

Записал Семарь-Здрахарь. 3-я Этновинтологическая экспедиция.

«Смотрю на стену дома напротив. Четырнадцатиэтажка с балконами. Этажей – четырнадцать, а балконов – пятнадцать. Один – чердачный.

И вижу – на предпоследнем этаже какой-то мелкий тусует. Выглядывает вниз. И вдруг – залезает он на парапет и ползет вверх, по стенке. На чердачный балкон. Гнида такая!

Я, понимаешь, лекции по литературоведению читаю, в фондах всяких участвую, а он, гнусь такая, по стенкам ползает, поганец! Глаза его бесстыжие. Ненавижу!

Пролез на чердак и нет его. Не видно. Лишь вылетают сонмами оттуда голуби – народные мстители.

Ненавижу голубей! Когда мне поставят памятник – обосрут ведь с ног до головы и не только критики, но и они, твари лётающие тут и сям.

Но вот мелкий появился снова. Держит в руках что-то непонятное. И сызнова, ползком по стенке, теперь уже спускается к себе обратно. Гадина-то какая редкостная! Падаль!

Но греховно роптать мне, запертому в башне из костей убиенных жыдами слоников. Отрыв от массы народной – не дается даром. Вот и приходится мне наблюдать, – кушаючи рисовые шарики, – нанаписанные мною жизненные эпопеи.

Но ребенок, прихвативши своих сподвижников, вновь отправился в путешествие по стенам родимого обиталища. Ползут они, как мураши, или курс доллара. Стремительно – не остановить – не углядеть – не измерить всей глубины и шири падения рублевого. Идет процесс странный.

Не замести всяким пургам наши тюбетейки и кипы! Ползут мальчики кровавые в глазах и по стенам. Ползут, родимые. И гоним сами мы пурги по мечетям и аулам, по фескам и синагогам, по чалмам и дацанам… Не ведая, что за дети термитами многогрешными ползают туда-сюда на чердак и обратно по стене панельной…»

Респондент – Семарь-Здрахарь. Москва, 5-й Первитиновый тупик.

Записал Чевеид Снатайко. 3-я Этновинтологическая экспедиция.

– Му-у-ульки хочу! – выл Навотно Стоечко. – Мули! Мулечки…

– А нэту! – ядовито ответствовал Седайко Стюмчек.

– У! Дибливые фармаки! – Навотно Стоечко показал «козу» в сторону ближайшего и последнего на этот день драгстера, где ему в очередной, двадцатый, не меньше, раз отказали в выдаче солюцио эфедрини гидрохлориди трехпроцентови двадцать-ноль. Силов на передвижение в пространстве уже не было и наркоши сидели на лавочке у подъезда, обломанные, с чешущимися изнутри веняками и неублаготворенными торчилами. Нестремный с виду стрем-пакет стоял между ними. Но не судьба была ему вступить в действие. Не судьба…

– Бля, ну что же делать-то? – Навотно Стоечко раздвинул двумя пальцами шов на рубашке перед манжетой. Посмотрел на свой центряк, где виднелись уже совсем покоричневевшие и готовые в любой момент отвалиться коросточки от последних вмазок.

– А нечего делать, мой торчащий собрат! – Ответствовал Седайко Стюмчек. – Тяжкие настали ныне времена. И придется нам с тобой отныне вести трезвый образ жизни.

Мы забудем о баянах. Разучимся крутить метлы. И станем добропорядочными обывателями. Будем по вечерам втыкать в телевизор с футболом, а по воскресеньям глушить водку в объятиях трипперных подруг, радуясь, что вовремя бросили свои наркоманские похождения. И будем получать свой цирроз не от желтухи а от сивушных масел…

– Бр-р-р… – Навотно Стоечко передернуло от такой перспективы. – А без цирроза нельзя?

– Без цирроза нельзя! – Отрезал Седайко Стюмчек. – Это наша плата за удовольствие. Стандартная такая плата. Я бы даже сказал, что цирроз – это разменная монета…

– Гонишь. – Определил Навотно Стоечко.

– Гоню. – Согласился Седайко Стюмчек. – А что еще делать? Вмазаться сегодня вряд ли получится. Так лучше почесать языком, чем занимать мозги бесплодными мечтаниями об этом процессе.

– Мечтания… Процесс… – Передразнил Навотно Стоечко. – Наркоманы так говорить не должны.

– Так говорю я – и этого достаточно. – Возразил Седайко Стюмчек.

– Да, говори, что хочешь, а я помечтаю… – Навотно Стоечко махнул рукой и с головой погрузился в думы.

Прошло несколько минут. Седайко Стюмчек проверил стрем-пакет. Покрепче привернул крышечку на склянке с эссенцией, проверил наличие марганцовки, баянов…

– А ведь всего недели три назад мы торчали вон в том доме! – Вздохнул Навотно Стоечко, показывая на ближайшую девятиэтажку. – Сколько мы тогда сторчали? Пузырей пять?

– Четыре. – Автоматом ответил Седайко Стюмчек.

– …и все банки с вторяками заныкали за трубой. И они, небось, до сих пор там стоят…

– Да, вторяки тоже неплохо… – Пробормотал Седайко Стюмчек, пытаясь разобрать десятикубовый баян на составляющие.

– Пошли! – Навотно Стоечко резко встал. Ноги еще гудели от целого дня ходьбы, но он готов уже был к новым путешествиям. Да и цель…

– Куда ты влечешь меня, о, мой неуторчанный друг?

– За вторяками! В парадняк!

– Оставь эту идею, о, неугомонный. Ведь наверняка коварные женщины, что зовутся уборщицами, уже давно выгребли из-за трубы все пузыри и насладились вторяками в сугубом одиночестве, не поминая даже добрым словом тех, кто оставил там это богатство! – Разглагольствовал Седайко Стюмчек, уже поднимаясь в лифте на последний этаж.