Вскоре от коллег пришло еще одно сообщение. Во-первых, в городке о телеграмме никто, включая ближайших соседей и друзей Марии Павловны, ничего не знает. Во-вторых, утром Чижик на машине отбыла в неизвестном направлении.

Бутов распорядился действовать более энергично и, если к полудню Ирина не покажется в городе, поручить участковому деликатно побеседовать со старушкой. Еще через час доложили подробности. Рано утром к домику учительницы подкатила «Волга». Номера никто не запомнил, но обратили внимание, что машина из областного центра. За рулем сидел мужчина лет тридцати. Лица его толком никто не разглядел. Рыжеватые усики, темные очки и замшевая куртка. Вот и все приметы. Ослепительно нарядная Ирина — красное трикотажное платье, плотно облегающее фигуру, очень шло к ее черным глазам и густым соломенного цвета волосам, уселась рядом с «очкастым» — так окрестили его мальчишки, — послала тете Маше воздушный поцелуй, крикнула: «До завтра!» — и укатила.

Вскоре Денисенко появилась на праздничной улице. Тысячи солнц звенели в умытых окнах, утренняя роса легла на железные крыши, улицы полыхали флагами. Первомай! А она, хмурая и озабоченная, ни на что не глядя и ни за кого, вопреки обыкновению, не «зацепившись» языком, проследовала к остановке автобуса, идущего в областной центр.

Так неожиданно исчезли из городка и Мария Павловна и Чижик. Куда отбыла «Волга» с «очкастым» за рулем — неизвестно. Что это — первомайская прогулка или нечто другое? Кто он, рыжеусый друг Чижика? И где уверенность, что «московская племянница» — это и есть Чижик? Быть может, Мария Павловна как раз и отправилась с телеграммой к настоящему Чижику?..

Слишком много неизвестных. Бутов вызвал в комитет своего ближайшего помощника Михеева.

— Слушаю вас, Виктор Павлович.

— Товарищ Михеев! Хоть и праздник, но придется лететь.

— Когда?

— Немедленно…

…Утром второго мая Михеев сообщил, что связался с коллегами из соседнего областного управления. Если к полудню от тамошних постов ГАИ никакие наводящие на след сообщения не поступят, он вместе с оперативным сотрудником КГБ и участковым инспектором милиции, знающим Ирину в лицо, сам займется поисками. Возможно, что к этому времени объявятся Ирина или Денисенко. Но и утром никто не объявился, обнадеживающих вестей с дорог не поступало, и бригада Михеева отправилась в путь. Погода была мерзкой — густой туман. Часто останавливались и расспрашивали водителей — безуспешно. Пошел дождь, и «дворник» лихорадочно маячил по ветровому стеклу. Зажженные среди дня фары выхватывали из желтоватой мути только пять-шесть метров глянцевитого асфальта или пузырящейся глины, которая еще час назад была грунтовой дорогой. А михеевский «газик» все петлял и петлял.

Только под вечер напали на след: в небольшом селе им сказали, что в районную больницу доставили девушку в красном трикотажном платье, по описанию похожую на Ирину. Документов при ней никаких, а спросить, кто она, невозможно: шок! Случилась беда — «Волга» перевернулась и чуть было не грохнулась в реку. Водитель умер по дороге в больницу.

От села до больницы — километров тридцать. При хорошей погоде — это не расстояние. Но вот уже третий час без удержу хлещет дождь. Темень. Дорога — серпантин, обвивающий крутые склоны Карпат. Водитель устал до отупения. Как быть? Снова в путь? Если еще быть уверенным, что это она! А то мало ли девушек в красных трикотажных платьях? Участковый предложил:

— Пусть водитель отдохнет до рассвета. Ночью все равно ничего не предпримешь. А в Москву позвонить можно и рано утром. Как, товарищ Михеев, согласны?

Михеев помедлил с ответом, посмотрел на шофера, который уснул, и сказал:

— Он поспит на заднем сиденье, а машину я поведу сам…

Поздней ночью они добрались до больницы, где их уже ждали — местное милицейское начальство и главврач.

— Больная чувствует себя лучше. Но шок может продлиться несколько часов. Около нее медсестра, а посторонних — увольте — не могу…

— Вы установили ее имя, фамилию?

— Пока нет. Документы не обнаружены, а спросить… Я уже вам объяснил…

— Ее спутник ничего не успел сказать?..

— Нет. Умер. Лежит в морге. Протокол составлен. Все, что требуется для установления обстоятельств аварии, сделано.

— Что же, прикажете ждать до утра? — недовольно спросил Михеев.

Главврач молча развел руками — ничем, мол, помочь не могу. И тут Михеев вспомнил про участкового.

— Разрешите этому товарищу хоть мельком взглянуть на нее. Поймите, доктор, это очень важно. Я вам потом все объясню.

…В четыре часа утра из райцентра в областное управление, а оттуда в Москву ушло сообщение полковнику Бутову:

Бутов пришел в свой кабинет задолго до начала рабочего дня. Виктору Павловичу по душе эти ранние часы, когда еще не «закрутилась машина», тебя не тревожат телефонными звонками, запросами, докладами и можно прочесть, спокойно обдумать и написать то, что не успел прочесть, обдумать, написать вчера.

Бутов высок и худощав. Узкое лицо с острым подбородком — в профиль полумесяц, как его обычно изображают иллюстраторы сказок. Полуседые волосы зачесаны назад. На работе привыкли к его мягкости, деликатности и неизменному спокойствию. И только самые близкие люди знают, ценой каких усилий ему, человеку нервному и легко возбудимому, дается это спокойствие. И не удивлялись тому, что порой он «срывался».

…Полковник открыл сейф, достал папку с документами, настольный календарь. Уже много лет его рабочий день, как бы трудно он ни складывался, начинался с просмотра «Правды» — привычка, сложившаяся еще в те времена, когда Бутов был на партийной работе. Но вот газета отложена, полковник откинулся на спинку кресла, закурил, и опять назойливо зажужжали тревожные мысли: «Чижик… Очкастый… «Ховай игрушки»… Авария… А главное — Сергей. Молодец Михеев, в общем-то он достаточно быстро восстановил картину событий!»

Позже, дополненная и уточненная, она выглядела примерно так:

…Телеграмма пришла вечером, когда тетка уже отгремела посудой, на кухне вкусно пахло пирогами и в комнате был наведен тот блеск, без которого праздник не в праздник. Старушка бережно перебирала довоенные фотографии. Еще накануне приезда Ирины она достала этот пухлый альбом, в который не заглядывала много лет. Тетя Маша давно обещала племяннице найти снимок покойного отца Ирины, да все было недосуг. И вот: «Батюшки мои, нашла!» Ирина так и впилась взглядом в пожелтевший любительский снимок. Совсем молодая мама, а рядом с ней отец. Обязательный в ту пору полувоенный костюм секретаря райкома партии — гимнастерка, бриджи, сапоги… Отец, который так и не увидел свою дочь. Тихо в комнате. Молча сидят на диване тетя и племянница. Каждая думает о своем. И вдруг стук в дверь.

— Телеграмма!..

Мария Павловна не торопясь надела очки, подошла поближе к свету и развернула телеграфный бланк. Прочла раз, другой и побагровела, заметалась по комнате, протянула телеграмму племяннице и вопросительно посмотрела на нее.

— Полагаю, Чижик это ты, а Сергей — тот самый шалопут. Так, что ли?

Она знала, что дома Иришку звали Чижиком и что есть среди друзей некто Сергей, студент. И вроде бы любят они друг друга, крепко, по-настоящему, а до свадьбы дело не доходит, чем весьма доволен отчим: «Он тебе не пара… Шалопут». Что значит «шалопут», никто, включая самого Рубина, точно не знал, но в семье с тех пор иначе его и не называли.

…Ирина прочла телеграмму и молча вернула ее тете. Наступила хрупкая тишина — вот-вот зазвенит, расколется.

— Может, любезная племянница соблаговолит объяснить, что сей бред означает? — спросила Мария Павловна, и в голосе ее металл: никогда до сих пор она так не разговаривала с Ириной.

— Не считаю нужным, тетя Маша. Известно же — шалопут…

— Но должен же быть какой-то предел… И потом, кто вас, молодых, нынче разберет!