– Сам в окурках спи, вонища, – неуважительно обращаюсь к тьмэльфу. – У меня тут полный набор: убийство, сопротивление при аресте и преступление государственного уровня.

Народ уважительно присвистывает и подвигается на скамьях.

Я не слишком приглядываюсь к обитателям. Все они почти на одно лицо. А лицо у них очень неприятное. Уголовные, хищные черты, нагловатый блеск в неприветливо прищуренных глазах, кривые ухмылки.

Здесь сидят и вампиры, и некроманты, и парочка вурдалаков. Кроме того в наличии мужик с вытатуированный эмблемой Высшего Мага. Это не считая нескольких темных эльфов, гоблина, троицы орков и мерзейшего вида скунсоборотня. На верхних нарах сидят двое куроборотней. «Куры» выглядят получше остальных. Хотя бы потому, что их губы блестят густым слоем не то гигиенической помады, не то вазелина. Они кокетливо моргают обведенными синей тушью глазенками.

– А вы, петушары, – рявкаю на куроборотней, – чтобы даже не думали хвостом помахать тут. Мигом сожру и не подавлюсь.

– Ты эта, – говорит какой-то гремлин. – Эта, к моей жене не сквернословь! Иначе заточку в печень схватишь.

– Что за воинственный настрой? – интересуюсь миролюбиво. – Неужели добрый человек не имеет права загрохотать в тюрьму? Неужели ему мало такого позора, что даже какой-то грязный гном-переросток будет ему перечить.

– Со своим уставом в чужой батальон не суйся, – наставляет меня седой старик. – Не успел еще в хату войти, как свою методичку вытащил и давай всех учить…

– Ты кто будешь? – прищурившись, смотрю на него.

– Смотрящий здесь, – кивает мне дедуля. – Смотрю за порядком, не даю случиться беспределу.

– Крысы есть? – деловито рассматриваю остальных заключенных.

– Есть, – старик почему-то хихикает. Миг, и камера заливается счастливым смехом множества голосов.

– Плакать надо, если крысы на наличии, – говорю сурово. – Они ведь и настучат могут…

Дед вытирает счастливые слезы. Откидывает свое одеяло, и я вижу под его скамьей бесформенную гору одежды. Из-под нее выглядывает синяя нога какого-то мужчины.

– Никто уже стучать не будет, – сообщает старик. – Убили его вчера, за то, что картофелину у невидимки слямзил.

– Уважительно, – киваю собеседнику. – Крысятничество никогда не доводило до хорошего.

– Еще бы, – посмеивается дед. Остальные заключенные тоже смеются.

В камере наступает короткое мгновение мужской дружбы и доброжелательности. Впрочем, его тотчас портит Эквитей.

Осознавая, что находится в закрытом помещении рядышком со свежим трупом, король мгновенно исторгает остатки ужина. Тошнота долго не проходит, ему приходится склониться на дверь и отдышаться.

– Чувствую, обманул нас Вельзевулон, – вздыхаю, когда мы с монархом сидим на нарах. – Думается, он специально появился и наврал с три короба, чтобы я не поубивал его сотрудников.

– Тебе виднее, – отвечает Эквитей. Он бледен и напоминает годовалого зомби. Синие мешки под глазами, дрожащие пальцы; залысины на темени напоминают трупные пятна. – Ой!

– Что такое? – пугаюсь, когда он внезапно вскрикивает.

– Меня кто-то толкнул!

– Не удивительно, – пожимаю плечами. – Мы же в камере, где толпа народу.

Король указывает на пустое место рядом с собой.

– Ой! – на этот раз Эквитей подскакивает и, словно угорелый, отбегает к двери.

– Да что с тобой? – мне кажется, будто у монарха из-за тюремной жизни поехали мозги.

– Меня поцеловали! – визжит он диким голосом. И тыкает пальцем в бородатую щеку, на которой расплывается небольшое пятнышко слюны.

– А, – радуется смотрящий камеры. – Вот где он спрятался. А то нам надоело уже искать!

– Кто? – не понимаю ровным счетом ничего.

– Невидимка, – будничным тоном отвечает старик. – Он постоянно прячется от нас.

– И где же этот невидимый целователь? – верчу головой, но по-прежнему никого не замечаю. При словах о «целователе» Эквитей хрустит твердо сжатыми кулаками.

– Убью! – верещит он и бросается вперед.

Какое-то время мне кажется, что он несется на меня. Но король поворачивает чуть левее, слышится глухой удар. Монарх хватает воздух за невидимое горло и с упоением начинает его душить.

– Отпусти, – хрипит кто-то.

Внезапно прямо передо мной появляются два налитых кровью глаза. Они далеко выпучены и, кажется, сейчас вылезут из невидимых орбит. В воздухе колеблются неуловимые очертания худого тельца. Оно издалека напоминает младшего демона из Тринадцати Кругов.

– Да хватит, – просит смотрящий. – Зашвырни его к петухам.

– К кому? – Эквитей разжимает левую руку и чешет ею затылок.

– Вот к этим двоим, – дед указывает на куроборотней. Те кокетливо выпячивают груди, один из них призывно хлопает себя по бедру. – У них семья из трех однополых особей.

– Тьфу! – сплевывает король.

Изо всей мочи он пинает невидимку. Воздух рябит, когда наверх проносится хлипкое тело неосязаемого демона. «Куры» хватают его в объятия и скрываются на нарах. Оттуда доносится тихое поскуливание и успокаивающая речь.

– Эх, такое дело испортили… – тяжело вздыхает мужик с татуировкой Высшего Мага. – А теперь еще инструмент испортился…

– А что так? – спрашиваю для проформы. Честно говоря, мне плевать на проблемы заключенных. Но появление серьезного волшебника из наивысшей колдовской касты в тюрьме – явление неординарное.

– Надо было одну штуку спереть, – еще более грустно поясняет колдун. – Вот я и сделал этого… – кивает в сторону куроборотней, – демона полностью невидимым. А этот придурок на тот момент никак не мог с полом определиться. Кого мне любить, говорил? Мол, не знает, кто ему больше нравится – девочки или парни. Молодой демоненок – огненные ветры в голове рогатой, что поделать… В общем, пробрался он в ГосуХраМ, стянул необходимый артефакт и возвращался. И тут какой-то фамильный демон дернул его поцеловать охранника. В общем, поймали дурака, избили. А потом и за мной пришли, как соучастника загребли. Под пытками этот засранец все рассказал. Они ведь, нетрадемоналы, лица нетрадиционной демонской ориентации, ужас как боли не выносят…

– Соболезную, – бормочу под нос. – Надо было кого-нибудь гетеродемонального брать – безотказный вариант.

– А если бы охранники были женщинами? – предполагает Эквитей.

Вся камера погружается в раздумья. Заключенные любят подумать, построить гипотезы. В тюрьме заниматься больше нечем.

– А ведь я тебя знаю, – говорит вдруг какой-то вампир.

Заключенный поворачивает ко мне вытянутое бледное лицо. Над нижней губой топорщатся желтые клыки. По левому зубу стекает мутная градина слюны.

– Зато я тебя не знаю, – грубо обрываю его. – Сидишь себе – сиди. И не мешай другим сидеть.

– Это не ты Дашаушелию арестовал? – угрожающе спрашивает вампир. – Очень рожа знакомая.

– Нет, не я, – украдкой показываю парню кулак с оттопыренным средним пальцем. На пальце удлиняется коготь. Мол, еще одно слово, и раздеру тебя, как профессиональный критик – бульварный роман.

Кровосос благоразумно затыкается. Но зерно недоверия уже брошено в землю. И оно, будь неладное, пускает густые побеги.

– А ну-ка поподробнее, – требует смотрящий. – Тут некоторых обвиняют в связях с полицией.

Передо мной появляется призрачный фантом убиенного крысоборотня. Мне кажется, что он вылезает из-под нар и тянется к моему горлу посиневшими пальцами.

– Меня кто-нибудь обвиняет? – добавляю к голосу хищный рык.

Вампир отрицательно мотает головой. И кто тебя, идиотину, тащил за черный язык?

– Я обвиняю, – пищит кто-то с крайней скамьи у окна.

Поворачиваюсь и вижу тощего уткоборотя. На противной роже у него искрится удовольствие. Улыбочка настолько гадкая, что ею можно вызывать рвотные рефлексы.

– Хорошенько подумай, – говорю ему, – а потом еще раз повтори. У тебя ведь на харе написано, что ты – подсадной.

– Он действительно подсадная утка, – сообщает старик. – Но после некоторого времени избиений и тюремных нравоучений, этот доблестный муж перешел на сторону заключенных. Он больше не стучит, аки дятел-переросток, тюремной охранке. Ведь правда?