Милиция просто удовлетворяла со мной жажду человеческого общения. Самая, повторюсь, естественная позиция гражданина РФ при общении с силовыми товарищами… Человечков там поискать. За тарелочек ответить.

У одной знакомой был невроз: она не могла писать букву «б». Буква казалось ей некрасивой, тошнотворной. Из-за своего хвостика, портящего вид строчки.

У нее был четкий кодекс, иногда позволяющий писать «б». Если, например, букв «бэ» в слове две — тоже мерзко, но разрешалось. Еще в каких-то редких случаях. Обычно же слову надо было искать синоним.

Или вообще не писать статью, где «бэ» было неизбежным. Знакомая работала журналисткой. Хорошей журналистской. Только вот писала медленно. Целый день на три килобайта. А вы попробуйте — попишите без «б».

И никто не знал ее страшной тайны. Ну медленно пишет, и медленно. Зато хорошо.

Когда она более-менее излечилась, то искренне не могла понять: почему коллеги так копаются? О чем можно вообще думать в статье — если ее можно писать всеми буквами алфавита?

Она посмотрела на мир с высоты прошедшего тренинг.

Позвали в «художку», в Художественное училище имени Сурикова. Себя показать, людей посмотреть, я же писатель, раньше были встречи с писателями, ну вот.

Говорили часа два. Вопросы были… И смешные, и всякие, но были же, и хорошо.

— Каких людей уважаете?

— Тип людей, выпавших из всех типов. Плохо классифицируемых, чем интересных. Придумавших себя. Уклонившихся… Отличающихся… Даже от самих себя…

— Неформалов, что ли?

— Неформал, наверное, интереснее среднего человека, но неформал — тоже, к сожалению, тип. Они уклонились, но надо уклониться еще и от этого уклонения. Каждому на себя.

— Верите ли вы в любовь?

— Что такое любовь?

— Ну это…

— Вы спрашиваете скорее о сексуальном влечении. В которое нет нужды верить, потому что оно есть. Верить же надо только в то, чего нет. В христианскую любовь, наверное, можно верить, но я в нее то верю, то нет.

— В чем проблема писателей?

— В читателях. В России сейчас, считая всех графоманов, пишущих людей уже больше, чем образованных читающих. Все остальные проблемы производные или надуманные.

— Правда ли, что математика — мотор всего?

— А почему математика?

— Есть такая фраза…

— Если вам приятно, можете считать ее и мотором, и тормозом, и шестым колесом…

— В чем смысл жизни?

— У меня есть опасение, что найденный, раз и навсегда, смысл жизни был бы вреден для смысла и опасен для жизни. Я не против вопроса, нет. Но вопрос важнее ответа, как и любой, наверное, вечный вопрос. «Бессмертна ли душа?», «есть ли бог?» и так далее. Что ни ответь, вопрос сильнее ответа. Можно ответить так: смысл — жить так, чтобы иметь возможность его задавать… Далеко не любая жизнь подразумевает возможность задавания каких-то вопросов. Считайте, жизнь удалась, коли вопрос уже задан.

— А если проще?

— Смысл жизни — в самой жизни. Но жизнь жизни рознь. Самое крутое, наверное — максимально правомерное нарушение максимального числа правил. Как вариант, считайте это самой короткой формулой гения…

— Верите ли в идеал?

— Идеала нет, поэтому в него можно и нужно верить.

— А какой он?

— Любой образ, на который станет похожа жизнь. Научная истина — описание, которое стремится к подобию реальности. Идеал — описание, к подобию которому стремится реальность. Эмпирически, по жизни мы знаем, что на свете не было ни одного святого, но понятие святого в культуре есть. Человек, который говорит — «здравствуйте, я сверхчеловек?» — что он внушает? Либо смех, либо страх. Но понятие сверхчеловека в культуре есть. Как линия горизонта, что ли, чтобы было, куда тебе топать… Но представьте себе человека, который ее «достиг»!

— У вас есть хобби?

— Черт его знает, где моя работа, а где мое хобби… Вот я чего-то пишу, когда меня никто не гонит это писать — это как? Или вам нужно такое хобби, которое нельзя выдать за работу? Может быть, шахматы — я люблю играть, но играю плохо, так что точно хобби… Чтение книжек, чем дальше, правда, тем меньше. Пребывание в одиночестве — хобби. Общение — тоже хобби. Но только такое общение, из которого выходишь немного другим. Короче: не можешь меня изменить — на хрен ты мне? Можно ведь общаться, не просыпаясь. «Привет, как дела, нормально, а у тебя» и т. д. Алкоголизм, который я периодически побеждаю. Много раз, да. Но это скорее болезнь, чем хобби. Хотя что мешает нам иные болезни считать за хобби?

— Что для вас попса?

— Все, что обезболивает, усыпляет и развлекает, оставляя тебя тем же самым. Я если тебя меняют, то не попса. Простой критерий. Я не против попсы. Никто не стал глупее от телевизора.

— Зачем вы пишете?

— Считайте, что меня от этого таращит и плющит. Я, кажется, говорил, что писательство — не профессия. Здесь и сейчас — точно не профессия. Считайте это практикой вроде йоги. Считайте это получением удовольствия вроде секса. Только не считайте это профессией, и не ошибетесь.

Знакомая моей подруги вернулась из Греции. Много чего хорошего видела, поразили — бродячие псы. Они все поголовно толстые, ленивые, с ошейниками. Это именно бездомные собаки. В России с ними что делают? Обычно ничего, но если уж делают — сразу мочат. В Афинах их отлавливают, ставят прививки, вешают про это ошейник, и на всякий случай кастрируют. Делать им, кастратам, особо нечего. Жрут и греются на солнышке в Акрополе. Много их. Это смачно, прикольно и как-то грустно.

«Вот и в Европе так же», — грустно говорит подруга, жившая там. Имея ввиду атмосферу заболивости, аккуратности и кастрированности. Сама она, кстати, полагает Европу более пригодным к проживанию местом, нежели Россию. «Для нормального человека». Сама она имела возможность остаться, но вернулась в РФ. Вряд ли тому причиной особый «патриотизм». Просто есть такие люди, которым в России жить интереснее, и все тут.

Пиарщик обычно разводит население в интересах клиента. Это может быть очень прагматично, красиво, тонко, но вряд ли это благородное дело, верно? Мне же тут рассказывали про одного пафосного пиарщика. Он решил, что минус на минус — дает плюс. И гордиться тем, как кидает и дурит своих клиентов. «Я этих жирных свиней презираю».

Практически Робин Гуд, обирающий неправедные элиты в пользу более бедных, конкретно — более бедного себя. Примерно на среднюю зарплату в России с лишним нулем.

Предвыборные кампании он проваливает, чем… гордится. Этакий партизан, состоящий в гестапо на довольствии, но пускающий под откос поезда. «Меньше этим козлам достанется». Главное — холить образ самого себя. Обвести козлов. Чтобы, значит, и дальше звали на выборы. Ничего, зовут. И агентство зовут, где он, и его самого. «У нас половина агентства мыслит, как и я».

Мераб Мамардашвили говорил, что когда был маленьким — не понимал смысла похорон, их ритуалов, их социальных игр. «Зачем плакальщицы плачут, это ведь неискренне?». Затем вырос, стал философом, все понял и пояснил. Что человек по природе склонен все забывать, что искусственная среда культуры — держит возможность переживания, и т. д.

Умом я понимаю, что философ, конечно, прав. Искусственная среда культуры, все верно. Только у меня — реакция обратная. С похоронами. Чем больше там ритуала, тем меньше там моих чувств.

Если они возникают — то скорее в тех местах, где плотная ткань социальности как-то рвется, где спонтанность, где вне сценария… Интересно — это только мое?

Если не только мое, то можно было бы выстроить неверную, но убедительную теорию, что похороны придумали, чтобы… побыстрее забыть покойного. Прийти, отыграть по правилам. Сначала слову Иксу, потом Игреку, все по чину, все по местам. Не дай бог чего перепутать. Тяпнуть водочки, разойтись и заняться своими делами. Короче, нагнетать «социальное», блокируя «внутреннее».