Он всегда тщательно планировал операцию, не жалея времени и денег на разведку. Старательно инструктировал моджахедов, не ленясь дотошно отрепетировать с ними на месте, что и как нужно делать. Поэтому за два года не потерял ни одного человека. Всегда щедро платил, даже за ночлег. По этой причине желающих служить под его началом были сотни, но в группу он не брал никого – ходил только с теми, с кем вернулся из-за границы. Зато в каждом селе у него были глаза и уши, а также руки, готовые на время взять автомат или гранатомет. При нужде он мог за день набрать отряд в сотню моджахедов, но нужды такой не случалось. "Шабашников", как называли его моджахеды временных бойцов, Мумит привлекал ровно столько, сколько требовалось.

Операции он проводил только против русских, своих, перешедших на службу к федералам, не трогал. Хасан требовал этого, но Мумит стоял на своем. В маленькой горной стране с ее вековыми традициями кровной мести и прихотливо переплетенными родственными узами, напасть на земляков означало сделать себя волком, окруженным флажками – рано или поздно выбредешь под выстрел. Многие их тех, кто стал убивать "предателей", и выбрели – горцы, получив от русских военную форму и оружие, первым делом занялись поиском кровников. Охотники знали свою страну и народ, обидчиков находили быстро и стреляли метко.

Мумита не искали. О нем даже почти не знали. По стране бродили смутные слухи о каком-то неуловимом герое-мстителе, которых всегда побеждает кафиров, но русские относились к этим слухам как к легендам. Толстые русские генералы не могли поверить, что какой-то горец с горсткой бойцов может наносить столь чувствительные удары регулярной армии, поэтому считали слухи пропагандой врага. Мумиту это было на руку. Его даже не искали за сбитые самолеты: брат, когда к нему пришли, старательно повторил легенду о гибели Карима. Мумита долго не было в стране, никто его не видел, поэтому русские поверили. Как-то Мумит по своему старому паспорту проехал через всю республику, его документы проверили, наверное, раз десять. И никто не заинтересовался.

– Почему ты не используешь смертниц? – спросил его Хасан, когда Мумит в очередной раз приехал за деньгами. – Все так делают.

– У меня хватает мужчин, – хмуро ответил Мумит.

– Смертницы убивают много русских, – продолжил Хасан. – Об этих взрывах говорят на всех телеканалах. А твои операции русские замалчивают. Военная цензура.

– Смертницы взрывают мирных людей, – не согласился Мумит. – А мою жену и детей разбомбили военные. Я буду убивать их, даже если об этом будут молчать все телеканалы. Ты можешь не давать мне денег, если тебе не нравится.

Хасан нахмурился, но денег дал. И когда Мумит приехал снова, дал еще.

Муммит не стал ему рассказывать о Зайнаб. Впервые он увидел ее через полгода после возвращения на родину. Зайнаб было двадцать, но она уже год вдовствовала – мужа убили русские. Зайнаб сама предложила ему помощь, и Мумит после недолгого раздумья согласился. Она стала связником, в ее доме группа время от времени отдыхала, спускаясь с гор. Во время одной такой ночевки Зайнаб сама пришла к нему, и после этого уже оставалась постоянно. Зайнаб оказалась необычайно страстной, ее горячие ласки так изводили Мумита, что наутро он чувствовал себя вконец разбитым, негодным ни к чему. Это пугало его, но спустя день-другой, в горах, он уже с тоской вспоминал ее нежную кожу, маленькую, упругую грудь, сухой жар ласковых губ. Так продолжалось около года.

– Ты не устал прятаться от русских? – спросила его однажды Зайнаб, когда они, обессиленные, лежали рядом.

– Нет! – удивился он. – Почему спрашиваешь?

– Сколько ты убил русских? – не отставала Зайнаб. – Сто? Двести? Триста? Ты отомстил за своих сто раз! Никто никогда не упрекнет тебя, если перестанешь. Зачем тебе еще смерти?

– Я хочу, чтобы они ушли с нашей земли, – нахмурился Мумит.

– Они не уйдут, и ты это знаешь. Русские укореняются здесь все прочнее. Они покупают наших пенсиями и компенсациями, они обещают мир и работу. Люди устали от войны и соглашаются. Моджахедов продают. Абдуллу убили, Ахмада убили, Рамзана убили… Рано или поздно кто-нибудь продаст и тебя. Тебя тоже убьют или, что хуже, посадят на всю жизнь за решетку. И ты будешь умирать там медленно, в тоске, зная, что никогда не увидишь гор и солнца над ними.

– Чего хочешь? – спросил Мумит.

– Уехать с тобой. Далеко. У тебя ведь есть деньги, а если и нет, то мы – молодые, здоровые, заработаем. Я хочу, чтобы у меня была семья, дети. И чтобы ты был со мной. Разве мы не заслужили счастья?

Мумит промолчал. Утром они ушли и больше в дом Зейнаб не возвращались. Ночевали у других.

Три месяца спустя, недалеко от Моздока, к автобусу, притормозившему у остановки, подошла женщина в белом нарядном платке. Заглянула в окна. Воентехники в фуражках и штатские служащие военного аэродрома с недоумением наблюдали за ней. Первым сообразил водитель – захлопнул перед незнакомкой дверь. Та отступила и, улыбнувшись, сделала еле уловимое движение рукой…

Мумит не видел по телевизору сюжет о взорванном автобусе – был в горах. А когда через неделю спустился в село, ему передали запечатанный конверт.

"Карим, любимый, – было выведено ровным женским почерком на вырванном из ученической тетрадки листке, – я молила и сейчас молю Аллаха, чтобы мы встретились с тобой, в раю. Мне сказали, что это обязательно случится, если мы погибнем, убивая неверных. Я иду в рай, счастливая, и буду ждать тебя там. Я молю Аллаха, чтобы ждать было недолго…"

Этой ночью Мумит, запершись в комнате, долго сидел у окна, невидящим взором глядя в темное стекло. Зайнаб впервые за все время их знакомства назвала его прежним именем. И цель выбрала, думая сделать ему приятное хотя бы напоследок… Он не плакал – разучился. Но сухой шершавый комок долго ворочался в горле.

Зайнаб была права – за смерть жены и детей он отомстил стократно. Но остановиться не мог. Если он не верил в Аллаха, милостивого и милосердного, то Юсеф и все остальные верили. Хотя они беспрекословно подчинялись ему, гордились им (Мумит не раз слышал, как его моджахеды хвалились перед другими своим командиром, называя его Масудом – удачливым), но стоило Мумиту сделать что-то не так… Из жизни, в которую он вступил, сбив два штурмовика, выхода было два. Первый: в рай к Зайнаб. Мумит не верил в рай, поэтому оставался второй – под белой буркой на родовое кладбище. Это если твой труп не достанется русским…

Когда он в очередной раз приехал к Хасану, они говорили долго.

– Я часто вспоминаю командира школы, который хотел расстрелять тебя, – сказал ему Хасан, – он не ошибался. Мне все труднее с тобой. Ты отказываешься использовать смертниц, хотя с ними работают все, не хочешь проводить диверсии в городах кафиров. С твоим умением планировать операции, ты мог бы достичь успеха даже без смертниц. Но ты не хочешь. Почему?

– Горцы не воют с женщинами и детьми, – устало ответил Мумит. – Это позор.

– А как другие воюют?

Мумит промолчал.

– Кафиры пришли на твою землю, они убили твоих детей, а ты боишься отплатить им тем же?! – раздраженно воскликнул Хасан.

– Есть только один человек, чьих детей я убил бы, – тихо сказал Мумит после долгого молчания. – Того, кто отдал приказ бомбить мою страну. Того, кто командует всеми русскими. Его самого я убить не смогу – хорошо охраняют. А вот детей можно попробовать.

– Так убей!

Мумит замолчал. Затем поднял глаза на Хасана, и тот невольно поежился, увидев в их серо-стальном блеске ответ.

– Ты и твои люди должны мне помочь…

Майским вечером фургончик с витиеватой надписью "Кавказский стол" и красочным рисунком румяного шашлыка на шампуре притормозил у подъезда обычного жилого дома. Из стоявшего неподалеку черного джипа тут же вышли двое плечистых мужчин в одинаковых черных костюмах, подошли.

– Документы! – строго потребовал один.