— Да, сэр…

— Но ты пренебрег моим запретом. Ты ушел тайком, когда я спал, а потом прокрался в дом как вор, как слуга, но не как благородный дворянин. Видимо, я не могу положиться на твое слово. Что ж, придется преподать тебе урок. Ни в какой Оксфорд ты не вернешься, а отправишься с мастером Хокхерстом на его корабле, в который я вложил значительную сумму. Посмотрим, может быть, море сделает из тебя мужчину.

— Нет, я не хочу. Я не поеду! — воскликнул Френсис, но его протесту явно не хватало убедительности. Его тонкий дрожащий голос был голосом не мужчины, а пугливого мальчика.

— Будет так, как я сказал, — оборвал его сэр Гарри. — Завтра я отправлю письмо Хокхерсту, в котором уведомлю его о твоем прибытии. Ты соберешь вещи и сразу же, как только я все устрою, отправишься в Плимут. А до того запрещаю тебе покидать дом, ты понял? Ты не выйдешь из дома и не предпримешь попыток связаться с доктором Кином или его дочерью. Таков мой приказ. А если ослушаешься на этот раз, а запру тебя в спальне, а то и цепью прикую к кровати!

Закончив речь, сэр Гарри повернулся и с завидным в данных обстоятельствах достоинством удалился в свою комнату, Катарина последовала за ним. Скрываясь за дверью, она напоследок оглянулась на брата и сестру с уничтожающей улыбкой. Френсис продолжал стоять на месте, уставившись на дверь, безжизненно уронив руки и вяло шевеля пальцами, словно у него не было сил даже на то, чтобы сжать их в кулаки.

— Я все равно не поеду, — бормотал он.

Лизбет потянула его за рукав.

— Идем в твою комнату, — позвала она.

Френсис повиновался и пошел за ней, шаркая подошвами. Когда они вошли в комнату и Лизбет закрыла дверь, Френсис бросился на кровать и принялся колотить кулаками по подушке.

— Нет, никогда, ни за что! — выкрикивал он.

Лизбет тем временем нашла трут, зажгла на туалетном столике свечи и подошла к кровати, ломая голову, чем утешить брата. Ей вспомнились слова матери.

«Ты должна заботиться о Френсисе», — наказывала она, умирая.

«Да, матушка», — отвечала Лизбет.

«Сам он о себе не сумеет позаботиться. Ты всегда это помни».

И Лизбет помнила. Френсис не способен позаботиться о себе. Она села на кровать и начала поглаживать его по волосам, сосредоточенно сдвинув брови.

— Не поплыву в море, — беспомощно и отчаянно бормотал Френсис в подушку. Но в тоне его слышалась безнадежность. Ему недоставало силы духа, чтобы бросить вызов отцу, и он и Лизбет это знали. Лизбет почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Она была сейчас почти так же несчастна, как Френсис.

— Ненавижу их! Они все против меня, никогда не дают мне делать то, что я хочу. Разве это справедливо? — восклицал Френсис.

И Лизбет подумала: разве справедливо, что под одной крышей так много несчастных?

Родни Хокхерст прохаживался взад-вперед по юту[1], наблюдая за суетой, предшествующей отплытию. Возбужденная беготня матросов, пронзительные трели свистков, хриплые команды и крепкие ругательства боцмана свидетельствовали о том, что полубаркас уже причалил к борту.

На пристани собралась толпа из плачущих женщин и испуганных ребятишек, чей потерянный вид был вдвойне жалок. Но Родни знал, что, так же как и он, большая часть людей, которых провожают, радуются, понимая, что час выхода в море пробил. А тут еще проволочки, всегда случающиеся перед отплытием, которые раздражали Родни до крайности.

Среди множества звуков Родни различил блеяние овец, которых доставили на борт буквально в последнюю минуту. В трюме под нижней палубой уже был размещен выводок поросят, а также три дюжины кур, которых он закупил на рынке нынче утром, что сейчас казалось ему нелепым излишеством.

Снова и снова он подсчитывал в уме количество съестных и прочих припасов, взятых на борт, и гадал, хватит ли их до конца плавания. Он загрузил трюмы рисом, горохом, растительным маслом, а также свечами, парусиной, воловьими шкурами, пенькой и свинцовыми пластинами — заливать пробоины. Он истратил все до пенни на качественную солонину и копченый бекон плюс шесть тонн сухарей, и лавочник клялся, что товар не успел залежаться.

Любой, кто решается отправиться в море, вправе ожидать всяческих лишений, и неслыханных опасностей, и… отвратительной пищи, но Родни решил избавить свою команду хотя бы от страданий, связанных с голодом. Он знал, что за долгое плавание люди легко впадают в депрессию и раздражительность, что однообразная и некачественная пища способна вызвать дурное настроение и просто озлобить.

Плавая с Дрейком, он усвоил, что заботиться о здоровье матросов не менее важно, чем о здоровье офицеров. На многих кораблях с матросами обращались с неоправданной жестокостью. Родни решил, что на своем корабле он построит дисциплину, опираясь на общепринятые морские традиции, станет вершить правосудие милосердно и постарается по мере возможности показывать пример своим людям, а не принуждать их посредством грубой силы.

«Морской ястреб» не блистал красотой. У Родни не хватило денег на отделку корпуса, но корабль был крепкий и добротно сработанный. Его первый помощник Барлоу подтвердил мнение Родни, что корабль легко станет слушаться руля. На вооружении корабль имел двадцать две пушки и семь канонерок[2] по каждому борту нижней палубы, шесть фальконетов[3], стреляющих картечью, на верхней и еще два бронзовых орудия на корме у штурвала.

Помимо артиллерийских орудий, Родни приобрел также несколько аркебуз, запасся зажигательными бомбами и смазанными смолой дротиками, которые с таким успехом применял Дрейк.

Команда «Морского ястреба» состояла из восьмидесяти человек, пятьдесят из которых были закаленными бывалыми моряками, и Родни считал своей большой удачей то, что сумел их заполучить. Дюжины две матросов уже плавали с ним и согласились пуститься в экспедицию, соблазненные его обещанием выделить им большую долю добычи, чем бывало прежде.

Родни так волновался по поводу команды, что едва не довел себя до нервного срыва. Он не ждал, что сумеет собрать лучших моряков, которые могли бы отправиться под парусами таких прославленных героев, как Дрейк или Рейли. Многих к тому времени взяли на королевскую службу на корабли, которые ее величество собиралась передать под командование лорда Говарда.

Не кто иной, как Барлоу, оказал Родни неоценимую помощь, без лишней суеты собрав команду гораздо лучшую, чем ту, на которую рассчитывал Родни. Юнги, волонтеры и ремесленники, плотники и кузнецы дополняли личный состав.

Затем шли офицеры: Барлоу, три лейтенанта — Бакстер, Гэдстон и Уолтерс, шкипер Хейлс, казначей Симсон и хирург Добсон, имевший репутацию умелого доктора, хотя Родни успел усомниться, что поступил разумно, наняв его. Прежде всего, Добсон был человек в летах и поднялся на борт с налитыми кровью глазами и хриплым натужным кашлем, который он объяснял весело проведенной накануне ночью, но Родни склонен был приписать его хронической болезни.

Впрочем, теперь уже было поздно что-либо менять, и Родни только надеялся, что в море эта и множество других проблем утрясутся как-то сами собой.

С баркаса спешно перетаскивали на борт последние припасы. Родни лично проверил, надежно ли закреплены бочки для дождевой воды. Он приказал наполнить их в самый последний момент — он слишком хорошо знал, на что они будут похожи через пару месяцев: грязные, кишащие слизнями. Желательно поэтому наполнять их свежей пресной водой перёд самым отплытием.

Еще несколько минут, и они отчалят. В этот момент на пристани возник небольшой переполох: какого-то матроса, едва державшегося на ногах, практически втаскивала на себе по сходням на корабль размалеванная дородная проститутка, которую Родни как-то случалось видеть в порту. Едва ступив на корму, матрос тут же растянулся во всю длину на палубе, а женщина снабдила его непристойным напутствием, вызвавшим хохот остальных матросов.