Загадочный взгляд, которым на нее смотрел Боуз, и его неуместная улыбка ее смутили.

— Хорошо, даже отлично! А сам текст? Что о нем скажете?

— Я не изображаю из себя литературного критика. Но если считать этот текст сочинением пациента, то нельзя не обратить внимания на то, какое значение в нем придается индивидуальности, особенно смешанной. Повествование ведут от первого лица двое, даже трое, ведь девушка никак не разберется, кто она на самом деле. Даже рассказчик-мужчина нарочито лишен прошлого. А тут еще гипотетики и возможность взаимодействия с ними… В реальной жизни утверждение человека, что он общался с гипотетиками, — первый признак шизофрении.

— То есть, если Оррин сам все это написал, то он, по-вашему, шизофреник?

— Ничего подобного! Я говорю, что на текст можно посмотреть и так, только и всего. На самом деле мое первое впечатление от Оррина — что его, скорее, можно отнести к аутистам. Это еще одна причина, почему я не исключаю, что автором может быть и он сам. Деятельные аутисты часто бывают красноречивыми и выразительными писателями, даже оставаясь совершенно неспособными к общению с другими людьми.

— Что ж, — задумчиво проговорил Боуз, — неплохо, это может нам помочь.

Принесли заказ. Боуз выбрал ресторанный сандвич и жареную картошку. Салат, заказанный Сандрой, оказался таким неаппетитным, что она к нему почти не притронулась. Она ждала от Боуза чего-то более одобрительного, чем «неплохо».

Он вытер с верхней губы каплю майонеза.

— Мне нравится то, что вы говорите. Звучит разумно. Я боялся, что вы заморочите меня психиатрическим жаргоном.

— Я рада, спасибо. Но услуга за услугу. Теперь ваша очередь.

— Для начала позвольте передать вам вот это. — Он подвинул через стол большой конверт. — Это очередной отрывок. Только теперь уже не расшифровка, а фотокопия оригинала. Читать труднее, зато очень выразительно.

Конверт был пугающе толстый. Не сказать, что Сандра не спешила его забирать — ее уже давно разбирало профессиональное любопытство. Но раздражало то, что Боуз никак не соберется высказать, чего он добивается от нее.

— Благодарю, но…

— Позже мы сможем побеседовать свободнее. Как насчет сегодняшнего вечера? У вас найдется время?

— Время у меня есть и сейчас. Я еще не доела свой салат.

— Штука в том, что за нами наблюдают, — произнес Боуз совсем тихо.

— Простите?..

— Видите женщину в отсеке за пластиковыми растениями?

Сандра покосилась в указанном направлении и чуть не расхохоталась.

— Господи! — Подражая ему, она перешла на шепот. — Это же Уотмор, медсестра из нашего приюта!

— Она вас выследила?

— Страшно назойливая особа, но в данном случае это, уверена, простое совпадение.

— Ну, не знаю, слишком уж ее заинтересовал наш разговор. — Он шутливо приложил ладонь к уху.

— Это в ее духе.

— Так, значит, до вечера?

С таким же успехом можно было бы пересесть за другой столик, подумала Сандра. Или попросту постараться говорить тише. Но она оставила эти предложения при себе, потому что перенос беседы на вечер мог быть просто предлогом, чтобы снова с ней увидеться. В общем, она гадала, как ей относиться к Боузу. Кто он ей — коллега, сотрудник, кандидат в друзья, а то и в любовники (как, несомненно, заподозрила несносная Уотмор)? Двусмысленное положение! И потому, наверное, увлекательное. Сандра не имела дела с мужчинами с тех пор, как порвала с Энди Бьютоном, тоже работавшим врачом в приюте, но уволенным при прошлогоднем сокращении штатов. С тех пор она отдавала себя только работе, и эта работа ела ее поедом.

— Что ж, — протянула она, — тогда до вечера. — И, ободренная его улыбкой, добавила: — Но у меня в распоряжении остается еще целый час.

— Тогда давайте поболтаем о чем-нибудь еще.

И обернулось так, что о самих себе. Для начала оба рассказали истории своей жизни.

Боуз родился в Мумбаи от неудачного брака своей матери с индийским инженером, строившим ветряные электростанции, и рос там до пятилетнего возраста. (Вот и объяснение, откуда у него специфический выговор и более галантные, чем у обычного техасца, манеры). Потом его привезли в Техас, где он закончил школу и, переняв у матери «активное неприятие несправедливости», поступил в полицейскую академию, когда в Хьюстоне проводился массовый набор в слуги закона. Непривычный для полицейского юмор, с которым он рассказывал о себе, поразил Сандру. Может, ей раньше попадались неправильные копы?

В свою очередь она попотчевала его сокращенной — и, если честно, тщательно отредактированной — версией жизни Сандры Коул. Детство в Бостоне, учеба на врача, работа в приюте. Когда Боуз спросил, чем она руководствовалась при выборе профессии, она ответила: желанием помогать людям; ни слова о самоубийстве отца и о судьбе Кайла, брата.

За кофе разговор понемногу съехал на общие места, и, покидая ресторан, Сандра ломала голову, как ей ко всему этому относиться: как к профессиональному сотрудничеству или как к знакомству с мужчиной? Она пока не решила, чего бы ей самой больше хотелось. Боуз показался ей, на первый взгляд, привлекательным. И не только из-за голубых глаз и смуглой кожи. На нее действовала его манера говорить: казалось, слова рождаются в каком-то спокойном, разумном, счастливом месте где-то глубоко у него внутри. Он как будто тоже ею заинтересовался — или это ее выдумки? А главное, нужно ли ей это?

Чего уж точно хотелось бы избежать, так это сплетен, которые непременно поползут среди сотрудников приюта. Сестра Уотмор поспешила обратно на службу и, как видно, уже успела всем сообщить, что Сандра обедает с копом. Медсестры в приемном отделении встретили ее понимающими взглядами и улыбочками. Не повезло. Но Уотмор — это стихия, ее так же не остановить, как морской прилив.

Но приливная волна, как известно, приходит и уходит. Сандра знала, что сама Уотмор, вдова сорока четырех лет, спала с тремя из четырех бывших вахтеров отделения. «Эта женщина живет в стеклянном доме и не следует ей кидаться камнями, — сказала Сандре одна из медсестер в кафетерии для персонала. — Не она ли совсем недавно рассталась с доктором Конгривом?»

Сандра заспешила к себе в кабинет и заперлась там. Ее ждали два личных дела. Кинув на них виноватый взгляд, она отодвинула папки. Место на столе заняли полученные от Боуза страницы, исписанные убористым почерком. Она приступила к чтению.

На вечернюю встречу с Боузом она явилась, переполненная новыми вопросами. В этот раз ресторан выбирал Боуз: ему приглянулся паб в английском стиле, где подавали пастуший пирог и пиво «Гиннесс», а столы были застелены зелеными бумажными скатертями, украшенными изображениями арф. Он пришел раньше ее и приготовил сюрприз: за столом с ним сидела незнакомая женщина.

На женщине было синенькое платье в цветочек, не самое свежее и нуждавшееся в починке. Худая на грани изможденности, нервная, злющая. Сандру она встретила враждебным взглядом.

Боуз поспешно встал.

— Сандра, познакомьтесь. Это Эриел Матер, сестра Оррина.

Пока я находился в плену, у меня бывали такие моменты, что я уже не знал, чего мне больше хочется — жить или умереть. Если в моей прежней жизни, — от непростительного поступка, который вынудил меня много лет назад покинуть Хьюстон, до пробуждения в экваторианской пустыне, — существовал какой-то смысл, то теперь его было не разглядеть. И вдруг во мне проснулось безумное желание жить, какая-то звериная жажда жизни. Глядя, как воздушные силы Вокса поливают огнем бунтарей-фермеров, я думал только об одном: как бы мне очутиться в безопасном месте.

Из повозки на склоне холма мы наблюдали, как открытая равнина вокруг Вокс-Кора превращается в арену апокалипсиса. Полчища фермеров начали отступать сразу же, как зазвучали сирены. При виде приближающейся воздушной армады они побросали свое самодельное оружие и рассыпались по равнине, но летательные аппараты Вокса пикировали на разбегающуюся толпу, как хищные птицы. Они применяли неизвестное мне оружие — стремительно катившиеся по земле огненные валы. Они исчезали в одно мгновение, как летние молнии на небе, но на их месте оставалась выжженная дотла почва и горы обугленных трупов. Сопровождалась эта бойня каким-то подземным гулом, отдававшимся в моей грудной клетке. И все это — под непрекращающийся похоронный вой сирен.