— Он есть, Донкард: мы идем восстанавливать справедливость, — ответил Олег. — Когда-то Киев принес роту князю Рюрику, и наш стяг — княжич Игорь, а Сигурд — древко этого стяга. Поведай нам свои думы, Сигурд.

Сигурд бывал на военных советах, куда его брал Рюрик Сидел, наблюдал, учился у старших. Здесь ему предстояло дать совет конунгу, он чувствовал смущение, но знал, необъяснимо и точно знал, что сказал бы сейчас Рюрик.

— Конунг и высокие бояре, я молод и вижу только первый шаг: миновать волоки и отстояться в Смоленске. Построить большие лодьи, а не латать старые, а следующей весной…

— Ты видишь поход в два прыжка?

— Да, конунг.

Бояре приглушенно зашумели: русы привыкли к набегам, которые решались в одно лето. А Вернхир негромко произнес:

— Ты недаром просиживал штаны на военных советах Рюрика, Сигурд.

Олег поднял руку, все притихли. Хмурясь, конунг размышлял.

— Не ждать здесь, пока соберутся рати, — сказал он наконец. — Идти только с дружинами. А роги? Кто прикроет тогда Старую Русу?

— Дозволь слово, конунг. — Вернхир встал. — Отдай кривичам Изборск, они давно зарятся на него.

Для Новгорода Изборск — проклятое место, он не станет спорить. Кривичи не пустят рогов, если получат Изборск.

Одобрительный гул пронесся по палате, все заулыбались. Изборск никогда не принадлежал русам и возможность оплатить безопасность своих семей чужой собственностью всем была по душе.

— Отдав Изборск, Новгород станет укреплять Псков, — заметил Донкард. — И это на руку нам, конунг.

— Решено! — громко произнес Олег. — От моего имени в Смоленск со всеми полномочиями, свитой и дарами поедут Сигурд и Перемысл. Но не ранее чем знахарь залечит твою десницу, древко нашего стяга.

Если бы не забота о кисти Сигурда, кто знает, как бы повернулись события. Но Олег промедлил, и посольство рогов под началом Рогдира, брата конунга Рогхарда, выехало из Полоцка раньше, чем посольство русов. И спешило оно в Киев. К Аскольду.

Пока Орогост преследовал золотой обоз Олега да пока с двумя десятками уцелевших воинов удирал от варягов Вернхира, Бруно в целости и сохранности доставил Клеста в Полоцк. Событие не могло пройти незамеченным, и осторожный Бруно доложил о пленнике самому конунгу рогов. Рогхард пожелал увидеть его, а допросив, спрятал в собственную темницу, повелев беречь пуще глаза. Много знающий кат Рюрика мог пригодиться в борьбе с русами, которые к тому же намеревались идти на Киев. И посоветовавшись с ближними боярами, конунг тут же отправил младшего брата Рогдира к Аскольду с предупреждением о грядущем нашествии, богатыми дарами и предложением военного союза.

А Орогост все еще скакал. Удар Олегова меча не пробил его кольчуги, но грудь болела сильно, он не мог глубоко дышать, а потому часто переводил коня на шаг. Неожиданный разгром на Ильмене представлялся ему ловушкой, в которую его, опытного воина, заманил хитрый Олег, подсунув урода-новгородца. Великая обида терзала его сильнее боли, и только сладкие мечты о том, как он, Орогост, разделается с Клестом, отвлекали от горьких размышлений. Он прикажет поднять лжеца на копья, это решено, но поднять медленно, чтоб Клест весом собственного тела убивал самого себя.

Он прибыл в Полоцк вечером того дня, когда в Киев ушло посольство. Узнав, что Клест недосягаем для копий его дружинников, отпустил Бруно увесистую пощечину и пошел к конунгу Рогхарду.

— Значит, палач Рюрика не солгал: Олег возвращался с обозом, — сказал Рогхард, молча выслушав Орогоста. — Что же он вез?

Конунг рогов был немолод, рассудителен и любил размышлять вслух. Он старался предусмотреть каждую случайность, а потому не любил битв, во всех военных делах полагаясь на своего лучшего воеводу Орогоста.

— Не знаю, что он вез, а знаю, что меня заманили в ловушку. Отдай мне палача, конунг, я поклялся поднять его на копья.

— Что же Олег вез? — не слушая, продолжал размышлять Рогхард. — Предположим, Клест лжет и там — не казна Рюрика. Тогда почему появились варяги?

— Это ловушка…

Рогхард поднял руку, и Орогост примолк.

— Ловушки ставят на тропах зверя, а кто мог знать о твоей тропе? Ты обижен, Орогост, а обида — самый плохой советчик. Варяги Рюрика сопровождали золото своего конунга, но почему-то задержались, и ты вклинился между Олегом и ними.

— Варягов вел сам Вернхир. Я успел его узнать, конунг.

— Вот, — Рогхард поднял палец. — Это означает, что обоз был бесценен, а палач прав и ни в чем не повинен. Я не отдам его на твои копья, он еще пригодится.

Орогост угрюмо молчал. Он понял, что конунг прав, что Клест неповинен в его неудаче, но боль от Олегова меча не стала легче.

— Что Олег ценит выше золота, выше жизни и даже выше клятвы? Друга, жену, детей?

— Он слишком молод, чтобы быть мужем и отцом.

— Не бывает кольчуги без слабого звена, — задумчиво произнес Рогхард. — Не бывает… Пошли толковых соглядатаев в Старую Русу, Орогост, пусть вынюхивают след. Палач говорил мне о какой-то женщине — то ли славянке, то ли русинке. Может быть, о ней что-либо слышали в Старой Русе.

— Я понял тебя, конунг. Исполню немедля.

— И еще. Когда отдохнешь, подбери хороших лазутчиков и отправляйся на границу. Под Изборск, он сейчас выморочный. И пусть твои люди хватают всех русов, кем бы они ни были. Чтобы сплести веревку для Олега, нужны нити, Орогост.

А на другой день после этого разговора к Сигурду впервые пришла Неждана с мазями и настоями. И он, счастливый, под большой тайной поведал ей, что едет послом в Смоленск вместе с ее дядей Перемыслом.

— В дар мы отдадим кривичам Изборск. Неждана так сдавила ему пальцы, что он невольно охнул.

Растяжение у Олега прошло быстро, но и во время лечения он не терял времени. Он отправил Ландберга к корелам и финнам, а Гуннара — к чуди и веси набирать добровольцев; велел Годхарду с товаром идти в Киев под видом купца, узнать там, что удастся, и срочно возвращаться. Хальвард уже рассылал своих лазутчиков к радимичам и северянам, и только Смоленское посольство застряло из-за десницы Сигурда.

— Ждите, когда Неждана даст согласие, — упрямо повторял конунг.

Обеспокоенный задержкой Перемысл навестил племянницу.

— Если бросить лечение, рука отсохнет, — твердо сказала Неждана. — Пестун княжича с отсохшей рукой — тебе нравится такой пестун, уйко[7]Перемысл?

— Мне не нравится, что теряем время. Хальвард уговорил конунга задержать Годхарда, ты задерживаешь Сигурда. А весна бурная, каждый день на счету.

Он уже собирался уходить, когда Неждана тихо спросила:

— Уйко Перемысл, верно ли, что вы отдадите Изборск кривичам?

— Кто сказал тебе об этом? — нахмурился Перемысл.

— В доме — добрые духи.

— Добрые духи разносят тайны своего конунга?

— Не сердись, уйко Перемысл. — Неждана ласково погладила его руку. — В Пскове ты спрятал единственного мстителя за свою сестру и мою мать. Если кривичи доберутся до него…

— Его никто не найдет. Он давно женат на славянке, и его давно зовут Ратимилом. Оставь все страхи. Он нанесет удар, когда конунг Олег уведет нас из Старой Русы. Не раньше. — Перемысл двинулся было к дверям, но остановился. — Конунг потакает тебе, и ты стала очень своенравной. Но запомни: я — старший твоего рода, Неждана, и я знаю имя твоего доброго духа, нашептавшего об Изборске.

— Уйко Перемысл… — Неждана вдруг начала краснеть.

— Я подумаю.

Когда Перемысл, больше озабоченный тем, что тайна совета Малой Думы стала известна племяннице, чем судьбой Ратимила, шел по переходу, его нагнал гридин.

— Конунг повелел найти тебя, воевода.

Перемысл свернул к покоям Олега, но стража сказала, что конунг в тайной комнате. Воевода знал ее. Это была не пыточная, а как бы предпыточная: здесь проводились тайные допросы. Войдя, увидел сидевшего в кресле Олега, неизвестного простолюдина перед ним на коленях и Хальварда у маленького зарешеченного оконца.