Лица… Знакомые лица… Друзья… Редактор стенгазеты, ответственный за дневник, пионерский инструктор, вожатый отряда, председатель кружка интернациональной дружбы… И Сальме! Соседка по парте Сальме. Ее пепельно-светлые прямые волосы, ее будто завороженный взгляд. Иногда Сальме за весь день и трех слов не скажет. Сальме незаметна, как воздух. Она, Лайли, о Сальме собственно, ничего толком не знает…

С кем же сесть на желтую скамейку? С кем поговорить о том, что лежит на душе?

Все председатели совета отрядов сдали рапорта.

— Дружина, смирно! — командует Лайли.

Взгляд Лайли отметил движение, которое безмолвно пробежало по строю. Лайли идет по залу умеренным шагом, энергично размахивая руками. Раз-два, раз-два… вперед-назад, вперед-назад…

— Товарищ старшая пионервожатая… — рапортует Лайли. Голос ее звучит звонко, четко и к тому же в меру торжественно. Ведь за спиной застыли триста двадцать восемь пионеров!

В глазах старшей пионервожатой сияет радость и признательность. Потому что Лайли — настоящая находка! Ее хоть куда пошли выступать или представлять, организовывать или рапортовать, она всегда справится. У нее есть авторитет! И уверенность в выступлении! С ней считаются! Ее хвалят!

— Дорогие ребята! — говорит сияющая старшая пионервожатая. В ее словах звучит ощутимая доля гордости и умиления. — У меня есть для вас хорошая, необыкновенно хорошая новость! Наша всеми любимая и уважаемая Лайли, наш волевой председатель совета дружины удостоена почетной грамоты…

В зале вспыхивают овации. Ребята вовсю аплодируют. Аплодируют учителя и гость с орденскими планками.

Пионервожатая отбивает ладонями такт:

— Б-р-а-в-о! Браво! Браво! Браво! — шумно скандирует зал.

Уже бегут по залу председатели отрядов. Они несут цветы. Вместе получается десять больших букетов. У Лайли полная охапка цветов.

Радость, огромная радость, наполняет ее. Это прекрасно, радость захватывает дух. Лайли зарывается лицом в цветы и вбирает их нежный аромат. Щеки ее пылают, грудь поднимается и опускается.

— Скоро нашу Лайли пошлют с поездом дружбы в ГДР, — слышит она умиленный голос старшей пионервожатой.

И вдруг цветы теряют свой запах и цвет, вдруг голос старшей пионервожатой исчезает куда-то за пределы слышимости…

Они стоят напротив по разные стороны ограды, и Райво говорит:

— Да, это правда, меня отправляют в колонию.

Это было всего час назад. Как раз незадолго до сбора, когда она, Лайли, спешила домой на обед и около детской площадки столкнулась с Райво.

Взгляд у Райво был жесткий. Был, конечно, был, хотя он старался скрыть это, хотя смотрел все время в сторону.

Так он сказал. Потом они замолчали. Шли по краю песочницы и молчали. Скакали по квадратам начерченных на асфальте классиков и молчали.

— Ну, я пошел… — сказал наконец Райво и принялся ломать оказавшуюся в руках ветку. Глаза его были опущены, и при этом ни разу не глянул на Лайли.

Она, Лайли, не ответила ни слова, потому что не могла овладеть своим голосом. Что-то тяжелое и щемящее сдавило его.

Так они и прошли безмолвно каждый в свою комнату.

«Поговорить, поговорить, поговорить!» — вдруг отчаянно загудело внутри. Она ворвалась в комнату и крикнула матери:

— Райво отправляют в колонию!

Она готова была броситься матери на шею, чтобы найти опору. Какое-то бессилие завладело ею.

Но мать приподняла брови и сказала:

— Почему это тебя так волнует?

И это отчаянное гудение сдавило щемящей тяжестью, которая опустилась рядом с бессилием, и Лайли просто удивилась: откуда ей взять силы, чтобы нести и то и другое? В таком состоянии она пообедала, вернулась в школу, скомандовала дружине «Смирно»… Но когда начались рапорты, это отчаянное гудение возникло вновь и потребовало:

«Поговорить! Поговорить! Поговорить! С кем-нибудь поговорить!»

С кем?

Все с ней считаются. Все уважают.

Поговорить! С кем?

Все ее слушаются. Все хвалят ее.

Поговорить! С кем?..

Гость рассказывает о далеких днях Великой Отечественной войны, о солдатской дружбе…

Поговорить! С кем?

— Дружина! Равняйся! Смирно! Знамя дружины вынести!

Торжественная линейка закончилась. Лайли забирает свои цветы и грамоту.

— О, поездом дружбы в Германию! Не загордись! — говорит кто-то.

— Нет… — отзывается Лайли.

— Завтра сбор совета дружины? — спрашивает другая.

— Да… — отвечает Лайли.

— Репетиция ансамбля. Не забудь! — кричит третья.

— Нет… — кивает она.

— Ну и счастливица! — завидует четвертая.

— А мы выполнили план по макулатуре! — хвастается пятая.

— Завтра придет фотограф из «Сяде», — сообщает шестая.

— Почетную повесь на стену! — советует седьмая.

Неожиданно Лайли вскидывает руки и зажимает уши. Цветы и грамота падают на пол. Она выбегает из зала.

— Господи, что это с Лайли! — восклицает старшая пионервожатая. — От радости помешалась или…

Все громко смеются.

Лайли сбегает по лестнице, выбегает через раздевалку во двор. Там стоит Сальме. Она подходит к Лайли и говорит:

— Я ждала тебя. С тобой еще днем что-то произошло. Я хотела спросить, но ты все в бегах…

В тот вечер желтая скамейка за кустами жасмина была дотемна занята.

Вагон, как всегда, был полон. Кто читал, кто переговаривался, кто-то дремал, кто-то поглядывал в окно. И в этом не было ничего необычного. Единственное отличие состояло, возможно, в том, что среди пассажиров на этот раз было много детей. Мальчишек и девчонок. Шестой пионерский отряд ехал на экскурсию, которой был премирован.

В коридоре школы висела большая таблица. Больше всего красных кружочков там именно в графе шестого отряда. За общественную работу, за сбор макулатуры, за порядок в классе, за тимуровскую работу… Внизу таблицы красным кружочкам дано пояснение — ПП, что, в свою очередь, расшифровывается, как полный порядок. А это значит, что лучше не сделаешь. Такая оценка, конечно, завышена, потому что каждое дело можно сделать и еще чуточку лучше…

Так как ребят в вагоне было больше обычного и это были уже не малыши, а, по всей вероятности, семиклассники, то и некоторые взрослые стали приглядываться более внимательно. Чем же это молодое поколение живет? Всякое о них говорят. Что бессовестные, и хулиганье, и… А сейчас вон их сколько перед глазами, да и времени хватает, можно понаблюдать.

Кое-кто из пассажиров перестал читать объявления, другой дремать, третий смотреть в окно.

Строгая средних лет дама повернулась вполоборота на скамейке. Так было удобнее смотреть в сторону противоположного окна. На другой стороне прохода сидело шестеро ребятишек. На одной скамейке три мальчика. На другой две девочки и мальчишка. Трое подростков выглядели чуточку старше, и строгая дама сделала вывод, что они вовсе и не из ребячьей группы. Просто оказались рядом.

Надо сказать, что тут дама оказалась права. «Совсем еще маленькие, едва по двенадцати», — определила дама возраст двух девочек и, мальчишки.

И тут она почти что угадала… Тринадцатого дня рождения никто из них еще не справлял.

Строгая дама отметила, что троица парней довольно оживленно переговаривается и жестикулирует. Они все время поглядывали на сидящих напротив, весело смеялись, переговаривались…

«Смотри, как мило они разговаривают с младшими», — сделала дама новый вывод. Но тут она ошиблась.

Ребята помладше почему-то не реагировали. Больше того, они даже замкнулись. Краснощекий мальчишка, насупившись, смотрел в окно. Худенькая девочка, опустив глаза, сидела, сложив руки на коленях. Лишь высокая, в очках, девочка пристально и чуточку как бы через плечо смотрела на говорящих. Но и она не произнесла ни слова.

Вагон гудел, колеса постукивали.

«Ни слова не разберешь, — посетовала строгая средних лет дама и вздохнула: — Этот грохот может у человека все нервы выесть!»

Колеса грохотали на стыках. Вагон гудел, как концертная раковина. Но слова и смех троицы слышались отчетливо.