— Сохранить Двинской путь, — упрямо твердили они. — Что бы ни обещал конунг Олег, нам нельзя ссориться с рогами.

Воислав и сам отлично понимал, что ссориться с рогами в создавшемся положении чрезвычайно опасно. И когда доверенный боярин шепнул, что его хочет видеть тайный посланник Рогхарда, князь вздохнул с облегчением: роги тоже искали тропы для сохранения торговли и мира.

Он принял его ночью со всеми предосторожностями. Посланец был высок и ладен, и одежда торгового человека не могла скрыть его боярской осанки. После обычных приветствий и слов о здравии конунга Рогхарда и князя Воислава достал из поясной калиты богато изукрашенный ларец, открыл его и показал Воиславу золотой ключ.

— Это ключ от Двинского пути, князь Воислав. Если мы протянем нити к сердцам друг друга, он останется у тебя. Если нет — он запрет Двину для кривичей. Так повелел мне сказать мой конунг Рогхард.

Воислав ощутил тревогу от такого начала. О каких нитях к сердцам толкует этот боярин Рогхарда, когда в Смоленске — посольство Олега? О том, чтобы кривичи сорвали переговоры с русами и отказались мирно пропустить их рати через свои земли? Слишком поздно: и Олег уже заручился поддержкой Господина Великого Новгорода, и войска уже подтягиваются к Ильменю, и на всех пристанях стучат топоры. Если он откажется предоставить свои земли для зимовки, Олег просто займет их самовольно, вышвырнув его, князя Воислава, из Смоленска. Тетива уже натянута, и стрела полетит в цель, конунг Рогхард должен это понимать. Тогда — что? Князь был в смятении и потому промолчал.

— Конунг Рогхард понимает твое положение, — невозмутимо продолжал тайный посланник. — Ты дашь согласие и пропустишь через свои земли военную силу Олега, что бы ты при этом ни думал. Конунг Рогхард не поставит тебе в упрек договор с русами, между нами все останется по-прежнему, но…

Посланец многозначительно замолчал.

— Но?… — суетливо и настороженно переспросил Воислав. — Какое? Значит, есть условие?

— Есть. — Боярин Рогхарда весомо положил руку на ларец. — Здесь не просто ключи от Двинского пути, князь. Здесь — клятва конунга Рогхарда на вечную дружбу.

— И какова же цена этой клятвы?

Они беседовали наедине в личных покоях князя. У плотно закрытых дверей стояла вооруженная охрана. Но боярин Рогхарда перегнулся через стол и прошептал на ухо князю Воиславу:

— Через несколько дней в Смоленск придет первый караван. Торговые люди в благодарность за твои хлопоты привезут тебе рабыню. Отдай ее послу русов в дар конунгу Олегу.

— Но караван не сможет уйти к Новгороду. На волоках уже начались работы.

— Посол сам отвезет эту девицу в Старую Русу.

И боярин протянул князю Воиславу изукрашенный ларец с золотым ключом от Двинского пути.

При всей любви к шумным застольям, охотам, поединкам и прочим мужским удовольствиям Олег сдержанно относился к женским утехам. Он с детства был воспитан в неукоснительном исполнении родовых обычаев, касающихся сроков выбора невесты, и в твердом убеждении, что радость обладания женщиной всегда несравненно ниже счастья обладания властью. Власть требовала воли, собранности, твердости, расчета и ясности мысли, которые — он физически это чувствовал — понемногу, по капельке, по крохе отбирали у него женщины в те нечастые ночи, которые он отдавал им. И день, сменявший эти ночи, казался ему пасмурным, словно он всегда отдавал больше, чем получал сам. Словом, он считал любовные нежности слабостью, а потому никогда и не говорил о них. Этих нежностей требовало мужающее тело, но не душа конунга и воина, и похвальбы о любовных похождениях он не терпел никогда и ни от кого.

Однако без любовных утех Олег все же обходиться не мог, и женщины у него были. Две: одна на десять лет старше, вторая — на пять лет моложе. Старшая — Альвена — сняла с него табу девственника, мягко и неспешно внушила уверенность в мужской силе и, ощутив эту созревшую уверенность сама же предложила свою рабыню:

— Испытай себя, конунг. Она — чиста и неопытна.

В отличие от белокурой русинки Альвены девочка-рабыня была смугла, черноглаза и гибка, как свежая лоза. Олег никогда не интересовался, какого она роду-племени, но с первой же ночи понял, что Альвена осталась пройденной ступенью. Он откровенно сказал ей об этом, и она грустно улыбнулась:

— Я знала, что так и должно быть, конунг.

Олег был щедр и не забывал пройденных ступеней. Нечасто, но навещал свою первую женщину, всегда заранее предупреждая о посещении. Он предоставил ей не только усадьбу и челядь, но и полную свободу жить так, как ей нравится, однако без редких бесед наедине обойтись не мог, не отдавая себе отчета, что ощущает по отношению к ней нечто вроде сыновней привязанности, в то время как сама Альвена не скрывала своего ласкового, покровительственного, почти материнского отношения еще со времен их первых любовных ночей.

Об этих двух женщинах не знал никто, кроме преданных телохранителей, с которых предусмотрительный конунг взял суровую клятву молчания. Не потому, что боялся пересудов — кто осмелится! — а по непонятному для него страху, что о них узнает Неждана. Если бы ему достался воспитанник, а не воспитанница, юноша, а не девушка, может быть, он был бы не столь скрытен. Но Неждана выросла на его руках, он без всяких преувеличений любил ее ревнивой отцовской любовью, хотел в ее глазах всегда выглядеть витязем без ущерба и упрека и свято соблюдал наложенный на самого себя запрет.

— Я только что рассказывала, что слышала прошлой зарею первых соловьев, как когда-то мы слушали их вместе, — сказала Альвена. — А твой взгляд не потеплел, конунг. Ты перестал их слышать?

Они сидели в ее покоях, и за окном была ночь. Олег изредка прихлебывал густое вино из тяжелого кубка, который наполняла хозяйка: челядь была заранее отослана.

— Заботы, — он вздохнул., — Я знал, что их, прибавится, но ни разу не подумал, что их станет столько, что…

Он замолчал.

— Не кручинься, — тихо сказала она. — Даже если бы ты заранее взвесил все заботы, которые тебя ожидают, ты бы все равно делал то, что делаешь сейчас. Самое трудное давно позади.

— Самое трудное — управиться с войском, довести его до Киева и выгнать оттуда Аскольда.

— Для всех — да. Для моего конунга — нет. Для него самое трудное — определить цель и найти в себе силы натянуть тетиву. Цель ты нашел. Сейчас изгибаешь лук, потому что и цель, и стрела уже сошлись в прищуре твоего глаза.

— Моя цель — посадить на Киевский стол сына Рюрика.

Альвена чуть улыбнулась.

— Ты пришел не для того, чтобы я поддакивала тебе, конунг. Ты пришел, чтобы услышать о своей цели из моих уст.

— И что же мне скажут твои уста?

— Мои уста говорят, что чувствует мое сердце. А оно бьется, когда ты шагаешь, и замирает, когда ты останавливаешься.

— Говори.

Альвена помолчала. Долила вина в кубок Олега.

— Княжич Игорь не цель, а стрела твоего лука, конунг.

Олег хмуро молчал, прихлебывая вино. Потом спросил:

— Что же тогда — цель?

Альвена встала. Скрестив на груди руки, долго ходила по комнате, обдумывая каждое слово.

— Я слушаю, Альвена.

— Три века назад готы отбросили наш народ на восток, — решившись, начала она. — Два века нас со всех сторон теснят славяне. Нам, русам, еще повезло, но где остальные потомки великих росомонов? Рассеяны и искусно стравлены друг с другом, о чем с горечью поется в наших сагах. Твой кровный враг — Рогхард…

— Его дед убил моего деда.

— А кого убил Аскольд? Ты молчишь, конунг? Может быть, ты сам понял свою цель?

— Аскольд — не цель.

— Если не цель, значит — средство: другого не дано. Вся наша земля, вся Старая Руса зажата со всех сторон, бедна и болотиста, и нет у нас своих торговых путей. А Киевская земля, которую захватил Аскольд, богата и обширна…

— Довольно! — резко оборвал Олег. Альвена замолчала. И молчали они долго.

— Кто рассказал тебе эту сказку? — сурово спросил он. — Старый Донкард или всегда все вокруг знающий Хальвард?