После целой недели бесплодных штурмов Зигимер отвел Арминия в сторону и сказал:

— Ничего не выйдет, сынок. Если мы и вправду собираемся отвоевать Галлию у Рима, нельзя терять времени под этим валом.

— Но мы не можем оставить легионеров у нас в тылу, — возразил Арминий. — Еще одна попытка! Они не могут отражать наш натиск вечно!

Может, вечно отражать натиск германцев римляне бы и не смогли, но тот последний штурм они отбили.

А среди осаждающих, чего и боялся Арминий, начались понос и кашель, к тому же люди уже голодали… И поползли слухи, что римляне стягивают к Рейну воинов со всей Галлии.

Германцы разбегались по домам, и ни уговорами, ни угрозами, ни силой нельзя было их удержать. Эти люди способны были совершить великое деяние — но не два таких деяния подряд. И, глядя на то, как на глазах тает его армия, Арминий уныло гадал, не слеплен ли он сам из того же теста.

Позднее лето считалось в Риме самым жарким и нездоровым сезоном, и все римляне, считавшие себя более или менее значительными персонами, проводили это время вне города. Некоторые владели виллами на взморье, другие предпочитали уединенные убежища в горах, там, где воздух был чист и царила приятная прохлада. Самые богатые фамилии имели остров, а то и два в Тирренском море.

Август владел и виллами на морском побережье, и особняками в горах. И собственными островами. Чего у него не было, так это претенциозности. В других претенциозность казалась ему неким извращением; правда, в отличие от других ему не нужно было демонстрировать собственную значимость. Он прекрасно знал себе цену, ее знали в Римской империи все от мала до велика.

Не имея особых претензий и радея о пользе дела, Август остался на лето в Риме. Переберись он в одну из своих летних резиденций — и являвшимся в столицу гонцам и курьерам пришлось бы выяснять, в какой он именно резиденции, а после ехать туда. Значит, сведения приходили бы к императору с задержкой, вопросы решались бы с запозданием. А ведь управление огромной империей и без того осуществлялось довольно медленно, и тормозить этот процесс еще больше было бы не только нежелательно, но и опасно. На такие события, как мятеж, вторжение врага или голод следовало реагировать быстро. И хороших новостей в летней резиденции пришлось бы дожидаться дольше. А как раз несколько дней назад пришло известие о том, что Тиберий наконец полностью усмирил мятежную Паннонию.

— Палатинский холм не так уж плох, — говорил правитель Римского мира всем, кто его слушал. А когда ты — правитель Римского мира, слушать тебя поневоле приходится всем. — Мы находимся здесь почти на такой же высоте, как если бы жили в Апеннинах.

И бесчисленные слуги и рабы слушали… А за спиной императора закатывали глаза и крутили пальцами у виска. Они слишком хорошо знали, что здесь, в Риме, жарче и отвратительней, чем в любой из множества летних резиденций, которую мог выбрать Август. Но если ему охота обливаться потом и вдыхать не слишком свежие городские запахи, которые приносит каждое дуновение ветерка, — воля его. А коли император хочет, чтобы и другие терпели такое из-за него… Опять же, на все его воля. Слугам и рабам оставалось только ворчать и сетовать — конечно, когда император их не видел и не слышал.

Август очень любил вздремнуть после полудня; учитывая его возраст, это было неудивительно. Слуги и телохранители — римляне и германцы, — отобранные из-за высокого роста и грозного вида, ревностно охраняли его покой.

И когда с севера, почти загнав коня, прибыл гонец со срочным посланием, император тоже спал.

Видя, в каком состоянии находится скакун верхового, один из конюхов Августа неодобрительно щелкнул языком. А другой добавил:

— Ты мог бы и не гнать так, приятель, потому что император все равно спит. И проснется не раньше чем через пару часов.

— Разбуди его, — спокойно, но твердо потребовал гонец.

— Что?

Оба конюха вытаращились на него, не веря своим ушам.

— Да он с нас шкуру сдерет!

— Он сдерет с вас шкуру, если не сделаете, что я велю. Я доставил очень важные новости.

— Что за новости? — живо осведомился конюх, беспокоившийся насчет своей шкуры.

— Послание для Августа, — промолвил курьер, глядя сквозь раба. — И император точно сдерет с тебя шкуру, если кто-нибудь узнает о новостях раньше его, не сомневайся.

— Ладно, ладно, — примирительно промолвил раб. — Это не нашего ума дела решать, кого пускать к Августу, кого нет.

«Не моего ума дела» — извечная отговорка челяди испокон веков.

Войдя во дворец, курьер коротко, но резко поговорил еще с несколькими рабами и в конце концов добрался до старших слуг, которым сообщил только что привезенные из Германии вести. У него спросили, какие именно вести, но он снова посмотрел сквозь вопрошавших. Старшие слуги принялись совещаться между собой на греческом, арамейском и на других языках, явно не похожих на латынь.

Судя по их взглядам, они были не в восторге от появления гонца, ведь из-за него им приходилось принимать решение в отсутствие хозяина, а значит, брать ответственность на себя. А вдруг Август разгневается, если его разбудят невесть из-за чего?

Но в конце концов упрямство курьера одержало верх.

— Стой здесь, — бросил ему один из старших слуг, не преминув одарить злобным взглядом, на который гонец не обратил внимания. — Мы побеспокоим Августа и доложим, что ты явился с важными вестями. Ну а что будет дальше, решать только ему.

— Конечно, — ответил гонец, явно готовясь к долгому ожиданию.

Но ждать ему пришлось недолго: спустя несколько минут, даже слишком поспешно для своего возраста и сана, в переднюю вышел Август. Его седые волосы были растрепаны, одежда смята, он протирал на ходу глаза, прогоняя остатки сна.

— Мне сказали, что ты явился с новостями из Германии, — промолвил Август без лишних предисловий. — Выкладывай немедленно.

— Слушаюсь.

Гонец поклонился в знак уважения к владыке Римского мира, но не к окружавшей императора свите.

— Прошу прощения, но вести я доставил столь дурные, что хуже некуда. Все три легиона Квинтилия Вара полностью уничтожены в Тевтобургском лесу. Спастись удалось лишь горсточке людей. Легионные орлы тоже утрачены, попали в руки германцев. Вар доверился варварскому царьку по имени Арминий, и тот заманил наместника в ловушку. Когда стало ясно, что разгром неизбежен, Вар приказал рабу себя убить. В конце концов он умер, как подобает мужчине, но тысячи людей умерли вместе с ним — и по его вине.

Пока гонец говорил, с лица Августа мало-помалу отхлынула кровь, и оно сделалось бледным, как выбеленное льняное полотно.

— Ты уверен? — переспросил император хриплым шепотом. — Тут не может быть ошибки?

— Прошу прощения, но сомнений нет. Человек, который вручил мне депешу, — гонец отстегнул от пояса футляр со свитком и подал Августу, — получил сведения из первых уст, от кавалериста, чудом спасшегося после бойни в лесах Германии. Конник расписал случившееся во всех подробностях. Я сам слышал его рассказ урывками, полностью же все изложено в свитке. Хотя, боюсь, словами случившегося не передать.

— Это невозможно, — пробормотал Август. — Невозможно.

Двигаясь, как человек, запутавшийся в тенетах ночного кошмара, он сорвал печать, развернул свиток и, держа на расстоянии вытянутой руки, прочел.

Тот, кто составлял письмо, должно быть, помнил, что оно предназначается пожилому человеку, потому что писал очень разборчивым почерком. Судя по искаженному мукой лицу Августа, сила слов, описывавших то, что случилось в Германии, была ошеломляющей.

— С тобой все в порядке, господин? — спросил один из слуг по-латыни с сильным греческим акцентом.

В его голосе звучала неподдельная тревога, которая была вполне объяснима. Правитель всего Римского мира был похож на раздавленного, уничтоженного обрушившимся на него несчастьем человека. Казалось, сам Эдип не был более устрашен и потрясен, узнав, что сожительствовал с родной матерью. Окажись под рукой булавка или заколка, Август, пожалуй, мог бы ослепить себя, как Эдип.