Слушая его, Ноблекур, казалось, погрузился в глубокие размышления: он застыл, обхватив рукой подбородок. Решив, что его старый друг задремал, Николя собрался на цыпочках удалиться, как вдруг почтенный магистрат с силой ударил рукой по подлокотнику своего кресла. Кошечка подпрыгнула, готовая улепетнуть, а Сирюс задергал лапами и затявкал во сне.

— Довольно, вы ссоритесь, словно старые супруги, причем каждый слышит только себя. Я слишком хорошо знаю вас обоих, чтобы не понимать, какие чувства вас обуревают. Вы испытываете сомнения. Не выступаю ли я в качестве марионетки, которую дергают за ниточки? Не есть ли белое — черное? А тьма — ослепительный свет? Ох, как же хорошо я вас знаю!

— А я, — не сдержав улыбки, ответил Николя, — могу заявить, что сиамский жрец продолжает проникаться духом Дао, открытым нашими отцами-иезуитами. Вот настоящая философия, питающая и без того великий талант! Поднебесная империя правит на улице Монмартр!

— Смейтесь, — прокашлявшись, ответил Ноблекур. — Дао вдохновляет меня и поддерживает. От Лао Цзы ко мне перешла мудрость, вдохновляющая меня последние несколько лет. Она помогает мне приручить свою старость. Мои невзгоды оборачиваются благодеяниями. Но вернемся к вашей одержимости. Сартин честолюбив и привык к власти. Однако я убежден, что в разговорах с вами проступает его истинная сущность. Тех, кого мы любим, следует измерять по меркам и добродетелей, и недостатков, вместе взятых, ибо мы ценим их и за те, и за другие.

— Я вас понимаю.

— Посмотрите: те, кто наделен властью, постоянно пребывают в плену поставленных задач. И они заинтересованы найти опору там, где ее больше нет, заручиться помощью достойных людей, чье безукоризненное поведение сделает чище их самих. С другой стороны, в силу обстоятельств им приходится лезть в грязь, что может оттолкнуть от них тех, кто еще сохранил некоторую щепетильность. Будьте уверены, вам такая участь не грозит. Вы светлый человек, и ваша искренность нисколько не делает вас глупее. Да и Сартин не из таких. Вы оба слишком уважаете друг друга, чтобы питать друг к другу ненависть. Возможно, соединившие вас узы заставляют вас обоих слишком внимательно присматриваться друг к другу. У вас имеются недостатки; у него их еще больше. Каждый из вас в чем-то не уверен, у обоих есть свои тайны. Уважайте секреты друг друга и считайте, что половина пути навстречу уже пройдена. Я вижу, вы растеряны. Чтобы вы лучше поняли мою мысль, скажу вам, что таланты и способности любого начальника оценивают в зависимости от того, какие пружины он нажимает, чтобы руководить нами. Можно говорить о служении королю, о верности, о честности, о чести — лишь бы мы пришпоривали коней! Так что цените свою удачу: Сартин никогда не совершал низких поступков. На сем я немного вздремну, а затем отправлюсь на ежедневный променад, прописанный мне добрым доктором Троншеном. Еще я намерен послать Пуатвена на набережную Театинцев узнать новости о здоровье Вольтера: судя по слухам, он занемог. Кстати, я давно задаюсь вопросом, должен ли я, заботясь о том, чтобы сохранить себя для друзей, следовать его диете?

— А в чем она заключается?

— В желтках, смешанных с картофельным крахмалом, с добавлением капельки воды.

— Ого! Вы захотели положить конец дням своим? Неужели вы полагаете, что, соблюдая такую диету, вы сможете сохранить себя для друзей? Нет, я предпочитаю видеть вас подагриком.

И Николя принялся подробно расписывать обед, устроенный адмиралом д’Арране. Старый магистрат забил себя кулаком в грудь.

— Меа culpa! Я отступник! Я отвергаю желтки и признаю свою ошибку. Отныне я ем только дичь и трюфели!

Под хохот Ноблекура Николя поднялся к себе. Он хотел поспать хотя бы несколько часов, но сон не шел. Мысленно он то и дело возвращался к вчерашнему вечеру, но никак не мог сосредоточиться. Картины прошлого, которые ему хотелось бы забыть, вновь вставали у него перед глазами, и чем рьянее он прогонял их, тем громче внутренний голос уговаривал его не доверять Сартину и уклоняться от прямых ответов на его вопросы. Но разве он мог поступить иначе? Припомнив, как часто ему приходилось терпеть публичные унижения и оскорбления, он тут же вспомнил, какой исполненный душевной теплоты порыв охватил его в парке особняка д’Арране. Он был обязан Сартину своим ремеслом, внешнюю сторону которого тот некогда столь блистательно ему расписал. Обходительный и насмешливый, его бывший начальник мог вспылить без причины, а потом как ни в чем не бывало продолжать разговор. Жесткий, никогда не выдающий истинных своих чувств, он весь состоял из острых углов, и только его эксцентричное увлечение париками говорило о том, что и ему не чужды слабости. Впрочем, когда того требовала поставленная цель, он щедро наделял всех сокровищами своего благодушия.

Николя с наслаждением занимался самокопанием. Как только тревога отступила, он тотчас покатился по наклонной плоскости собственной снисходительности, втайне радуясь тому, что сумел убедить себя, что его теплые чувства к Сартину, которые, как он полагал, он истребил под корень, ожили вновь. Умиротворенный, он обрел пылкость и энтузиазм своих двадцати лет, когда, впервые выйдя из кабинета Сартина, он шел по берегу реки в монастырь Карм-Дешо, спеша поведать отцу Грегуару о своей удаче. Пред взором его вновь предстало лицо министра, такое, каким он увидел его вчера в конце вечера, когда ему показалось, что Сартин также тайно ликует в душе. И потом, наверняка их согласия желает король, давно уже стремившийся помирить обоих своих преданных слуг, ибо он уважал их обоих. Спрыгнувшая откуда-то сверху Мушетта положила бархатные лапки ему на веки и нежно замурлыкала; под эти баюкающие звуки он погрузился в тяжелое забытье.

Недели шли, Николя занимался своей рутинной работой. Во время охоты, когда они с королем отстали от других охотников, Его Величество напомнил ему об ожидающей его миссии. Король не скрывал своей нелюбви к кузену, но дал понять, что неудобства от присутствия Шартра будут равны неприятностям в случае его отстранения от командования эскадрой.

Николя продолжал собирать сведения о принце. При дворе Шартр появлялся редко, зато часто посещал королеву в Трианоне. Его видели в городе и на балах в Опере. С легкой руки герцога в моду вошло проводить скачки в Венсенне, и там Николя тоже не спускал глаз с принца. Несколько человек с не менее звучными именами оспаривали у герцога право первенства на дурную репутацию: Артуа, принц де Гемене, герцог де Лозен и маркиз де Конфлан. Герцог играл на скачках, держал конюшню и английских жокеев. Одевался герцог в основном по английской моде, а чтобы отличаться от таких же, как он, англоманов, в его костюме всегда присутствовала какая-нибудь неожиданная деталь; еще он обожал роскошные экипажи. Несмотря на малопривлекательное лицо, одутловатое и часто покрывавшееся гнойничками, он обладал на редкость величавой статью и отличной фигурой, помогавшими ему располагать к себе людей. Его внушительный вид вводил многих в заблуждение; обожая восторги толпы, он научился делать необходимые жесты, дабы приветствовать публику, кою он втайне ненавидел.

Убежденный, что дом всегда может многое рассказать о своем хозяине, Николя посетил маленький домик герцога на землях Монсо: там Шартр устроил гнездышко для удовольствий, прежде расположенное в квартале под названием Маленькая Польша, на улице Эранси.

В парке, окружавшем домик, Николя встретил Кармонтеля[14], с которым когда-то познакомился на ужине у Лаборда. Вокруг шла стройка: Шартр хотел соорудить небывалый театр, приспособленный как для показа спектаклей, так и для проведения празднеств. Золото текло рекой. Согласно замыслу в зачарованном саду предстояло соединить эпохи, страны и времена года; при необходимости декорации — руины, храмы, башни, пагоды, пирамиды, арки и мосты — должны были поворачиваться, дабы зрители, наблюдавшие за спектаклем с семнадцати бельведеров, могли все как следует рассмотреть.