Впрочем, пояс раздобыл сам Безымянный: он хорошо изучил вкусы Рогдира. Он же и условился о времени, когда торговец цареградскими диковинками принесет его покупателю. Христианин, естественно, знал о нем только то, что Безымянный сказал о себе, но сделка была на редкость выгодной, хотя и тайной, почему и неожиданное требование какого-то кривичского купца поначалу лишь насторожило его: за поясом мог тянуться опасный хвост. Пояс мог быть краденым, а мог потащить убийство прежнего владельца. Как бы там ни было, а в капкан угодил он, а не тот, кто предложил ему выгодную сделку. Сделку, которая, как выяснилось, и подвела его к необходимости исполнить когда-то данную клятву. И единственное, что хоть как-то примиряло его с неизбежностью, было растаявшее во мраке судно, увозящее его детей и жену неведомо куда, но не в рабство. Не на невольничьи рынки — он верил в это неистово, потому что верить больше было не во что.

Господь? Его христианский Бог? Но Бог отдал собственного Сына на лютые муки во искупление грехов человеческих и бессмертия их душ. Его первой заповедью было «Не убий!», а он должен был, обязан был убить во спасение собственных детей. Здесь что-то не сходилось, что-то требовало отречения, отказа. Но отречения от клятвы быть не могло, даже мысленного, а отречение от Веры — недопустимо, и он напрасно молился всю ночь, пытаясь примирить непримиримое, тиская в потной ладони нательный крестик, когда-то отданный во спасение собственной жизни. Жизни, а не вечности, тела, а не бессмертной души. «Я предал Господа своего, — смятенно думал он, и думы эти мешали его молитвам. — Я предал Господа Бога своего…» Но ничего иного не думалось, и к рассвету, измучившись, он окончательно понял, что нет у него сил совершить подвиг во славу Господа, а во спасение детей своих — есть. Утром он хорошо наточил тяжелый охотничий нож и подвесил его так, чтобы не было заметно со стороны, но чтобы при этом рукоятка располагалась удобно для правой руки. Он знал толк в таких делах и в разговоре с Годхардом сказал правду, что не родился христианином, а стал им, изрядно нагрешив. И к назначенному времени вышел из лавки — он ночевал в ней, а не в опустевшем доме — и направился к усадьбе Рогдира, хорошо припрятав драгоценный пояс. Неторопливо поднимаясь в гору, он больше не колебался, сосредоточившись на том, что будет делать. На Рогдире могла оказаться легкая кольчуга, и он предусмотрел эту вероятность, выбрав нож потяжелее. Да и посланец Хальварда, рядившийся под кривичского купца, дал ему дельный совет: нанести удар тогда, когда Рогдир залюбуется поясом. Драгоценности завораживают, крадут человеческое внимание, силу и быстроту, рождают страсть, а страсть усыпляет в человеке осторожность. И если удар будет точным, брат конунга рогов даже не успеет крикнуть, и появится время, чтобы бежать. Через покои, в глубину, но только не к входным дверям, где наверняка стоят стражники.

Еще на подходе к отдельно стоящей усадьбе, которую Аскольд отдал в распоряжение Рогдира, христианин увидел двух стражников у ворот и дружинника в доброй, отделанной серебряной окантовкой кольчуге, с мечом у бедра. Шлема на нем не было, но нарядную шапку украшало белое перо, а белым был цвет Аскольда. Поначалу торговец не узнал его, но, приблизившись, понял вдруг, что это и есть тот самый Безымянный, который и предложил ему пояс для Рогдира. «Аскольд! — пронеслось в голове. — Это же человек Аскольда!..» Он остановился от столь страшного открытия, но было уже поздно. Его заметили, Безымянный поманил пальцем, и он приблизился к воротам.

— Ничего не забыл?

Христианин обреченно покивал, с ужасом представив себе быстрое свидание с палачом, не исполненное повеление Хальварда и собственных детей на невольничьем рынке.

— Тогда идем. Пропустите его, нас ждет Рогдир. Стража не препятствовала, они вошли во двор, и

Безымянный тихо спросил:

— Ты получил повеление и надел нательный крестик?

— Да.

— Нож под рукой? — Да.

— Настало время исполнения клятвы. Ты готов?

— Да.

В голове христианина бешено путались мысли. Чей человек вел его в покои, где он должен был совершить убийство? Аскольда или Хальварда? Хальварда или Аскольда?

— Кто ты? — тихо спросил он. — Зачем ведешь меня?

— Чтобы помочь тебе бежать, если ты все исполнишь так, как тебе велено. Когда Рогдир начнет рассматривать пояс, он опустит глаза. Кстати, почему учан кривичского купца ушел с Почайны?

— Не знаю. — Мысли заняты были иным, и христианин сказал эти слова со всей искренностью.

— Странно, — вздохнул Безымянный. — Мы пришли. Отвечай только то, о чем тебя спросят, и жди удобного мгновения. Одним ударом, чтобы не крикнул. Потом толкнешь меня, я упаду, а ты побежишь в левые покои. Там есть выход в сад и нет стражи.

Охрана у крыльца их даже не окликнула. Они вошли во дворец, и далее христианина, сумевшего хоть как-то собраться с мыслями после стольких неожиданностей, вел Безымянный, не прибегая к помощи многочисленной челяди. Так они прошли в личные покои Рогдира, но хозяина там не оказалось, и христианин успел оглядеться.

Помещение, устланное коврами, было небольшим и уютным и имело две двери. Одну из них Безымянный плотно закрыл за собой, вторая — напротив — еще не открывалась, и во всем доме стояла тишина. По пути в эти покои вооруженных людей нигде видно не было, челядь в основном состояла из пригожих девиц и столь же пригожих юношей, и христианин почти успокоился. Оставалось точно вонзить нож, посильнее оттолкнуть Безымянного и стремглав промчаться по дому, распугивая челядь и держась левой руки. Там ждала обещанная дверь в сад, круто спускавшийся к Днепру… Он не успел продумать, куда кинется дальше, потому что распахнулась вторая дверь и вошел Рогдир.

Он был статен, но чуть рыхловат для своего возраста не от болезни, а от застолий и бессонных ночей.

Трижды в неделю ненадолго встречаясь на переговорах с Аскольдом, все остальное время он использовал по собственному усмотрению, и Аскольд этому не препятствовал. На него надвигалась мощь объединенных Олегом сил, и думы его были заняты не столько военной помощью со стороны рогов, сколько возможностями помешать наступлению противника, и времени он не терял. Его послы сумели склонить на сторону Киева почти все правобережные славянские племена. Оставалось уговорить их на вооруженное сопротивление разрозненным отрядам союзников Олега и заставить рогов силой захватить первый, наиболее близкий к ним волок, чтобы окончательно сорвать летнее наступление. Роги колебались, предпочитая иной путь: они упорно желали прорываться к Старой Русе, ставшей почти беззащитной с уходом дружин Олега. От такого решения Аскольд мало что выигрывал, изменить его мог только осторожным давлением на Рогдира, почему и смотрел на все его молодецкие утехи сквозь пальцы.

Рогдир весело приветствовал Безымянного, вскользь глянул на христианина.

— Принес?

Торговец молча развязал подпояску, достал из-под одежды сверток, положил на стол и неторопливо развернул. Свет из окошек отразился в камнях, тускло сверкнуло золото застежек, и Рогдир не удержался от восторженного возгласа. Конечно, подпояску можно было и не развязывать, но тогда рука не добралась бы до рукоятки ножа, однако христианин не торопился за нее хвататься. Он неторопливо распластал пояс во всю длину и, как только Рогдир впился в него восхищенными глазами, медленно протянул руку к ножу, нащупал его и крепко сомкнул пальцы на рукоятке. И осторожно передвинулся на шаг, чтобы удар снизу пришелся точно в сердце, бурно забившееся сейчас от почти детской радости.

— Смотри, как играют кам…

Он смолк на полуслове. Опиравшиеся на стол руки его подогнулись, и брат конунга рогов упал грудью вперед, на рукоять ножа, еще глубже вонзив его в собственное сердце.

— Люди!.. — в тот же миг громко закричал Безымянный. — Убийство! Стража, ко мне!..

Христианин опешил, потому что этим призывом ломались все ранее оговоренные условия. Однако пришел он в себя быстро, бросился вперед, чтобы оттолкнуть продолжавшего кричать Безымянного, но челядь и кое-кто из стражников уже вбежали в покои. А Безымянный, отскочив, выхватил меч и с силой опустил его на голову христианина.