В лавке было многолюдно – лавочник Михай, вернувшийся намеднииз Линдмарта, раздавал односельчанам заказы и рассказывал иноземные новости.

- Больше не поеду! Ни-ни! - горячился лавочник. – У границы с нами еще ничего, спокойно. А дальше…. Ведь видно же, что торговым обозом идем! Ух, и натерпелись мы страху. Чьи только дозоры нас не потрошили! Всё допытывали, с чем идем. Всю душу повытрясли! Нет, как хотите, а я больше в Линдмарт ни ногой. Ни здоровья, ни мошны не хватит.

Соседи принимали свертки, корзины, узлы, расплачивались, сочувственно и уважительно кивая Михаю. В Низовичах он слыл отчаянным и сметливым купцом. Не всякий отваживался хаживать за товаром в далекий Линдмарт – не первый десяток лет длилась там междоусобица, то затихая, то разгораясь с новой силой. Уже мало кто помнил, что стало поводом к войне. А только резали друг друга тамошние племена с неистовой жестокостью.

- Живи долго, Михай, - к прилавку подошла Оляна. – Привез?

- А то, - кивнул тот, и, покопавшись в корзине, вытащил холщевый сверток.

- Сколько должна? – женщина потянулась квисевшему на поясе кошелю.

Михай подмигнул вдове, нагнулся к ней, и, вручая сверток, прошептал.

- Пять орешков. Но могу и за так отдать. Я привез дивное средство от вдовьей тоски. Может, в гости пригласишь, да оценишь?

- В другой раз, - улыбнулась вдова, оставила на прилавке пять мелких серебряных шариков, и покинула лавку.

Она была еще совсем не стара. Но синий убрус, носимыйпо вдовьему обычаю, набавлял ей лет. Муж Оляны ушел искать воинской славы и альвийского серебра, да и сгинул в Линдмарте несколько лет назад. Многие теперь подавались в наемники, уповая на щедрое жалованье, да не всем улыбалась удача. А по городам и селам Аддарии бродили вербовщики линдмартских армий, соблазняя людей альвийским серебром, гмурьим золотом, урукхской долей в добыче и друдскими самоцветами.

Дорога до Вершковицкого хутора вилась вдоль леса, к которому примыкали ржаные поля. Не было в Аддарии ни золотоносных рек, ни серебряных копей, ни самоцветных гор, ни смоляных болот. Былалишь земля, на которой добросовестно трудились люди. Оттого и спокойно было в Аддарии – война ведется за легкую добычу. А за аддарский прибыток следовало немало попотеть в поле. И, глядя на Линдмарт, благословляли люди свою не богатую, но мирную страну. Здесь не страшно было заводить семью и рожать детей. Вот только не было их у Оляны. А если б были, может, и не так горько было бывдовство.

Она свернула на лесную тропинку, чтобы срезать путь. Лес был светел и приветлив. Меж ближних древесных стволов мелькнула белая одежда лесной колдуньи.

- Живи долго, Веда-мать, - улыбнулась Оляна, подходя и приветствуя ведунью.

- Здрава будь и ты, Оляна, - выпрямилась та, отвечая. На Оляну глянули лазоревые глаза, глубокие и яркие, как весеннее небо. Как на самом деле звали альву, в давнее время поселившуюся отшельницей в этом лесу, не знал никто. В округе её называли Ведой – многое было ей ведомо: как дитя принять, как людей искотину лечить, как урожай поднять. Никому не отказывала Веда в добрых делах. Со злыми же мыслями гнала прочь.

Рядом с альвой стояла корзина, наполненная корешками. Обмахивая тонкие руки от налипшей земли, Веда снизу вверх посмотрела на вдову. Была она невысока, стройна и тонка, словно камышинка. И, в отличие от людских женщин, не прятала седеющие длинные волосы под убрус, увязывая их в тугой узел на затылке.

- С Низовичей идешь? Михай из Линдмарта вернулся?

Оляна кивнула. Все-то было Веде ведомо.

- Всё воюют, - печально качнула головой альва. Она нагнулась за корзиной, но Оляна опередила её, ухватившись за плетеную ручку.

- Я помогу.

Веда-мать чуть улыбнулась и согласно кивнула. Корзина была тяжелой, и Оляне не раз пришлось переменить руку, пока они дошли до заимки, где обитала колдунья.

- Чем же отплатить тебе за подмогу? Тяжела была ноша,– обернулась альва к Оляне.

- Разве это ноша, - легко рассмеялась вдова, поставив корзину на траву. - Тоска вдовья – вот ноша, не скинешь.

- И на неё средство имеется, - Веда многозначительно взглянула на женщину.

- Михай уж предлагал, - снова засмеялась Оляна. – Не по мне такое. А вот…

Она запнулась было, но, глядя во внимательные глаза альвы, тихо прошептала.

- Ребеночка бы мне, а? Веда-матушка.

Колдунья отвела глаза. Легко, словно порожнюю, подхватила корзину, и двинулась к хижине.

- Оляна, Оляна. Знаешь ведь все сама.

- Знаю, - поникла та головой. – Пустая я. Да ведь тебе все под силу, Веда-мать!

- Жизнь из пуста создать мне не под силу, - ответила колдунья. Потом, остановившись, обернулась к Оляне. – Во что веришь, чего сердцем желаешь – то и сбудется.

***

На вечерней заре стукнул кто-то тихо в ставни. Оляна подняла голову от узорной вышивки. Хорошую краску привез Михай, постарался. Вышивка нитями, крашеными линдмартской краскою, словно оживала на полотне. За неё и платили щедрее.

«Верно, ветер» - подумала вдова. Но стук повторился, и Оляна, решив, что это настойчивый Михай прибыл её утешать, резко распахнула дверь. На крыльце стояла Веда с корзиной, наполненной алыми цветами.

- Живи долго, Веда-мать, - удивленно-растерянно произнесла Оляна. Альва никогда ни к кому не приходила незваной.

- В дом-то пустишь?

Вдова посторонилась, пропуская альву. Та поставила корзину и обернулась к Оляне, кивнув на цветы.

- Принимай, что просила.

- Что это? – женщина взяла в руки цветок. Не росли такие в здешних краях.

- Это маки, - терпеливо пояснила альва. – Но для тебя неони, а вот это.

Она раздвинула стебли, и среди алых лепестков Оляна увидела младенца. Ноги ослабли, и женщина осела на пол возле корзины. Веда тем временемизвлекла из цветочной колыбели маленькое тельце, завернутое в тончайшее полотно, и подала Оляне. Та протянула руки, бережно принимая ребенка, и разглядывая крохотное белое личико с закрытыми глазами.

- Она просто спит, - пояснилаВеда на вопросительный взгляд вдовы. – Маковый сон крепкий и долгий.

- Она? - спросила Оляна, потрясенно глядя на острые ушки младенца. – Это… это же альва. Откуда она? Как её имя?

- Мало ли сейчас бесприютных, потерявших кров, бегущих от войны в чужие края, - уклончиво ответила Веда. - А имя дай ей новое. Твоя теперь дочь.

Оляна прижала ребенка к груди, и сердце её наполнилось неведомой раньшерадостью.

- Сбылось, - по щеке вдовы скатилась слезинка. – Во что веришь, то и сбудется. Веришка ей имя.

***

- Вершка, Вершка, от горшка два вершка! – дразнилииз-за тына мальчишки. Веришка показала им язык и гордо прошла мимо. Затеватьдраку с худосочной и невысокой альвой мало кто из ребятни отваживался – сила в ней была нечеловечья. Как и её красота. Дивились низовические селяне на Олянину примачку – на длинные волосы молочного цвета, на яркие синие, чуть скошенные к вискам глаза. Но худого не мыслили, и привечали как свою. За малый рост имя, данное Оляной приемной дочке, переродилось в устах селян в прозвище – Вершка. А ласково – Вершковинка.

- А, Вершковинка, - шевельнул усами Михай, завидя входящую в лавку девочку. – Чего тебе?

- Здрав будь, дядя Михай, - улыбнулась та, показав мелкие ровные зубки, и ставя на прилавок берестяной туесок. – Матушка за солью прислала, да спрашивала, в Линдмарт не собирается ли кто? Нам бы, как всегда.

- Линдмарт, Линдмарт, - проворчал Михай, забирая туес и скрываясь в глубине лавки.

Стал он грузен за прошедшие тринадцать лет, оброс семьей и детьми, и в далекие края более не совался. Но заказы на иноземные товары принимал по-прежнему, поручая их проходящим купцам. Михайпередал Веришке потяжелевший туесок, принял плату.