– Сожжем их шереширы! – догадался человек. – Орудие останется, а запускать будет нечего!

Он присел и попытался вытащить палку из веретенообразного кувшина. Не получилось. Микула достал из-за голенища нож и поковырял им у горлышка, вытаскивая проконопаченную паклю. В этот раз палка поддалась. Микула осторожно поставил кувшин у колеса повозки, затем проделал то же со второй шереширой. Извлек из-за голенища огниво. Волк предостерегающе схватил его за рукав.

– Помню! – сердито прошептал Микула. – Все сделаю, как ты учил!

Он стащил через голову рубаху, надрезал ее ножом и резким движением разодрал ее надвое. Ткань громко затрещала – волк недовольно рыкнул. Микула, не обращая внимания, обмотал половинками рубахи обе палки, смочил из кувшина, затем резко выплеснул оставшуюся жидкость из обеих емкостей на повозки. Резкий противный запах распространился вокруг. Микула подобрал с травы огниво, но не успел.

– Кто там? Ты что делаешь?!

У шатра с саблей в руках стоял человек. В этот раз он был без тюрбана.

Микула вместо ответа схватил обмотанную тряпкой палку и прыгнул ближе. Незнакомец отшатнулся и неумело занес саблю. Микула ловко поднырнул под удар – клинок просвистел над его головой. Микула резко двинул палкой, как копьем, – человек со стоном согнулся пополам. Выпрямившись, Микула с размаху ударил его палкой по голове. Человек упал.

В стороне послышались крики – их услышали и заметили. Микула торопливо вернулся к повозкам и застучал огнивом. Факел наконец занялся, от ярко вспыхнувшего пламени Микула поджег второй, затем поочередно бросил пылающие палки к повозкам. Те вспыхнули, ярко осветив пространство вокруг.

Несколько стрел злобно пропели над головой Микулы; одна в кровь оцарапала его плечо. Пригнувшись, он побежал прочь, волк прыжками несся рядом. Они успели сделать не более трех десятков шагов. Позади затрещало и засвистело, огненная змея, рассыпая во все стороны искры пронеслась над их головами, затем вторая, третья… Микула упал на траву. Впереди, в шагах ста, один за другим вставали огромные языки пламени, жадно пожирая шатры, повозки, мятущихся людей. На лугу стало светло, очнувшийся от сна стан, загомонил и засуетился, как муравейник, в который бросили горящую лучину. Микула оглянулся: позади, в отдалении, также вставали огненные столбы, а над пробудившимся станом, скрипя, свистя и разбрасывая искры, летели во все стороны шереширы, прочерчивая в темном небе огненные зигзаги. Подожженные им повозки вдруг словно вспухли, выбросив к темному небу громадные вихри огня – вокруг посыпались горящие обломки. Несколько кусочков тлеющих шкур упали Микуле на спину. Охнув от боли, он вскочил и побежал, не думая куда.

В стане царил хаос. Люди в одежде и без, некоторые с тлеющими на спине и рукавах рубахах, в смятении метались между шатров и повозок, не в силах понять, что произошло. На Микулу не обращали внимания. Никому не было дела до странной пары – человека и волка, несущихся прочь от пылающего стана. Они выбежали к берегу поймы и помчались к городу.

Но не все на лугу пребывали в смятении. Позади беглецов вдруг послышался стук копыт. Оглянувшись, Микула увидел трех всадников, стремительно догонявших их галопом. Бросив взгляд вперед, он понял, что их переймут, прежде чем они достигнут городского рва.

– Беги, боярин! – крикнул Микула, останавливаясь и доставая из-за голенища нож.

Но волк словно не услышал. Встал, повернулся к преследователям и оскалил зубы. Микула хотел крикнуть снова, но не успел – преследователи налетели, как вихрь.

Первый на скаку попытался достать Микулу копьем, но тот увернулся и нырнул под коня второго. Конь отчаянно заржал, теряя внутренности, и рухнул на бок, придавив всадника. Третий половец, нагнувшись, полоснул встающего с травы беглеца саблей. Удар пришелся кончиком оружия, поэтому только располосовал спину Микулы наискось, не задев костей. Падая, он увидел, как первый всадник, что промахнулся по нему, крутится в седле, стараясь копьем подцепить прыгающего во все стороны волка. Наконец, это ему удалось: волк взвизгнул и покатился по траве.

"Конец обоим! – успел подумать Микула. – Сейчас добьют – и все!"

В этот момент огромный зверь, внезапно возникший из темноты, прыгнул на круп лошади половца с копьем и вцепился ему в шею. Всадник завизжал и бросил копье, обеими руками пытаясь оторвать от себя невесть откуда взявшегося волка. Степняк, что собирался уже прикончить Микулу, забыл о пленнике и поскакал на помощь. Не успел. Из темноты вылетела стрела и с хрустом пробила его куяк. Степняк сполз с седла, зацепившись ногой за стремя, ошалевший конь потащил его по лугу – тело половца моталось из стороны в сторону и подпрыгивало на кочках.

Зверь, схвативший первого всадника за горло, вдруг оставил его и соскочил на землю. Половец, шатаясь в седле, попытался было завернуть коня, но вторая стрела, вылетевшая из темноты, пробила его тело насквозь. Выскочивший из темноты всадник схватил коня убитого за узду.

"Василько!" – узнал Микула. Он крепче сжал в руке нож и метнулся половцу, пытавшемуся выбраться из-под искалеченного русским коня…

Рита вошла в кухню, раздраженно запахивая халат на груди. Села на диванчик у окна и забросила ногу на ногу.

– Уснул, наконец! Изверг, а не ребенок. Я его качаю, колыбельную пою, а он смотрит своими зелеными глазищами, а там искорки скачут. Вылитый Кузьма. Колдун. Папаша у него колдун, дядя – все кругом колдуны! Даже ты ведьма. Одна я сирота…

– Зачем ты? – укоризненно сказала Дуня.

– Сил больше нет! – вдруг заплакала Рита. – Как Кузьма пропал, не узнать ребенка. Не плачет, не смеется, сидит букой. Будто все понимает! Но как он может понимать, в год и три месяца? Ты когда-нибудь слышала, чтобы в таком возрасте дети понимали? Другие еще "папа – мама" выговорить не могут, а этот шпарит предложениями! Недавно держу его на руках, разговариваю, а у самой слезы текут. Он вдруг ухватился за халат, встал на ножки и ручкой мне лицо утирает. Говорит: "Мама, не пач!". У меня от такого вообще ручьем… Вика стала его бояться. Грудного жмякала, как куклу, еле успевали отбирать. Сейчас он как глянет! Вика на руки его брать перестала. Иногда кажется, что он считает себя главным.

– Хорошо, что он есть.

– Без него, наверное, вообще умерла. Я их так люблю! Папу и сына – обоих. И даже не знаю, кого больше. Хорошо, Вика рядом. Никогда не думала, что можно любить чужого ребенка, но эту девочку… Меня успокаивает, а сама плачет ночами – я слышала. У обеих подушка к утру мокрая…

– У меня тоже. Только я одна.

– Что не завела ребенка?

– Аким говорил, что надо вуз закончить.

– Я б на твоем месте и слушать не стала. Вуз никуда не убежит, а вот муж – запросто! Я такой же дурой в твои годы была, карьеру делала. А сейчас держу маленького Акима и думаю: какая карьера! Вот оно, что тебе в жизни нужно, вот счастье! Сидит, улыбается, слюни пускает… Опубликуют в газете твою статью или не опубликуют, понравится она читателям или не понравится – какая разница! А вот если сын заболеет!..

– Ты почему за Акима замуж не шла? – внезапно спросила Рита. – Ведь предлагал?

– Не так предлагал.

– Тебе нужно было на коленях? Или лежа на животе?

– Не любит он меня.

– Не наговаривай! На руках носит – все видели.

– Носить носит, а любит тебя. Еще в Горке заметила.

– Когда это было?! Ты еще детство вспомни!

– Было давно, но у него не прошло. Иногда ночью меня обнимает, а чувствую – тебя. Знаю: если у тебя с Кузьмой не получится…

– Не дождешься!

– Не жду. К слову пришлось.

– Не надо и к слову!

– Я к тому, что он тут же к тебе полетел, меня забыл.

– Не неси чепуху! Приударил он за мной в Горке: танцы – шманцы, прогулка под луной… Одна прогулка, дальше втроем ходили. Я ему глазки не строила, намеков не делала!

– Ему и этого хватило!

– Считаешь меня виноватой?