— Предлагаю на сегодня остановиться, — сказал Николя. — Тем более что распутывать это дело предстоит нам.

Семакгюс попытался соблазнить компанию направить свои стопы к некоему виноторговцу, недавно открывшему свой трактир, где подавали любимую ими всеми великолепную телячью вырезку. Загадочным образом бывший корабельный хирург всегда первым узнавал о новых трактирах и первым их опробовал. Он утверждал, что посещать новые заведения нужно именно в первый месяц их существования, когда тебя вежливо обслуживают, скатерти чистые, хозяин сама любезность, а блюда прекрасно приготовлены. Ибо рвения и старания хватает ненадолго, и вскоре все меняется: о порядке нет и речи, а обходительность и быстрота обслуживания уступают место грязи и небрежению. И приходится искать новое заведение, сменившее не только хозяина, но и вывеску, выписанную ядовитыми ярко-синими буквами в обрамлении паштетов, пулярок, упитанных кроликов и фруктов. Несмотря на час ужина, соблазнительные предложения хирурга были отвергнуты. Сансона ждали в семейном кругу, а жена его любила точность. Николя же мечтал только об отдыхе.

Они расстались; Бурдо проводил комиссара до портика, где нанятый для такого случая мальчишка сторожил его лошадь. По дороге Бурдо с таинственным видом сообщил, что знает, как получить кое-какие сведения о Ренаре. Еще он сказал, что завтра рано утром отправляется в Бастилию допрашивать субъекта, подозреваемого в шпионаже в пользу Англии. Усталый и отягощенный новыми сведениями, Николя тихой рысью доехал до улицы Монмартр. Чувствуя существование некой загадочной сети, опутавшей и неведомых пока убийц, и полицейского, и слуг королевы, а теперь и труп убиенного Ламора, он понимал, что последствий ожидать следует исключительно мрачных.

Добравшись до дома, он поручил Резвушку Пуатвену; лошадь тотчас узнала слугу, которому не раз доводилось заботиться о ней, и радостно фыркнула в поднесенные к ее ноздрям руки. Увидев мрачную физиономию Николя, Катрина решила полечить его по-своему. Несмотря на протесты, она заставила его раздеться и осмотрела шрамы. Рубцевание шло своим чередом, вызывая сильный зуд. Желая освежиться после дня, проведенного на жаре, Николя рвался облиться водой из насоса. Однако она убедила его не бередить затянувшиеся раны и намочить только ноги и голову, отчего ему сразу станет легче.

Когда он, в одних подштанниках и рубахе, вернулся со двора, Катрина ждала его с ситцевым халатом господина де Ноблекура. Накинув невесомый халат, он почувствовал истинное облегчение. Подтолкнув его к лестнице, Катрина сказала, что господин де Ноблекур желает поговорить с ним. Ноблекур, в белом хлопковом костюме, сидел в кресле напротив открытого окна и с несчастным видом ел сухарики, запивая их отваром шалфея. Завистливым взором он окинул принесенный Катриной поднос, предназначенный для Николя. На подносе лежала разрезанная жареная курица, свежий хлеб и стояла бутылка вина из Иранси. Стоило старому магистрату попытаться придвинуться к одноногому столику, куда поставили ужин для Николя, кухарка буквально взвилась от гнева. Их бурный диалог разбудил спавших в корзинке Сирюса и Мушетту; пробудившись, оба с нескрываемым интересом уставились на дичь.

— Катрина описала мне ваше состояние, и мне отчасти даже совестно вас задерживать. Однако ситцевый халат, курица и стакан доброго вина в дополнение к недолгой беседе прекрасно подготовят вас к освежающему сну. Ум, засыпающий в обстановке благополучия, просыпается утром еще острее, чем накануне. Вы же знаете, как ваши рассказы подогревают мое стариковское воображение!

— Мне кажется, старик чувствует себя прекрасно, и вчерашнее пиршество, слава богу, никак не ухудшило его здоровье.

— Ухудшило… слово выбрано как нельзя верно. Сейчас настроение у меня вполне игривое и болтливое, но оно может резко ухудшиться, особенно когда смотришь на эту бутылку, в то время как у тебя под рукой…

Он с видимым отвращением указал на кувшин с отваром:

— …стоит сей источник молодости, из коего мне приходится орошать паштет из черствого хлеба. Согласно предписанию Троншена, в этом подобии пищи я обязан находить удовольствие. Как видите, меня вынуждают приобщиться к сонму святых отшельников.

И, благочестиво сложив руки, он, лукаво подмигнув Николя, воздел их к небу.

— Господин староста церкви Сент-Эсташ, похоже, вы забыли, что:

Ноблекур выглядел столь несчастным, что изумленная Мушетта замяукала от неожиданности.

— Секите, бейте — все приму без возражений.[35] И приступайте к еде; вы будете есть за нас двоих!

Набросившись на дичь, Николя принялся разрывать ее своими крепкими зубами. Утолив первый голод, он стал рассказывать о деле, из-за которого ему пришлось покинуть вчерашний ужин. С самого начала своего знакомства с Ноблекуром он не имел секретов от почтенного магистрата, умевшего как никто хранить чужие тайны. Ноблекур слушал внимательно, обхватив руками голову, с которой ниспадали густые букли парика, и, казалось, размышлял. Его поза заинтриговала Мушетту; кошечка прыгнула к нему на плечо и попыталась мягкой лапкой расцепить его пальцы. Наконец бывший прокурор сдался и, взяв киску поперек живота, удобно устроил ее на коленях и принялся почесывать за ухом, отчего та довольно замурлыкала.

— Но, черт побери, чего все хотят от несчастной королевы? Совсем недавно благодаря вашему вмешательству она выпуталась из пренеприятной истории, куда ее вовлекли долги. И вот тебе на! Опять то же самое! Украденная драгоценность, гнусная клевета, готовая стать достоянием широкой публики именно в тот момент, когда вот-вот официально объявят о ее беременности. Что еще? Ах, да, непристойные книжки, которыми ее снабжают. Точнее, снабжает некий бесчестный инспектор полиции, из корысти ставший поставщиком гадостей.[36] Интересно, какими неосторожными поступками она навлекает на свою голову столько неприятностей?

— Возможно, — размышляя, проговорил Николя, — она ведет замкнутый образ жизни, приставший скорее частному лицу, нежели супруге монарха. И потому вызывает всеобщий интерес.

— Вот воистину проницательное замечание, приближающее нас к истине. Однако рассмотрим все по порядку. Что касается памфлета, на собственном опыте знаю, что покупка молчания одного шантажиста придает смелости множеству других, ступающих на скользкий путь шантажа. Да, вот уж поистине честный способ заработать состояние! Пригрозить написать мешок пошлостей и растиражировать их… И на тебе, словно из рога изобилия, сыплется манна небесная!

— Эта война проиграна заранее. Берье, Сартин, а теперь Ленуар ведет ее, как и прежде, безуспешно.

— Доведите до сведения анонимов, известите их через печать, что больше никаких переговоров не будет, и вы увидите, как сия дурно пахнущая река мгновенно пересохнет. Одновременно окажите покровительство и превознесите тех борзописцев, что прославляют достоинство и добродетели наших повелителей. Вспомните, что сделал часто подвергавшийся нападкам Людовик Великий: он собрал вокруг себя самых талантливых литераторов, дабы они возносили ему хвалу. Но, насколько я понимаю, у вас есть что возразить на мои предложения.

— Нет, прошу вас, продолжайте.

— Для того чтобы мутные волны клеветы окончательно нас не захлестнули, вы — совершенно справедливо — полагаете необходимым запретить торговлю крамольными изданиями. Но при этом нельзя забывать, что клевета — постоянный гость на страницах хроники. Некий высокопоставленный и могущественный придворный, мой друг…

Старый магистрат прочистил горло, и Николя тотчас догадался, о ком речь.

— …коему почтенный возраст позволяет сравнивать, доверительно сообщил мне, что все, что делает или только намеревается сделать королева, все, что она сказала или не сказала, тотчас становится достоянием гласности, обсуждается, передается из уст в уста, искажается и превращается в сплетню. А для сплетен любые поводы хороши. Если королева питает нежную дружбу к наиболее преданным ей придворным, ее объявляют влюбленной. Когда речь заходит о ее подругах, я даже повторить не решаюсь, что об этом говорят. Когда хвалят ее милосердие и предупредительность, спешат добавить, что хорошо бы ей быть такой со всеми. Уставшая от своего состояния, томимая жарой, она отыскивает укромный уголок на террасе дворца, чтобы подышать свежим воздухом, и это невинное желание воспринимается как нечто подозрительное, давая пищу для пересудов, — ни на чем и на всем, на пустом месте и там, где яблоку негде упасть.