17 июля «Сфинкс» объявил, что корабли, которые он преследовал накануне, без сомнения, принадлежат к английской эскадре; на следующий день французский флот выстроился в боевом порядке; уверенность в скором начале боевых действий подкреплялась сведениями, доставленными датским кораблем. 19-го с наветренной стороны показались паруса, и эскадра перестроилась в шахматном порядке. Прибывший из Бреста фрегат «Уазо» привез депеши двора. 20-го взяли курс на юг. 23-го в два часа пополудни, когда к сырой погоде прибавился туман, разведка заметила впереди тридцать с чем-то парусов, которые, по убеждению адмирала д’Орвилье, принадлежали эскадре Кеппеля. Ночью задул такой сильный ветер, что приходилось то и дело менять положение парусов. Вечером 24-го корабли эскадры, все как один, по команде легли на левый галс, приведя в несказанный восторг Николя. А на следующий день противники, невзирая на непогоду, выстроились друг напротив друга.
27 июля Кеппель начал маневрировать, в результате чего его эскадра выстроилась в шахматном порядке, намереваясь поражать французские корабли поодиночке, один за другим, начав с одного конца линии баталии и до другого. Повернув через фордевинд, д’Орвилье приблизился к противнику и, совершив разворот, потерял в ветре. Кеппель незамедлительно подхватил ветер. Тогда д'Орвилье поменял галс, и дивизион Шартра внезапно оказался из арьергарда в авангарде. «Сент-Эспри» открыл огонь, и сражение началось.
27 июля 1778 года, неподалеку от острова Уэссан.
— Господин маркиз, — прокричал Риву, — возвращайтесь к себе! Под огнем нельзя предаваться размышлениям!
С взволнованным видом он дергал Николя за рукав. Канонада усиливалась. В обшивке то тут, то там появлялись пробоины, нижние паруса изорвались в клочья, и их длинные полосы, словно гигантские кнуты, хлопали по ветру. Свист ядер и треск ломающихся мачт становились все громче, призывая к осторожности. Вереницы пуль, с пронзительным визгом мчавшиеся мимо, взрывались с сухим треском. Инстинктивно пригибаясь, Николя понимал, что находится в самой гуще сражения, однако он все еще продолжал размышлять: глубоко въевшаяся привычка все анализировать не отпускала его. Внезапно он остро ощутил бессмысленность морского сражения. Он понимал, зачем и почему, на виду у всех, сходятся в схватке сухопутные армии, обороняя или, наоборот, пытаясь захватить чью-нибудь территорию. Но здесь, среди неведомых опасностей морского простора, желание уничтожить друг друга, превратить деревянные суда в груды обломков и головешек кажется полнейшим безумием! Как можно определить победителя? Прямое истребление людей ничего не решает и ни к чему не приводит. Рядом с ним упал стрелок, и он, выхватив из рук убитого оружие, выстрелил наугад в сторону окутанного дымом грозного силуэта, изрыгавшего огонь и железо. Методично перезарядив ружье, он снова выстрелил и стрелял до тех пор, пока просвистевший мимо снаряд, задев ружье, не снес часть замка. Поискав глазами герцога, Николя сквозь дым разглядел его спину. Повернувшись к Ла Мотт-Пике, Шартр что-то кричал ему в ухо. Раздраженное выражение лица Ла Мотт-Пике поразило Николя.
Понимая, что он вряд ли сможет что-либо сделать для защиты принца, но вполне способен принести пользу остальным, он вместе с Риву принялся искать раненых и относить их в каюту, где хирург оказывал им первую помощь. Полнившийся воплями и жуткими запахами корабельный лазарет напоминал преисподнюю. Собрав с палубы раненых, они сделали попытку приблизиться к герцогу, но это оказалось делом весьма нелегким, ибо корабль постоянно содрогался, а путь преграждали обломки мачт.
— Мы подошли к неприятелю ближе всех! — прокричал ему в ухо Риву. — Англичане заняли подветренную позицию, облегчив ведение огня себе и затруднив его для нас, особенно из нижних портов!
Стоя на полуюте и вглядываясь в даль, они увидели, как «Бретань» посылает им сигналы. Николя и Риву подошли поближе к герцогу. Убийственный огонь англичан продолжался, вокруг падали люди, под ногами струились ручейки крови, со всех сторон сыпалось рангоутное дерево. Прислушавшись, им сквозь грохот с трудом удалось разобрать диалог Шартра с Ла Мотт-Пике.
— Я ничего не вижу, — говорил Шартр.
— «Бретань» просигналила уже трижды! — почти кричал Ла Мотт-Пике, — а это значит, что ваши головные корабли один за другим должны повернуть и атаковать противника на ближнем расстоянии. Действовать надо быстро.
— Что? Я ничего не слышу.
Ла Мотт-Пике повторил, однако Шартр по-прежнему пребывал в нерешительности.
— Мы ни в чем не уверены. Надо бы подстраховаться. Я отправлю шлюпку к д’Орвилье.
— Мы теряем время!
Французские корабли перестроились, в результате чего «Сент-Эспри» в полном одиночестве оказался прямо перед лицом врага, и его положение становилось все более угрожающим. Когда, казалось, уже ничто его не спасет, на помощь прибыл «Сфинкс» и заслонил его своим массивным корпусом, приняв на себя удары ядер, предназначенных для корабля принца. В конечном счете «Бретань» приблизилась к корме «Сент-Эспри», и адмирал, приставив к губам рупор, громко приказал герцогу вступить в бой с подветренной стороны.
Услышав изустный приказ, герцог, к великому облегчению Ла Мотт-Пике, одумался и решил встать во главе своего дивизиона, выстроив его за собой в линию. Противнику, развернувшемуся, чтобы атаковать французский арьергард, пришлось замедлить маневр. Сражение продолжилось. С обеих сторон множилось число разбитых и лишившихся мачт кораблей, однако ни одна, ни другая сторона не смогла взять в плен ни одного корабля противника. С каждым выстрелом оживала надежда, что враг вот-вот потонет, но надежда не оправдывалась, и в семь часов вечера обе эскадры, подняв остатки парусов, поплыли в разные стороны.
К вечеру, когда стихли последние выстрелы, со всех сторон стали слышны крики раненых, которым отрезали раздробленные конечности или зашивали раны. Как объяснил Риву, если бы «Сент-Эспри», а следом за ним и отданный под команду герцога дивизион сразу бы исполнили трижды повторенный сигналами приказ адмирала, не дожидаясь команды устной, победа была бы полной. Но из-за нерешительности герцога возможность вклиниться между английскими кораблями и атаковать их на близком расстоянии была упущена. Шартр промедлил, а субординация и почтительное отношение к принцу крови, без сомнения, не позволило Ла Мотт-Пике заставить сего начинающего моряка и капитана беспрекословно исполнить приказ адмирала.
На рассвете следующего дня на северо-востоке, на расстоянии примерно шесть лье, показался остров Уэссан. Светало; с нескольких кораблей просигналили, что, получив многочисленные повреждения, им необходимо бросить якорь, дабы произвести ремонтные работы. В полдень состоялась церемония похорон погибших: зашитые в холст тела с привязанным к ногам ядром на глазах у всего экипажа опустили в море. Затем эскадра, подняв паруса, двинулась на юго-восток и шла в этом направлении до середины ночи, а далее взяла курс на север, намереваясь утром достигнуть узкого входа в гавань.
В течение дня Николя пытался привести в порядок собственные мысли. Ясно было одно: хотя, в сущности, он ничего не разглядел, он понимал, что стал свидетелем столкновения титанов и участвовал в битве, оставившей на его теле зримые следы. Враг оказался невидим, он являл собой тень, бесформенную массу, громыхавшую и исторгавшую пламя. Он не видел ни одного англичанина. Стрелял, но не знал в кого, не знал, достигли ли его пули цели. Словно гладиатор на арене, он испытал потрясение, однако душу его оно не затронуло. Вскоре к нему вновь вернулось спокойствие, однако тело, впервые подвергшееся подобному испытанию, продолжало страдать. Теперь он с еще большим восхищением взирал на д’Орвилье и офицеров, способных управлять хаосом, именуемым морским сражением.
Оказавшись в решающий момент в самой гуще боя, он особенно досадовал на принца, упустившего шанс обратить хрупкое равновесие в их пользу и завоевать победу. Став свидетелем нерешительности Шартра, он наконец понял, что его присутствие на борту «Сент-Эспри» объяснялось не необходимостью защитить принца от пуль, а желанием Сартина иметь на корабле свое недреманное око и стремлением короля удостовериться, на что способен герцог Шартрский в роли командующего. Теперь он знал ответы на их вопросы. События прошедших дней наглядно доказали, что ни рождение, ни имя, каким бы громким оно ни было, нельзя считать особой заслугой, ибо ни одно, ни другое не является гарантией наличия таланта.
