Отрезанный от городского шума, он отчетливо различил негромкий монотонный звук, пробудивший его любопытство. Поразмыслив, он вспомнил, что в подвале павильона находится насосный механизм, работавший за счет силы течения и снабжавший водой квартал Лувра, а также фонтаны и источники Тюильри. Прождав довольно долго, он направился к лестнице и начал осторожно, ступенька за ступенькой, подниматься, прижимаясь спиной к стене и готовый встретить угрозу, откуда бы она ни исходила. Продвигаясь вверх, он увидел новую дверь; толкнув ее, он оказался в точно такой же, как внизу, комнате, где на полу также стояла свеча. Сходство помещений побудило его продолжить подъем. Долетавшее до слуха размеренное бряцание напомнило о загадочном видении Полетты. Жара стояла удушающая, пот заливал лицо. Послышался бой часов, и он, вздрогнув от неожиданности, сообразил, что это часы на башне Самаритен с опозданием пробили одиннадцать. Комната, куда он поднялся, оказалась меньше предыдущих. К двери на высоте человеческого роста кто-то кинжалом пришпилил бумажку. Освободив бумажку, он поднес ее к свече и развернул. Почерк, ничем не примечательный, показался ему знакомым: эту странную форму букв он уже где-то видел. Послание не стало для него неожиданностью:

«Всем давно известно, что я не сяду играть, пока не буду уверен, что выиграю».

Эту реплику, вложенную в уста Сардинского короля, он прочел в той сатире, что, завернутая в промасленную бумагу, была найдена на теле Ламора. Что ж, теперь у него есть о чем подумать в ожидании встречи. Однако подумать он не успел: внизу, на первом этаже, громко хлопнула дверь. Спрятав в карман кинжал и записку, он вытащил из трости клинок и начал осторожно спускаться. Сердце учащенно билось, как бывало, когда приходилось вслепую двигаться навстречу неведомой опасности. Скрип ступеней, скрежет дверных петель, шумный ход часовых стрелок и глухое уханье качавшего воду насоса нагнетали тревогу, оглушали и отгораживали от внешнего мира. Спустившись вниз, он увидел, что маленькая дверь под лестницей открыта; за дверью чернел колодец.

Спички отказывались гореть: видимо, промокли от его пота, поэтому, чтобы зажечь свечу, ему пришлось высекать искру и ждать, пока вспыхнет трут. Он пожалел, что не взял с собой потайной фонарь, также подаренный ему Бурдо. Трепещущий язычок пламени слабо освещал лестницу, ведущую куда-то вниз. В голове звенело от гула насосного механизма, скрежетали зубчатые передачи, скрипели натянутые веревки, под натиском речных волн стенали деревянные опоры конструкции. Оглушающий шум давил еще сильнее, чем тишина. Неожиданно повеяло до странности знакомым запахом. Пока он спускался, к окружавшей его какофонии добавились новые звуки, и он попытался сообразить, каково их происхождение. Чем дольше он вслушивался, тем больше ему казалось, что рядом кто-то с силой шлепает на прилавок мясника добрый шмат мяса. Звуки повергали его в ужас, особенно когда до него вновь долетел металлический запах крови.

В глубине подвала ритмично двигался огромный, сделанный из дерева и железа, механизм, приводивший в действие насос. Он решил подойти поближе и чуть не упал, поскользнувшись в вязкой липкой луже. Тогда он поднял свечу, и ему открылось зрелище, жестокость которого едва ли не превосходила те ужасы, что ему доводилось видеть прежде; страшная картина в подробностях запечатлелась в его памяти.

Два огромных параллельных бруса, словно два элемента буквы Н, ворочались, приводимые в движение насосным механизмом: когда один брус поднимался, другой опускался. Под этими подвижными ножницами виднелось тело, колотившееся о брусья при каждом толчке машины. Один брус дробил ноги, уже почти отделившиеся от туловища, другой со всей силой обрушивался на торс. При натяжении ноги, словно в насмешку, взлетали вверх, а голова дергалась, словно у марионетки. Еще немного, и истерзанный, залитый кровью и опутанный вывалившимися наружу внутренностями труп неизбежно распадется на куски. Призвав на помощь всю свою волю, Николя попытался отогнать леденящее душу предположение, убеждая себя, что, прежде чем подвергнуть жертву столь изощренной пытке, ее наверняка лишили жизни, и чей-то извращенный ум издевался уже над мертвецом. Сделав над собой неимоверное усилие, он вгляделся в истерзанные останки и понял, что жертвой стал молодой человек, и теперь то, что от него осталось, ему придется извлекать из губительной западни. Но для этого ему потребуется помощник, ибо остановить работу насоса нет никакой возможности. Значит, придется звать на помощь и приступать к своим обязанностям комиссара.

Поднявшись наверх, он обнаружил, что дверь, ведущая в помещение первого этажа, прикрыта, в то время как он точно помнил, что оставил ее нараспашку. Зная, что иного выхода из павильона нет, кто-то подстроил ему ловушку. Из-за непрерывной работы механизма выбраться наружу через подвал невозможно: угодишь под колесо и кончишь так же, как только что увиденный им мертвец. Остается стоять и ждать, пока противник, потеряв терпение, не начнет действовать первым. Внезапно он вспомнил уловку, не раз спасавшую ему жизнь. Он достал и зарядил карманный пистолет, а затем, сняв фрак и треуголку, накинул фрак на трость и нахлобучил поверх треуголку. Если кто-то подкарауливает его за дверью, появление чучела заставит его совершить необдуманный маневр и выдать себя. Ведущая наверх лестница хорошо просматривалась, и он мог не бояться неожиданного нападения сверху. Не раздумывая долее, он толкнул дверь и просунул в проем фрак. Тотчас прозвучали два выстрела. Он бросился на землю и, целясь в ту сторону, где, судя по вспышкам, произвели выстрелы, разрядил пистолет. Раздался вскрик и топот торопливых шагов, затем хлопнула дверь и наступила тишина.

Похоже, угроза миновала. Тишина, нарушаемая лишь глухим стуком насоса, вновь обрела свою безмятежность. Он зажег свечу. Помещение было пусто. Оглядев фрак, он увидел зиявшие посредине две дыры и с облегчением подумал, что дыры оправдают его внеочередной визит к мэтру Вашону. Вспомнив о замученном молодом человеке в подвале, он быстро оделся, спрятал клинок в трость и, сжимая в руке пистолет, осторожно подошел к выходу, открыл дверь и, выйдя на крыльцо, долго наблюдал за дорогой, ведущей к Новому мосту. Разлитое в воздухе теплой летней ночи спокойствие постепенно снизошло и на него. Однако пережитый ужас не прошел даром: у него закружилась голова. Время шло, гуляющих на Новом мосту становилось все меньше. На другой стороне моста он заметил нищего. Подвернув ногу под себя и выставив вперед деревяшку, заменявшую ему другую ногу, он сидел, протягивая навстречу прохожим кружку для подаяния. Так как нищий занял пост как раз напротив Самаритен, то он вполне мог заметить какое-нибудь подозрительное передвижение или каких-нибудь приметных личностей. Поэтому Николя решил расспросить его.

Увидев, что комиссар идет к нему, нищий протянул ему навстречу свою кружку.

— Подайте милостыню, сударь мой любезный! — хриплым голосом заканючил он.

— Бывший солдат? — спросил Николя, указывая на деревяшку.

— Так точно, кавалер! Сражался под Прагой, под командой генерала Шевера, что упокоен под доской в церкви Сент-Эсташ. Повозка раздробила мне ногу.

Совпадение больно кольнуло Николя: старый солдат, что повесился в камере Шатле, и чья смерть по-прежнему заставляла терзаться его совесть, тоже сражался в Чехии. И он положил в кружку экю.

— Что, кавалер, любовь побуждает вас быть столь щедрым?

— Что вы этим хотите сказать, друг мой?

— Я видел, как вы вышли из водокачки Самаритен вскоре после расфуфыренной особы, старательно прятавшей свое лицо. О, наверняка у нее грозный муж! Но какой лакомый кусочек! Жаль только, не разглядел, отчего она казалась ужасно высокой — из-за прически или из-за каблуков. А какой цыпленочек явился к ней на свидание!

— О чем это вы?

— Да о том, что вслед за дамой явился юный плут.

— Ну и что же?

— Хе-хе! Я не глупец. Я же вижу, вы и есть муженек той не слишком добродетельной особы. Думается мне, кавалер, что и сейчас она вовсе не грехи замаливает. Ну, надо было раньше подсуетиться.