Старуха встала, потянулась до хруста, заговорила опять:

– Давайте так: сейчас Торк воротится и, ежели, конечно, не передумал, – пускай впрямь идет вниз, следить. А мы малость поспим и тоже пойдем: ты, Нурд, да я, да, может, Леф еще с нами. Я наложу заклятие на камору с зельем и на лаз – непроходимость для злых…

– У тебя на землянку было наложено против злых, – сказал Нурд. – Сильно помогло? Ведовство ведовством, а лаз будем сторожить по очереди. Я, Торк и Леф. И Ларда – не потому, что она нужна для этого дела, а потому, что не получится ее отогнать.

Гуфа хихикнула – наверное, представила себе попытку не допустить Ларду к охране лаза.

– А что до заклятий… – Нурд тоже встал и подошел к Гуфе. – Ты теперь можешь сделать мне глаза такими, как раньше?

– Могу.

– Только знаешь, ты мне один глаз сделай как раньше, а второй пусть остается теперешним. Ну что, Леф…

Он, наверное, хотел предложить Лефу поспать, но не успел. В зал вошел Торк, и по его лицу сразу стало понятно: что-то случилось. Будто не замечая вопросительных взглядов, охотник направился к корчаге, зачерпнул пригоршней, напился и растер по лицу остатки. Потом уселся возле очага и принялся кидать на тлеющие угли всякий горючий мусор. Некоторое время Витязь, Гуфа и Леф озадаченно поглядывали то на него, то друг на друга. Наконец Нурд не выдержал:

– Ну?

– Исчадие, – сказал Торк и опять замолчал.

– Ну, – снова подстегнул его Витязь.

– Исчадие, говорю, пробежало. – Охотник опять примолк, потом уточнил:

– Внизу.

– Понимаю, что не по кровле. – Нурд уже еле сдерживался.

– Странное, говорю, исчадие пробежало. – Торк бросил на угли кусок корья и внимательно следил, как оно корчится, разгораясь. – Мелкое, из нестрашных, а на хвосте – тарахтелка с искрами.

– Что?!

– Тарахтелка с искрами – глухой, что ли? Шар такой, вроде ореха с два твоих кулака. Трещит и плюется огнем.

И опять молчанка. Лишь после третьего «ну!» Торк соблаговолил вновь зашевелить языком:

– Оно побежало дальше, туда, где послушники затеяли строить. Там почти никого не было – двое-трое, да и те еле шевелились. А когда это, с тарахтелкой, выскочило – так и порскнули. Хуже, чем от бешеного, право слово. А когда оно пробегало мимо Обители… Вот аккурат возле выхода из подземного лаза…

Ясно было, что Торк сейчас сызнова замолчит, и Нурд заранее сунулся со своим «ну!». Охотник разозлился.

– Что я тебе, вьючное?! – вскинулся он. – Занукал, как на скотину! Хвост у него оторвался, вот тебе и все ну!

– Как оторвался?!

– Да так! Сходи сам погляди – сейчас день уже, хорошо видать аж до ущельной узости. Оторвался, говорю, хвост, и все тут. Полежал, цветными огнями попыхкал, а потом раскололся на манер ореха. Так и лежит. А исчадие без него убежало в ущелье.

– Опять, значит… – вырвалось у Лефа. Видя обращенные к нему выжидательные взгляды, парень объяснил:

– Вечером такое распугало послушнических работников. Мы с родителем видели. Только у того от хвоста не отрывалось.

Если бы Хон и Раха не спали, их бы порадовало Лефово «мы с родителем» – очень уж легко и естественно сорвались эти слова с губ задумавшегося парня. И Ларда бы тоже наверняка порадовалась таким словам. А вот сам Леф даже не заметил сказанного, и Нурд со старухой – тоже.

– Я, когда ночью ходила на кровлю, тоже слыхала треск, будто от проклятого зелья, – сказала Гуфа. – И разноцветные огни видела. Но что это было – разве ж во тьме углядишь? Вовсе ничего нельзя было углядеть.

Она осеклась, потому что вскочивший на ноги Леф нетерпеливо тронул ее за плечо:

– Ты мне дай того снадобья, что против песьего нюха. Сейчас дай.

Старуха растерянно заморгала:

– Дать-то труд небольшой, только зачем?

– Надо. – Леф для убедительности пристукнул себя в грудь кулаком. – Очень мне надо штуку эту достать, которая от хвоста оторвалась.

– Ну так что ж? – пожала плечами ведунья.

– Дотемна ждать нельзя. Серые тоже небось не слепые – а вдруг отважатся завладеть? Ничего, как-нибудь проскользну. А даже если заметят, не беда. Они про лаз и так знают.

– Вот и я о том же, – хмыкнула Гуфа. – Снадобье-то тебе зачем? Вовсе незачем тебе след от песьего нюха прятать…

Леф растерянно заскреб затылок. И верно ведь – теперь вовсе незачем прятать след. Не сообразил, Витязь? Вот потому-то Витязем и зовут не тебя, а Нурда – у него небось руки и язык не успевают обгонять ум.

Снова постылый розовый туман застит даль, виснет прядями на изглоданных временем сучьях древесных трупов. Четвертый поход сквозь Мглу. Четвертый, и не последний. Сколько раз еще придется миновать это гиблое место? Дважды? Однажды? Никто этого тебе не предскажет, никто. И ты сам покамест не можешь этого знать.

За спиной негромкое бормотание. Это Гуфа. Едва успев забрести в туманное озеро Бездонной, старуха принялась вполголоса рассказывать себе самой об известных ей людях и их делах, о Ненаступивших Днях… Чтоб, значит, вовремя уразуметь, если память все-таки поддастся. Зря бормочет. Уже пройдено куда больше половины пути, а старухина память жива и неущербна. Да, не напрасно дед орденского адмирала восхищался запрорвной ведуньей. Старуха второй раз осилила то, что высокоученый эрц-капитан мнил непосильным. Сделанную для неведомого Фурстова ученика пластинку Гуфа сумела переиначить сперва для Лефа, а нынче – и для себя. И занятие это отняло у нее вовсе не много времени.

Только все же правильно сказал Нурд: вновь об ретя свою силу, ведунья на радостях чересчур ей доверяется. Вот хоть со Старцем: если уж непременно потребовалось тащить его с собой, Леф предпочел бы заклятию послушания крепкий кожаный ремень. Если Мгла способна увечить память, то и ведовские заклятия в ней могут вывернуться поперек заклинательской воли. Да, конечно, старуха права: переделанная ею пластинка в Бездонной не пострадала; тасканное Лефом из Мира в Мир и обратно кольцо сохраняло свои ведовские свойства по обе стороны проклятого Тумана – все так. Но ведь заклятие заклятию рознь. Да и поддался ли Старец Гуфиному ведовству, не притворился ли? Сама же говорила, будто он колдун, каких мало.

Через каждые пять-десять шагов Леф непроизвольно оглядывался на Старца, но покуда не смог заметить в поведении дряхлого объедка ничего подозрительного. Бредет себе и бредет чуть позади Гуфы – ноги в коленях почти не гнутся, руки болтаются по бокам, будто в плечах перебиты; лицо такое, словно бы он крепко и внезапно заснул. До того внезапно, что даже глаза не успел захлопнуть. Одно только беспокоило парня: легкое подергивание Старцевых губ. Уж не бормочет ли и он – только не как ведунья, а про себя, беззвучно? Или его губы дрожат просто в такт шагам и дыханию? Поди разбери…

Вообще же Лефу довольно давно пришло в голову, что Гуфа знает о будущем (причем не только о его и Лардином) гораздо больше, чем говорит. Вроде и не наверняка, будто сама не вполне доверяет своему знанию, но, кажется, покуда это самое знание ее не обманывает. А может быть, дело просто-напросто в том, что ведунья очень умная и о многом (если не обо всем) догадывается куда раньше других. Например, о том, что это за шары громыхали на хвостах выбегающих из Прорвы исчадий, старуха явно поняла чуть ли не прежде самого Лефа.

Впрочем, именно эта Гуфина догадка не удивительна: старуха, оказывается, уже видала такое. Давным-давно; вскоре после того, как Мгла выпустила в Мир Нелепого бешеного. Он ухитрился скрытно добраться до Галечной Долины, а объявившись, повел себя по-небывалому: вместо чтоб нападать, стал пытаться разговаривать жестами. Такое поведение до того перепугало братьев-людей, что Нелепого убили с куда большей яростью, чем убивали обычных бешеных. Это с его шеи попала к Гуфе сберегающая память блестяшка. А вскоре после того, как погиб Нелепый, Мгла стала выпускать мелких исчадий с гремучими шарами на хвостах. В ту пору этаких тварей выскочило в Мир чуть меньше полутора десятков. И у каждой шар отрывался – некоторые из нездешних зверюг добегали с ним чуть ли не до Шести Бугров, другие не успевали сделать и нескольких прыжков по дну Ущелья Умерших Солнц, но рано или поздно с гремучими подвесками расстались все.