– Я болел, раньше не мог.

– Они помолчали, потом Тээле спросила:

– А что у тебя было? Скарлатина?

– Нет, не скарлатина. Голова болела и жар был. Мама сначала думала, что скарлатина, но никакой скарлатины не было.

– А скарлатина – страшная болезнь: кто ею заболеет, тому уже не выздороветь.

– Ну, иногда и выздоравливают. У нас батрак был, так тот выздоровел.

– Да ну? У вас батрак болел? А ты не боялся, что болезнь и к тебе пристанет?

– Нет. Мама сказала – пристанет, так пристанет, ничего не поделаешь. Не надо бояться, тогда ничего и не случится; а кто уж очень боится, к тому она и липнет.

– А лучше всего можжевеловым дымом комнату окурить, тогда ни за что не пристанет.

– Моя мама тоже так думает.

Потом они снова замолчали; ни один ни другая не знали, о чем говорить. Кроме того, Арно очень боялся сказать невпопад что-нибудь такое, что Тээле не понравится. Наконец он спросил, решив, что в этом ничего плохого не будет:

– Ну, а как у тебя дела в школе?

– Очень хорошо. Только русский язык трудный.

– Русский язык? Разве русский язык такой уж трудный?

– По-моему, страшно трудный.

Такая откровенность поразила Арно. Сам он ни за какие блага не решился бы сказать Тээле, что ему что-нибудь трудно дается. Но сейчас, когда Тээле первая заговорила так откровенно, его священным долгом было признаться, что и у него не все идет гладко. Он все думал, думал, какой бы предмет назвать для себя трудным, но, так и не зная, на чем остановиться, бухнул наугад:

– А у меня с арифметикой не ладится.

– Ну? Ты же сегодня так хорошо все знал.

– Да, но…

Арно понял, что об арифметике говорить не следовало, что вместо нее можно было назвать хотя бы тот же русский язык, но было уже поздно. Уже второй раз становилось ему сегодня совестно, что он так хорошо знает арифметику: первый раз перед Тоотсом, а сейчас вот здесь. Ему хотелось что-то сказать в свое оправдание, но он ничего не смог придумать и пробормотал только:

– А, да что там…

Но Тээле не дала себя сбить с толку. Эта девчонка с каждой минутой становилась все смелее и, когда она снова заговорила, голос ее звучал так уверенно, что Арно даже испугался – не рассердилась ли она.

– Конечно же, ты все хорошо знал, – повторила она. – Ты всегда все хорошо знаешь; все говорят, что ты умница.

– Кто говорит?.. – спросил Арно таким тоном, словно пытался защитить себя от какой-то клеветы.

– Все говорят.

– Да ну, чего там…

Они снова чуть помолчали. Потом Тээле спросила:

– А правда, что твой отец хочет послать тебя в город учиться?

Арно прекрасно знал, что у отца есть такое намерение, но мальчик он был по натуре недоверчивый и не так-то легко делился своими мыслями. Во-первых, он боялся, что ребята станут его дразнить, во-вторых, думал, что если и не будут дразнить, то начнут приставать с расспросами, а в-третьих, Арно вообще был не очень-то разговорчив. Но на вопрос Тээле нужно было что-то ответить. И сказать надо было правду, потому что Тээле сама была с ним откровенна и прямо призналась, что русский язык для нее страшно труден.

Итак, ему тоже следовало быть откровенным. Ведь с первым своим признанием он уже провалился; Тээле ничуть не поверила, что арифметика ему не дается. Теперь нужно было как-то исправить свою ошибку.

– Не знаю… – ответил он. – Если буду хорошо учиться, может, и пошлют меня в город.

– Пошлют, конечно. Чего тут еще говорить, уверенным тоном заметила Тээле и через несколько минут задала ему новый вопрос:

– А скажи, кем бы ты хотел стать?

– Ой, не знаю…

– Как это – не знаешь? Раз ты поедешь в город учиться, ты же должен знать, кем потом будешь. Скажи, кем?

– Не знаю…

– Вот еще! Как это не знаешь? Ты просто не хочешь сказать. Ну скажи, тогда и я тебе скажу, кем я буду.

– Никем.

– Ишь ты какой! И что ты скрываешь, я ведь все равно узнаю! Не скажешь – я у твоей матери спрошу.

Девчонка пристала как репей. Но и это не могло бы сломить упрямство Арно, если бы не ее заманчивое обещание: „Если скажешь, то и я тебе скажу, кем хочу быть“. Теперь, кроме ее настойчивости, его подталкивало и собственное любопытство, и в конце концов он спросил:

– А если я тебе скажу, ты мне тоже скажешь?

– А то как же!

– Хорошо, тогда я скажу… Я хочу быть учителем.

– Открыв свою сокровенную тайну, Арно покраснел до ушей. Он украдкой взглянул на Тээле не смеется ли она, и, пытаясь побороть свое смущение, сейчас же сказал:

– А теперь говори, кем ты хочешь быть?

– Я-то? – хитро улыбнулась девочка, показывая свои мелкие мышиные зубки. – Я так и останусь простой деревенской девушкой!

– Ой, врешь! – воскликнул Арно, и ему вдруг стало ясно, что девчонка водит его за нос. – Ты тоже поедешь в город учиться. Я знаю. Но скажи, кем ты хочешь стать?

– Ты же обещала.

– Никуда я не поеду. Так и останусь деревенской девушкой! Честное слово.

– Врешь!

– Нет, не вру. Зачем мне врать?

Как ни старался Арно выведать, кем она хочет быть, девчонка была как кремень – она так и не открыла своей тайны. И Арно понял, что девочки вообще страшно хитрые – чужую тайну ловко умеют выпытать, а сами ничего о себе не говорят. Но все-таки он надеялся, что со временем допытается у Тээле, кем она хочет быть.

Поговорив еще о том о сем, они условились, что по утрам тот, кто раньше выйдет на шоссейную дорогу, будет дожидаться другого, чтобы вместе идти в школу. Уговор этот очень обрадовал Арно, он считал себя вполне вознагражденным за то, что открыл Тээле свою тайну. Весь день у него было чудесное настроение, а вечером, ложась спать, он все еще думал о том, как утром будет; поджидать Тээле на дороге. И при мысли об этом на душе у него становилось радостно.

Прошла неделя. Каждое утро Арно и Тээле вместе шли в школу, после уроков тоже возвращались домой вместе. Друг без друга! они никогда теперь в школу не ходили. Но затем произошло вот какое событие.

Однажды утром Тоотс, увидев, что Арно и Тээле опять явились в школу вместе, начал сновать по классу, словно ткацкий челнок, разнося поразительную новость. Давно всем известно, уверял он, что Арно с хутора Сааре обязательно женится когда-нибудь на раяской Тээле; оба богатеи, а богатый себе всегда богатую ищет. Услышав это, Тээле покраснела до ушей, убежала к девочкам и попыталась перевести разговор на другое. Арно же рассердился и пригрозил, что пожалуется учителю, но в глубине души радовался этим слухам. Тээле, несмотря на все свое лукавство, была славная девчонка, и Арно не мог себе не признаться, что однажды, когда они шли домой, у него мелькнула такая же мысль – когда-нибудь жениться на Тээле. Но упаси бог, разве можно было говорить об этом вслух! Одним из немногих, кто весьма равнодушно отнесся к тоотсовским новостям, был Тыниссон. Когда Тоотс обегал уже всех ребят и очередь дошла Тыниссона, тот его оборвал:

– Что ты мелешь!

На молитве, которая проводилась по утрам до начала уроков, „старички“, как их потом стал называть учитель, старались держаться за спинами других. Вожаком их был, разумеется, опять-таки Тоотс.

В то же утро, когда он распространял повсюду свою уже известную нам новость, он во время молитвы пытался внушить ребятам, что совсем некрасиво получается, когда христиане, молясь, опускаются на оба колена. Гораздо лучше делать так, как американские поселенцы, – они опускаются на одно лишь левое колено, согнув и выставив вперед правую ногу. Тогда, объяснил он, можно ухватиться обеими руками за рукоятку меча и – молись себе сколько влезет.

Когда ребята возразили ему, что не у всех же христиан есть мечи, Тоотс ответил:

– Но мечи ведь можно купить.

И все сошло бы гладко, и ребята до конца своей жизни верили бы, что единственно правильным способом молятся только американские поселенцы, если бы строгий взгляд кистера[1] не проник сквозь ряды молящихся и не вонзился прямо в Тоотса.