После обеда Эмери повел ее не во двор, а наверх, в их покои. Мадлен огляделась в замешательстве. Это была самая большая комната в замке, но все равно слишком тесная для любого рода борьбы.

Эмери снял ремень. На одно мгновение она подумала, что он собирается избить ее, но он только взял с ремня свой нож в ножнах и передал ей. Ручка была красиво оплетена бронзовой и серебряной проволокой, а круглая головка искусно вырезана из янтаря. Мадлен вытащила нож из ножен, и опасно заточенное лезвие сверкнуло по всей длине.

– И что мне с ним делать? – спросила она.

– Убить им, если нужно.

Мадлен покачала головой:

– Я целительница, а не убийца. Хотя он может пригодиться для извлечения осколков из раны.

– Пользуйся им для этого, но будь готова убить с его помощью.

– Я даже представить себе не могу, что захочу кого-то убить.

– Не можешь? А что, если твоя жизнь будет в опасности или жизнь ребенка? – Он посмотрел ей в глаза. – Если кто-нибудь попытается тебя изнасиловать?

Мадлен вспомнила нападение Одо и вынуждена была признать, что испытывала в тот момент неистовую ярость.

Она пожала плечами:

– Научи меня, чему сможешь, но мы не узнаем, смогу ли я кого-либо ранить, пока нужда не заставит.

– У меня нет никаких сомнений. Ты целительница. Тебе уже приходилось причинять людям боль в случае необходимости.

– Это совсем другое дело.

– Ты убедишься, что это не так. Возьми нож, как тебе удобно. Ручка, конечно, слишком толста для твоей руки. Я закажу сделать для тебя что-нибудь поменьше. Ты должна держать нож крепко, но не жестко…

Он занимался с ней около часа, главным образом показывая ей, куда следует бить с наибольшим эффектом.

– Представь, что я напал на тебя, – сказал он под конец. – Я не вооружен, а у тебя есть нож.

Мадлен взглянула на опасный клинок.

– Я боюсь тебя ранить.

Эмери едко рассмеялся над ее словами и начал наступать. Мадлен выставила нож вперед, чтобы не подпустить его. Ложный выпад – и Эмери выхватил у нее оружие.

– Никогда не выставляй так руку. У тебя не останется сил, чтобы ударить. – Он вернул ей нож и снова пошел в атаку.

Мадлен согнула руку и держала ее ближе к телу, как он сказал, выжидая момент, чтобы нанести удар. Но она боялась нечаянно его ранить.

– Я слишком самонадеян. – Он медленно двинулся вперед. – Я не считаю, что женщина опасна. Я любуюсь твоим телом, вместо того чтобы следить за оружием. Ты можешь использовать это против меня.

Казалось, он действительно любуется ею, и это мешало сосредоточиться. Продолжая играть, Мадлен выставила вперед груди и соблазнительно покачивала бедрами. Она услышала, как тяжело он дышал. Возможно, у нее есть оружие, о котором она и не подозревала. Однако Мадлен не забывала его уроков, и когда он небрежно попытался выхватить у нее нож, она упала на колени и направила кинжал к его бедру. Мадлен очутилась на полу, потирая ушибленное запястье. Нож отлетел на другой конец комнаты. Эмери опустился рядом с ней и взял ее ладонь в нетвердые руки.

– Прости меня! Я недооценил тебя. Кость не сломана?

Она согнула кисть руки и отрицательно покачала головой, стараясь восстановить в памяти, что же случилось. Должно быть, все произошло слишком быстро. Ему пришлось ударом отбросить ее руку.

– Как ты это сделал?

Он помог ей подняться на ноги.

– Тренируюсь всю жизнь. Но тебе бы удалось, если бы я был таким самоуверенным, какого изображал. Если бы ты ударила в нужное место, я бы истек кровью до смерти.

Мадлен содрогнулась.

– Значит, я не должна больше никогда этого делать?

– Конечно, должна. Есть еще много приемов, которые я могу тебе показать, и чем сильнее ты будешь, тем меньше станешь зависеть от меня.

Такая постановка вопроса открывала впереди мрачные перспективы.

Эмери отошел, чтобы налить ей вина. Мадлен приготовилась снова выставить перед ним свое тело; от волнения и страстного желания у нее пересохло во рту. Он вложил кубок ей в руку.

– Тебе следует перевязать запястье, – сказал он. – Я пришлю твою служанку.

И он ушел, черт бы его побрал!

Выйдя из комнаты, Эмери глубоко и судорожно вздохнул. Было бы разумнее держаться на расстоянии, говорить с ней кратко и только по необходимости. Теперь это было уже невозможно. Он постоянно искал повода остаться с ней наедине. Он думал о ней весь день напролет. Несмотря на усталость, он едва ли спал прошлой ночью, когда его тело страстно жаждало ее, а рассудок требовал самообладания. Он не был уверен, что может сдержаться сегодня.

Если он хоть раз позволит себе забыться в любовных объятиях с Мадлен, он погиб навсегда. Милостивый Боже! Как она проворна и отважна! Какой ум, какая красота, какая сила…

Как только Эмери ушел, Мадлен обнаружила, что рука ее болит нестерпимо. Она обернула запястье влажной повязкой и тихонько покачивала, прижав к груди. Затем она увидела на полу нож. Это был подарок Эмери, и он был ей дорог. Она подняла его и засунула в ножны. Тяжелые кожаные ножны были позолочены, а изнутри выложены овчиной, чтобы держать лезвие постоянно острым и легко извлекать.

Она отложила его на миг в сторону, но раз так хотел Эмери, она будет носить его на поясе. Пока что, печально думала она, муж подарил ей браслеты и кинжал. Похоже, он собирается превратить ее в воина.

Прибежала Дороти и принялась суетиться, бормоча про себя ругательства в адрес скотов и тиранов. Мадлен решила не говорить ей правду о порке. Теперь Дороти думала, что муж снова жестоко обошелся с ней.

Девушка по указаниям Мадлен поставила ей успокаивающий компресс и уложила в постель. Запястье продолжало сильно болеть и при каждом движении хрустело. Мадлен поняла, что не сможет уснуть.

– Мне лучше принять маковой настойки, Дороти.

Мадлен выпила снадобье и вскоре погрузилась в глубокий сон, так что у Эмери был небогатый выбор на эту ночь.

На следующий день запястье Мадлен все еще болело, и ей пришлось перевязать его. Ее раздражало, что рука ей мешает. Из-за маковой настойки и постоянной ноющей боли Мадлен стала вспыльчивой. За завтраком она набросилась на Эмери. Он огрызнулся в ответ и удалился из зала.

Мадлен сорвала зло на молоденькой неуклюжей служанке, но тут же пожалела об этом. Кровь стучала у нее в висках, голова гудела, и она решила, что может позволить себе день отдыха. Поскольку Мадлен не в состоянии была держать иголку, она решила доставить себе удовольствие и немного почитать. Эмери пришел в полдень, явно обеспокоенный. Она уверила его, что запястье повреждено не очень сильно.

Чтобы доказать это ему, Мадлен отправилась посмотреть, как проходят работы возле замка. На свежем воздухе ей стало гораздо легче. Голова прояснилась, боль в запястье утихла. Мадлен заметила также, что все больше женщин посматривают на нее с симпатией.

Ко времени вечерней трапезы Мадлен была в отличном настроении. Она нарочно сняла повязку, чтобы не напоминать Эмери об этой неприятности.

Трапеза закончилась, и они с Эмери остались одни. Мадлен взглянула на него с улыбкой.

– Мне кажется, что все при взгляде на мое запястье считают это проявлением твоей жестокости. Могу я сказать им правду?

– Что я обучаю тебя владеть ножом? Думаю, что не стоит. Большинство мужчин сочтут меня безумцем.

– На случай, если я решу испробовать оружие на тебе?

Он остался невозмутим.

– Ты уже видела, каковы будут последствия.

Он отошел, присоединившись к Хью и Жоффре. Мадлен вздохнула и пересела поближе к сестрам, пока не пришло время отправиться спать. Она питала слабые надежды, что, может, в этот раз что-нибудь изменится, и даже продумала различные способы, как соблазнить его. Но когда она направлялась наверх, Эмери подошел к ней.

– Одна из кобыл должна вот-вот ожеребиться. Сегодня я буду ночевать в конюшне.

Мадлен обнаружила, что совсем не может спать, когда мужа нет рядом с ней в постели.

На следующий день она решила воспользоваться вновь возникшей к ней симпатией со стороны местных женщин и собрала нескольких из них, чтобы отправиться в лес на поиски съедобных трав и ягод. День был жаркий, и все оделись только в сорочки и легкие платья. Поскольку Мадлен одевалась для работы очень просто, она казалась одной из них, за исключением того, что шла с непокрытой головой. Никто, в том числе Эмери, не имел ничего против такой привычки, а она считала, что покрывало или платок только мешают, но теперь пожалела, что не надела головной убор. Это как бы разделяло ее и остальных.