Шаг, еще шаг… голова кружится от потери крови. Но у него много крови. Если бы он мог отдать ее своим сыновьям! Он бы отдал ее всю, до капли, лишь бы они жили…

Если бы не кольчуга, которую он надел перед тем, как идти в подземелье, он и сам, наверное, не выжил бы.

Интересно, живы ли Хеверад с Сандой? Если и живы, то завалены таким количество земли, что для их освобождения нужно копать целому полку землекопов. Нет, скорее всего, их раздавило. Разве можно выжить под таким весом?

Птица кричит протяжно, заунывно. Морская птица? Стервятники? Им есть чем поживиться там, на берегу, где подземная река вливается в море. Десятки трупов – знатная добыча. Есть чем попировать.

Город уже спит. Улицы темны, и лишь у богатых домов горят масляные фонари, отпугивающие демонов ночи и грабителей, бледным кругом очерчивающие границу света и тьмы.

Шатающаяся фигура привлекла двух ночных разбойников, они сделали к ней шаг, но… по мере приближения фигура росла, и двое плюгавых вернулись на место, в переулок. А ну как успеет уцепить за глотку своими ручищами? Задавит, как цыплят!

Последние шаги шел на чистом упрямстве, уже не надеясь, что дойдет. Красный туман в голове сменился черным туманом, накрывающим спасительной тьмой. Но упасть, отдаться Смерти нельзя – не для того он выжил, не для того шел сюда долгие ли.

Бух… бух… бух… тихие удары, а ему казалось – гремит на всю улицу.

Знакомый резкий скрежещущий голос:

– Кого демон принес?! Не дадут поспать старику! Только увидел красивый сон, а вы тут как тут! Болеть надо днем, когда солнце светит… ты?! О Создатель! Держись, да держись же – я тебя не удержу! Сюда-сюда! О боги… ладно, лежи тут. Я сейчас принесу чего-нибудь подстелить – только дверь закрою. О боги-боги – как вы иногда зло шутите! Сейчас, сейчас…выпей вот это… да пей, пей же! Ну! Вот так. Теперь лежи, сейчас я поколдую…

Зеленое свечение… заклинание вязью ложится в пространство, и раненый розовеет, цвет его лица перестает быть таким сине-бледным, как у покойника.

Раны на лице, на голове, на боках, плечах, ногах – везде, где иссекли его вражеские мечи, – затягиваются, шрамы грубеют, становятся почти незаметными.

Почти, потому что их все равно видно – слишком они глубоки, слишком велики. Больной засыпает, успокоенный и слабый, – большая кровопотеря, да и активизация сил организма на лечение ран не способствуют бодрости.

Лекарь еще долго сидит, глядя на огромного человека, лежащего возле печи. Лицо старика грустно, маска печали покрывает его резкие, слегка надменные черты.

Собравшись с силами, лекарь встает и, кряхтя, отправляется в свою комнату. Возвращается с одеялом и, не обращая внимания на то, что больной грязен и покрыт коркой крови, укутывает его до подбородка, тихо бормоча под нос:

– Ничего-ничего… я и не таких поднимал! Беда-то какая… ох, беда. Где же ты бродил все это время? Ладно… завтра поговорим. Мне тоже надо отдохнуть. Стар я, понимаешь ли. Все считаю себя молодым, а чуть поколдовал, и все – ноги трясутся. Спи, и я посплю.

Лекарь, шаркая ногами, уходит, и в комнате воцаряется тишина.

В окошко, в щель между занавеской и стеной, заглядывает красная луна, будто хочет узнать – жив ли тот, кто выжил вопреки судьбе, тот, кто должен был отправиться на небеса, но почему-то задержался в этом мире.

Раненый спит, и его широкая грудь тихо движется вверх-вниз.

Лучи солнца прорвались через щель, в которую не так давно заглядывал любопытный взгляд красной луны, и ткнулись в веки разметавшегося на полу человека. Он зажмурил глаза сильнее, потом открыл их, снова зажмурил. Отодвинулся в сторону от солнечных пик, оперся на локоть и осмотрелся, будто не понимая, где находится.

Впрочем, скорее всего, и не понимал, потому что узнавание пришло к нему через несколько секунд, с болью, с тяжкими воспоминаниями, с теми картинками, что будут стоять перед его глазами всю оставшуюся жизнь.

Человек застонал, глухо, утробно, и было это похоже на рев могучего быка, которому всадили в сердце раскаленное копье. Мужчина сидел на полу, схватившись за голову, раскачивался, как на ветру, и на его искаженном лице было написано такое неизбывное горе, которому нет пределов, нет конца, для которого нет никакого лекарства – кроме времени, пожирающего все на свете, и хорошее, и плохое.

Послышались шаги, скрип половиц, открылась дверь в кухню, и вышел Сенерад, помятый, как после похмельной попойки. Этой ночью он потратил много жизненных сил, чтобы вылечить человека. Удивительно, как тот дошел до лекаря, – кроме поверхностных повреждений у него было достаточно и внутренних: кровоизлияния от ударов и множественные проникающие ранения. Видимо, Жересар просто отказался умирать. И организм подчинился.

– Проснулся? – спросил Сенерад, усаживаясь за стол. – Сейчас я очаг растоплю, будем пить отвар, будем есть. Худо, да? Расскажешь? Весь город гудит… все обсуждают захват дома Хеверада. Говорят, что вы спятили, захватили короля и королеву, а потом сбежали, бросив их в развалинах. Теперь королевская чета в Совете, под охраной. Вас объявили преступниками, открыли на вас охоту. Что с Имаром? Что с ребятами? Попить? Дать попить? Сам возьмешь или мне подать? Как себя чувствуешь?

– Как? – прохрипел Жересар. – Я мертвец. Вот как я себя чувствую! Только отказываюсь это принять! Сам возьму – налей чего-нибудь. Если есть – вина. Побольше. Много крови потерял, надо восстановить.

Жересар встал на колени, постоял, привыкая, похожий на небольшую лошадь, каким-то чудом забравшуюся в дом Сенерада, потом с усилием оттолкнулся и встал на ноги, раскачиваясь, как дерево под ураганным ветром.

Сенерад бросился к нему на помощь, но Жересар оттолкнул его руку:

– Сам! Лучше вина достань! И поесть чего-нибудь. И вот еще что – смыть с себя нужно все это.

Лицо Жересара покрывала такая корка грязи, что узнать его было довольно трудно. Добродушное толстогубое лицо лекаря сейчас было черным, как у демона.

Сенерад содрогнулся – от того огромного веселого мужчины, который не раз приходил к нему вместе с Имаром, не осталось и следа. Жересар похудел, щеки ввалились, а запавшие глаза горели яростью, как у быка, намеревающегося поднять на рога своего противника.

Через полчаса они сидели за столом и молчали. Вернее, молчал Жересар, а Сенерад не решался его молчание нарушить. Успеется. Будет еще время. Пусть придет в себя.

Жересар выпил не менее полутора литров легкого вина, даже не разбавляя водой. Съел большой кусок мяса, безучастно прожевывая его, как мог бы жевать траву или тряпку, безвкусные и неудобоваримые.

Когда последний кусочек мяса исчез в желудке лекаря, он откинулся на спинку кресла, вылил в свою кружку остатки вина из кувшина, большими глотками выпил и, опустив кружку на стол, поднял глаза на Сенерада:

– Говоришь, объявили нас государственными преступниками? Короля с королевой мы захватили? Твари… ох, какие твари! Это переворот. Никто никого не захватывал – кроме них, конечно. Имар мертв. Мои ребята мертвы. Мы уходили с Хеверадом и Сандой, когда Совет пытался их захватить. Под землей нас ждали наемники, скорее всего Ширдуан, но я не уверен. Великого Атрока там не было. А был Жордар. Имар с ним бился. Видимо, это те, что остались живы после падения дворца. Они каким-то образом связаны с Советом. Я сделал вывод из увиденного – они нас точно ждали, ждали, когда мы будем уходить единственно возможным путем. Ребята мои… мои сыновья… – Жересар задохнулся и закрыл глаза, пересиливая боль в душе. – Не прощу!

Они посидели молча еще минут пять, потом Жересар спросил:

– Они что, спускались в подземелье?

– Кто они? – не сразу понял расстроенный Сенерад.

– Ну… люди Совета. Они откопали подземный ход? Откуда они взяли Хеверада? Санду?

– Не знаю… – растерянно развел руками старик, – откуда-то взяли. Ничего они не откапывали – так, пошастали по развалинам, и все. Вся груда развалин так и лежит на месте – кое-что мародеры растащили, пока их не погнали оттуда гвардейцы, а сейчас развалины потихоньку разбирают рабочие, вытаскивают трупы, собирают имущество. Сказали, что король и королева не пострадали, их успели отбить у сбежавших злодеев, что вы бросили их по дороге. А что, разве не так… хм… в смысле – разве Санда и Хеверад не в руках Совета?