— Ты освободил меня, — говорит ангел. — Наша ревность к людям ослепила нас. Отведав крови человеческой, мы забыли себя. Человеческая кровь связывала нас со злом, которым мы стали. Отказав мне в этой крови, ты позволил мне родиться заново.

Райан вспоминает, как стоял в комнате близнецов и смотрел, как они умирали.

— Мы можем положить этому конец, ты и я, — говорит этот мелодичный голос. — Мы можем отыскать братьев моих и помочь им вернуться к их природе.

Райан вспоминает кровь на футболке матери. Он помнит ее клыки. Помнит, как эта тварь назвала ее дерьмом.

— Род людской избавится от нас, и мы, возможно, вновь обретем рай, — поет ангел.

— Да, — говорит отец Райана.

И это единственное слово ранит Райана хуже мясницкого ножа. Он берет в руки мачете.

— Да, — повторяет его отец, — давай покончим с этим.

— Давай покончим с этим, — повторяет Райан.

Его отец и ангел смотрят на него, словно они забыли о его присутствии. И в тот момент, когда он заносит мачете, Райан видит по их глазам, что они все поняли.

— Нет! — кричит отец.

Но клинок неумолимо опускается, и голова ангела падает на пол трейлера с глухим приятным звуком. Тело падает не сразу. И когда это происходит, все белые перья покрываются красной кровью. Кровью того же цвета, что и у близнецов, и у его мамы.

Отец Райана вскакивает и отталкивает сына.

— Что ты наделал?! — орет он. Его руки сжаты в кулаки, лицо налилось багрянцем, вены на шее пульсируют. — Ты убил ангела.

— Он не был ангелом! — вопит Райан, чувствуя поднимающуюся в нем волну гнева. — Он был чудовищем, убившим близнецов и обратившим маму в эту тварь!

— Он был ангелом!

— Он заморочил тебе голову, — говорит Райан.

— Ты же видел его. Он изменился. Он хотел нам помочь.

— Кровь Христова дана нам, а не им. Он не получит прощения. Он не сможет попасть в рай.

Отец Райана набрасывается на него. Райан не размышляет. Он действует. И только когда глаза отца широко открываются от удивления, он понимает, что защитил себя с помощью мачете.

— Райан…

— Ты собирался его отпустить.

— Райан, я люблю тебя…

— Он их убил, а ты собирался его отпустить.

Райан вытаскивает мачете из живота отца. Оттуда широким потоком льется кровь.

— Я намереваюсь отыскать их всех и заставить их заплатить. — Он поднимает мачете. — Я больше не боюсь.

Райан опускает мачете, и еще одна голова ударяется о пол с глухим звуком, ласкающим слух.

— Вы получить внимание самый прославленный человек, — сказал Цзян Цзы Фу.

Китаец был одет в застегнутый спереди на ониксовые пуговицы длинный черный халат с воротником-стойкой. Волосы он заплел в косу, которая выползала из-под традиционной черной шапочки. Глаза у китайца были черные и блестящие, как пуговицы, и, как это принято у его народа, совершенно ничего не выражали.

Сержант полиции Хэнк Соренсон улыбнулся.

— Полагаю, Мандарин слышал о том маленьком представлении, которое я вчера устроил в игорном заведении Вонга.

Лицо Цзяна осталось невозмутимым.

— Моя не говорить, что это он.

— В этом не было необходимости. Скажи ему, что я хочу с ним встретиться.

Цзян моргнул. Попался! Прямой разговор всегда приводит этих китаез в замешательство.

Хэнк оставил свой чай остывать на стоящем между ними маленьком столике. Пару раз он притворялся, что отпивает из чашки, но на самом деле не проглотил и капли. Он сомневался, что здесь найдется человек, способный пойти против него, но кто знает, что на уме у этого Мандарина.

Он попробовал взять этого китаезу на мушку. И последовал ночной звонок от кого-то, назвавшегося Цзяном Цзы Фу, «представителем» — эти азиаты вечно его смешили — важной особы в Чайнатауне. Ему не нужно было уточнять, какой особы. Хэнку это было известно. Китаец сказал, что им нужно встретиться, чтобы обсудить важные вопросы, затрагивающие их общие интересы. «Нефритовая луна». 10 часов утра.

Хэнк знал это место — рядом с китайским храмом на Плам-стрит — и приехал заранее. Первым делом он проверил улочку позади заведения. Все чисто. Зайдя внутрь, он выбрал столик в углу возле задней двери и сел спиной к стене.

«Нефритовой луне» было далеко до первоклассного заведения, впрочем, как и всем китайским ресторанам: грязный пол, залапанные стаканы, облупившаяся полировка на дверях и панелях, потрепанные бумажные светильники, свисающие с голых балок.

Вовсе не в таком месте он ожидал встретиться с наместником таинственного, могущественного и неуловимого Мандарина.

Мандарин не заведовал мутными делишками в Чайнатауне. Он устроился куда лучше: снимал с них сливки. Он никогда не пачкал свои руки ничем, кроме денег, которые в них вкладывали: Наркотики, проституция, азартные игры… Мандарин везде имел свой кусок.

Как ему это удавалось, являлось еще большей тайной, чем его личность. Хэнку приходилось сталкиваться с местными — суровые типы, все как на подбор. Не из тех, что согласятся отстегивать часть своего заработка без боя. Но они отстегивали.

Конечно, может, раньше здесь и была заварушка, которую им не удалось выиграть. Но даже если она действительно имела место, то вдали от посторонних глаз, потому что он ни слова об этом не слышал.

Хэнк контролировал китайский квартал для департамента полиции Сан-Франциско с 1935 года. И до сих пор ему не удалось найти никого, кто лично встречал бы Мандарина. И они не просто говорили, что никогда не видели его, они не врали. Если за три проведенных здесь года Хэнк чему и научился, так это никогда не задавать китайцам прямых вопросов. С ними нельзя вести себя как с обычными людьми. С ними всегда нужно заходить издалека. Они были лживыми, хитрыми, всегда ловчили, увиливали от вопроса и старались уйти от ответа.

Он стал чуять их ложь за милю, но, задавая вопросы о Мандарине, никогда не чувствовал и тени обмана. Даже применив пару раз силу, он так ничего не добился. Они не знали, кто он такой, где он и как выглядит.

Хэнку потребовалось время, чтобы прийти к поразительному выводу. Они не желали знать. И это его насторожило. Китайцы были ужасными сплетниками. Постоянно кудахтали обо всем на своем птичьем языке, распространяя слухи и сплетни не хуже старых склочниц. Если они избегали о ком-то разговаривать, значит, они его боялись.

Даже эти мелкие людишки были напуганы. И это кое-что говорило о влиятельности Мандарина.

Хэнку пришлось признать, что он впечатлен, но он вовсе не боялся. Он не был китайцем.

Цзян прибыл точно в десять и, прежде чем сесть, поклонился.

— Даже если я знать такой человек, — сказал китаец, — уверен, он не встречаться с вами. Он послать эмиссара, как мой хозяин послать меня.

Хэнк улыбнулся. Эти китайцы…

— О’кей, если собираешься играть по этим правилам, то скажи своему хозяину, что я хочу кусок его пирога.

Цзян нахмурился.

— Пирога?

— Его капусты. Его зеленых. Отката, что он снимает со всех местных опиумных притонов, борделей и азартных игр.

— А, это. — Цзян покачал головой. — Мой хозяин понимать, что все это — часть повседневный бизнес. Но такой, как он, не пачкать свои руки. Он предложить вам связаться с многочисленный заведения, который вам интересны, и договариваться с ними самостоятельно.

Хэнк наклонился к нему и сделал страшное лицо.

— Слушай, ты, желтолицый болван, у меня нет времени ошиваться здесь, отслеживая каждую мелкую сделку. Я знаю, что твой босс имеет свой кусок с них всех, и поэтому хочу получить свой кусок с него! Тебе ясно?

— Боюсь, это не есть возможно.

— Нет ничего невозможного! — Хэнк отодвинулся. — Но я разумный человек. Мне не нужно все. Мне не нужно даже половину. Я согласен ровно на половину того, что он получает с игорного бизнеса.

Цзян улыбнулся:

— Это шутка?

— Я серьезно. Чертовски серьезно. Он может оставить себе весь навар от наркоты и притонов с девками. Но я хочу половину прибыли Мандарина от азартных игр.