Она вымылась в ручье, постояла какое-то время, вдыхая кисло-сладкий аромат леса, потом вернулась домой и легла. Это было неслыханно, чтобы Нелл Росс валялась в постели средь бела дня, но ей надо было о многом подумать и многое вспомнить из тех времен, когда два молодых лесоруба соперничали за ее поцелуи.

Даже если бы она тогда воспылала не к Джеку Россу, а к Берну Келлсу (в то время его еще не называли Большим Келлсом, хотя отца у него не было; отец Берна погиб в лесу, его убил варт или какое-то другое чудовище), Нелл была не уверена, что согласилась бы выйти за него замуж. Трезвый Келлс был общительным и веселым – и надежным, как песок в песочных часах, но когда напивался, буянил, легко впадал в ярость и пускал в ход кулаки. А в те времена он пил много. Когда Росс и Нелл поженились, Келлс вообще запил горькую, и частенько случалось, что он просыпался наутро в тюрьме.

Джек какое-то время молчал, но после очередного запоя Келлса, когда тот разнес в щепки почти всю мебель в салуне, прежде чем его свалило с ног, Нелл сказала мужу, что с этим надо что-то делать. Большой Росс неохотно согласился. Он вытащил своего старого друга и напарника из тюрьмы – как делал уже не раз, – только теперь высказал ему все начистоту, а не просто дал добрый совет окунуться в ручей и сидеть там, пока в голове не прояснится.

– Слушай меня, Берн, и слушай внимательно. Мы с тобой дружим с раннего детства и работаем вместе с тех самых пор, как стали достаточно взрослыми, чтобы ходить к железным деревьям самостоятельно. Я прикрывал спину тебе, ты прикрывал спину мне. Я доверяю тебе, как себе самому… когда ты трезвый. Но когда ты заливаешь глаза, ты не надежнее, чем трясина. Я не справлюсь в лесу один, а если я не могу на тебя положиться, тогда я рискую потерять все, что имею – что мы оба имеем. Мне бы очень не хотелось искать другого напарника, но я тебя предупреждаю: у меня есть жена и ребенок, и я должен о них позаботиться.

Еще пару месяцев Келлс продолжал пить, скандалить и драться, как будто назло своему старому другу (и молодой жене своего старого друга). Большой Росс и вправду собрался искать себе нового напарника, как вдруг случилось чудо. Оно было маленьким, вряд ли больше пяти футов от макушки до пяток. Чудо звали Миллисент Редхаус. То, что Берн Келлс не сделал ради Большого Росса, он сделал ради Милли. А когда полтора года спустя Милли умерла при родах (ребенок тоже не выжил, умер еще до того, как «с мертвых щек бедной матери сошел румянец родильных потуг», как потом повитуха поведала Нелл по секрету), Росс впал в уныние.

– Теперь он опять начнет пить, и это может закончиться очень плохо.

Но Большой Келлс не запил. Не брал в рот ни капли, а если ему по каким-то делам случалось пройти мимо салуна Гитти, он переходил на другую сторону улицы. Он сказал, что Милли просила его не пить, и если он не исполнит последнюю волю покойной жены, это будет оскорблением ее памяти.

– Я скорее умру, чем опять начну пить, – сказал он.

Он держал свое слово… но иногда Нелл замечала, как он на нее смотрит. Даже, пожалуй, частенько. Он не делал ничего такого, что можно было бы посчитать непристойным или нескромным, никогда не пытался к ней прикоснуться, не пробовал даже сорвать поцелуй на празднике Жатвы, но она видела, как он на нее смотрит. Не так, как мужчина смотрит на друга или на жену друга, а так, как мужчина смотрит на женщину.

Тим вернулся домой за час до заката, весь потный и облепленный сеном, но очень довольный. Фермер Дестри расплатился с ним запиской, по которой можно было отовариться в лавке – причем на изрядную сумму, – а жена Дестри, добрая женщина, добавила целый мешок сладкого перца и помидоров. Нелл взяла у сына мешок и записку, поблагодарила его, поцеловала, выдала толстый бутерброд и отправила мыться в ручье.

Тим стоял в холодной воде и смотрел на дремлющие, окутанные туманом поля, простиравшиеся перед ним с той стороны, где были Внутренние феоды и Гилеад. Слева темнела громада леса, что начинался буквально в одном колесе от того места, где стоял Тим. Там, в лесу, всегда сумерки, даже в полдень, так говорил папа. При мысли о папе радость мальчика – что сегодня за день работы ему заплатили почти как взрослому – утекла, как вода сквозь пальцы. Как зерно из дырявого мешка. Тиму часто бывало грустно, но каждый раз эта грусть заставала его врасплох. Он уселся на камень, подтянул колени к груди, положил голову на руки и задумался. Погибнуть в пламени дракона так близко к опушке леса – это маловероятно и страшно несправедливо, и все же такое случалось раньше. Папа – не первый, кого постигла такая судьба. И наверняка не последний.

Мамин голос проплыл над полями, донесся до Тима. Мама звала его домой, ужинать. Тим радостно откликнулся, что идет, встал коленями на камень, склонился над ручьем и брызнул холодной водой на лицо. Ему казалось, что у него распухли глаза, хотя он не плакал. Он быстро оделся и побежал вверх по склону холма. Уже стемнело, мама зажгла в доме лампы, и длинные прямоугольники света из окон пролегли через маленький ухоженный сад. Уставший, но снова счастливый – настроение у мальчишек непостоянно, как флюгер, – Тим вошел в дом, залитый теплым, радушным сиянием.

После ужина, когда все было убрано со стола, Нелл сказала:

– Тим, я хочу с тобой поговорить. Как мама – с сыном… и даже больше. Ты уже взрослый, работаешь, сам кое-что зарабатываешь. Твое детство скоро закончится – скорее, чем мне бы хотелось, – и у тебя есть право знать, что происходит. И высказать свое мнение.

– Ты о чем, мама? О сборщике налогов?

– В каком-то смысле, но… думаю, что не только о нем.

Она едва не сказала боюсь вместо думаю, но успела исправиться. Да, ей предстояло принять непростое решение, важное решение, но чего здесь бояться?

Она предложила перейти в гостиную – такую крошечную, что Большой Росс почти касался кончиками пальцев двух противоположных стен, когда стоял в центре комнаты, вытянув руки в стороны, – там они с Тимом уселись перед неразожженным камином (то была теплая ночь Полной Земли), и Нелл пересказала сыну ее сегодняшний разговор с Большим Келлсом. Тим слушал с удивлением и нарастающим беспокойством.

– И что ты думаешь? – спросила она, закончив рассказ. Но прежде чем Тим ответил – возможно, Нелл увидела на лице сына тревогу, которую и сама чувствовала на душе, – она поспешно добавила: – Он хороший человек. Он был другом твоего папы. Даже больше братом, чем другом. Я думаю, он меня любит. И тебя тоже любит.

Нет, подумал Тим. Я просто иду в довесок. Он меня даже не замечает. Замечал, только когда я был с папой. Или с тобой.

– Не знаю, мама.

При одной только мысли о том, что Большой Келлс поселится в их доме – и займет место отца в материнской постели, – у Тима все переворачивалось в животе. Как будто ужин не пошел ему впрок, и его вот-вот стошнит. На самом деле его и вправду подташнивало.

– Он бросил пить, – сказала Нелл. Теперь она как будто разговаривала сама с собой. – Уже много лет, как не пьет. В юности он был буйным, но твой папа его усмирил. И Миллисент, конечно.

– Может, и так. Но их обоих уже нет с нами, – заметил Тим. – И знаешь, мама… он до сих пор не нашел напарника, чтобы ходить за железным деревом. Рубит лес в одиночку, а это опасно. Смертельно опасно.

– Времени мало прошло. Он еще найдет себе напарника. Он сильный и опытный лесоруб и знает хорошие участки в лесу. Твой отец научил его, как выбирать самые лучшие, когда они лишь начинали осваивать ремесло.

Тим все это знал и все-таки не был уверен, что Келлс сумеет найти кого-то, кто согласится стать его напарником. Он давно замечал, что остальные лесорубы старались держаться от Келлса подальше. Не то чтобы это происходило сознательно: похоже, они сторонились его безотчетно – точно так же, как опытный лесоруб обходит колючий ядовитый куст, заметив его лишь краем глаза.