— Ах, папа, ты всегда так, — сказала недовольно Антонина. — Это так интересно — привидение! Я непременно, непременно буду жить в этой комнате.

— А еще говорят, что здесь шкатулка под полом зарыта, — продолжал приказчик размеренно-привычно (верно, много раз приходилось ему повторять этот рассказ). — А в шкатулке той клад…

— Но это совсем восхитительно. Я непременно ее вырою.

— Ха, ха, ха, — засмеялся Новопудов. — Неужели ты воображаешь, что его раньше не отрыли бы, если бы он существовал? Ведь не ты первая о нем узнала.

— Многие, говорят, рыть пытались, — сказал приказчик, — да он не позволяет.

— Кто?

— Да князь, удавленник.

— А мне наверно позволит!.. — весело отозвалась Антонина и, обращаясь к отцу, продолжала:

— Ты, папа, пожалуйста, не мешай мне думать, что он тут и что я вырою его. Мне приятно воображать, если там даже и нет никакого клада. Итак, решено — эта комната моя!

Мать пробовала отговорить Антонину — она была суеверна, — но Новопудов сказал, что он доволен храбростью дочери, и пусть она поступает по-своему.

На другое утро Антонина вышла к чаю немного бледнее обыкновенного. Она была малоразговорчива и скоро, сославшись на головную боль, злила.

На следующий день она была еще бледнее и уже совсем ни с кем не говорила.

Мать подозвала ее к себе, отвела в сторону и тихо сказала:

— Ты, Тонюша, не таись, признайся, не видала ли чего. Может, и правда, что там кто-то является…

— Ах, мамаша, но надо об этом, — проговорила Антонина и убежала прочь.

После обеда, когда все легли спать, она отправилась к приказчику.

— Кое о чем спросить вас, Петр Петрович, мне надо…

— Чего изволите, барышня?

— Вы тогда вот говорили… про привидение… что это князь умерший показывается… так я хотела бы знать, в каких годах он удавился?

— Да годов, верно, семидесяти…

— Вы наверно знаете, что не молодым?

— Наверно. Князь до старости дожил. Многое творил, рассказывают…

Он хотел завести один из своих привычных рассказов, но Антонина, поблагодарив, быстро ушла.

Вечером, ложась спать, она думала:

«Неужели и сегодня тоже будет… Ах, все это, верно, нервы, после тех рассказов…»

Но только успела она это подумать, как в одной из ниш на мгновение мелькнул свет, потом снова, снова.

Антонина села на кровать и замерла.

Из ниши вышло белое привидение и остановилось, скрестив на груди белые, тонкие, не похожие на старческие руки.

Антонина встала и, собрав все свое мужество, сделала несколько шагов.

— Кто здесь? — проговорила она. Но ответа не было.

Привидение стояло неподвижно.

Антонина прижала руки к сердцу, так как ей казалось, что оно сейчас разорвется.

Вдруг привидение зашаталось и, протянув руки, ринулось прямо на нее.

Антонина вскрикнула и упала без чувств.

Когда она пришла в себя, то почувствовала, что лежит на кровати. Около нее сидел человек с бледным, болезненным, но красивым лицом. Одет он был почти в лохмотья. В руке держал флакон с одеколоном из Антонининого дорожного мешка. И она увидела, что это были те же руки, что у привидения. Но сам он совершенно не был похож на призрак, а особенно на призрак удавившегося старика.

Антонина была так слаба, что не могла ни сказать ничего, ни пошевелиться.

Но, как только человек с руками привидения понял, что она очнулась, он заговорил:

— Ради Бога, простите, что я так напугал вас. Я просто и не знаю, как объяснить вам.

При звуке его живого, человеческого голоса, она окончательно пришла в себя и, приподнявшись, спросила:

— Но кто же вы?

— Князь Ильцов. Я сейчас вам все объясню… Впрочем, вам, вероятно, говорили обо мне, о том образе жизни, который я здесь вел… Я продавал мое родовое имение по частям этому кулаку Смирнову. Совесть не мучила меня только потому, что за все эти годы я ни одного дня не был трезв. Когда последнее было пропито, я ушел отсюда, потому что у меня не оставалось денег даже на то, чтобы нанять ямщика. Я не буду рассказывать вам, как я жил эти пять лет, да это и невозможно сейчас, такая это была дикая, странная жизнь. Где я только ни был, с какими людьми ни встречался.

Но во время моих скитаний все же бывали минуты просветления, я не пил так непробудно, как дома, где мне не приходилось ни о чем думать, ни о чем заботиться. И в эти минуты просветления меня мучила страшная, непреодолимая тоска по имению, по дому, где я родился, где я вырос, где жили все мои предки. Конечно, тоска эта быстро заливалась вином, но неизменно возвращалась все с большей силой. Наконец, я решил вернуться, чтобы хоть увидеть свой дом. Я собрал все свои силы, свою волю. И так сильно было мое желание, что мне удалось попасть в родные места. Я долго не смел, не решался придти сюда, в усадьбу. Я бродил по уезду, по привычке знаясь с темными людьми, но не пил, чтобы не потерять последние силы, чтобы в полном сознании добраться до своего дома, то есть до своего бывшего дома… И вот от разных людей я узнал про клад, зарытый в этой комнате и про привидение моего прадеда, которое будто бы стережет клад.

Я припомнил, что слышал что-то об этом кладе в детстве, но позже, в своем диком угаре, забыл. Меня еще сильнее потянуло, и я пробрался сюда…

В тот день еще никого не было здесь. И я решил, что имение во что бы то ни стало должно снова принадлежать мне.

На другой день приехали вы. Я решил остаться здесь за этой нишей, в которой потайная дверь и за ней темная каморка, Бог знает для каких целей служившая в прежние времена. Я надеялся, что никто не поселится в этой комнате, в противном же случае решил воспользо <…> выжить отсюда всякого, кто захочет здесь жить[1]. К моему сожалению, это оказались вы.

С трудом дослушав рассказ князя, Антонина, тронутая, потрясенная, разрыдалась и, схватив руки его, прижимая их к губам, поклялась, что поможет вырыть клад, и имение снова будет принадлежать ему.

Антонина достала у приказчика Петра Петровича все нужное, чтобы рыть клад: лом, кирку, заступы. Петр Петрович, покачав головой, сказал:

— Неладное вы дело затеяли, барышня. Как бы «он» не воспротивился.

— А может быть, «он» мне как раз и поможет.

На день Антонина запирала свою комнату на ключ.

Ночью же шла упорная работа. Нужно было делать ее осторожно и тихо, чтобы не привлечь ничьего внимания.

Время шло, работа подвигалась.

Антонина повеселела. Иногда, впрочем, она впадала в задумчивость.

Она всеми силами старалась помогать князю, но, вместе с тем, страшилась окончания работы. Ведь тогда он уедет, и она останется одна. Ей казалось, что она не вынесет разлуки, так сильно она полюбила его. А он?.. Этого она не знала, надеялась, боялась. Наконец, открылась ему в своей любви.

И тогда наступили для нее счастливые дни.

Работа остановилась. Ими обоими завладела любовь. Антонина не рассуждала. Он принадлежит ей, значит, любит ее.

Так в блаженном безумии прошел месяц. Антонина готова была провести так всю жизнь. Но князь опомнился и снова принялся за рытье.

Минуты любви стали теперь коротки.

Князь часто впадал в мрачность и тревогу.

Но все же он был с ней, и Антонина была счастлива…

Но вот однажды заступы ударились обо что-то. Глаза князя загорелись торжеством. Вскоре удалось вытащить тяжелый кованый ларец. Он оказался наполненным старинными золотыми монетами.

Антонина вздохнула и в этом глубоком вздохе было больше грусти, чем радости.

Она умоляла князя остаться еще хоть несколько дней, но он не соглашался. Он нежно простился с ней, обещал приехать уже открыто через два месяца, чтобы просить у отца ее руки и купить у него имение.

Антонина осталась одна.

Вначале она терпеливо ждала возвращения князя и была бодра. Она вся отдалась воспоминаниям и, чем больше проходило времени, тем призрачнее казалось ей ее счастье.