Николас сочувственно покивал.

– Я бы хотела, чтобы уже к Новому году её можно было вывозить в свет.

Он с трудом сдержал улыбку, представив этот «свет»: вчерашних завмагов, райкомовских работников и бухгалтеров, изображающих из себя салон Анны Павловны Шерер.

– Но ещё до того, в ближайший вторник, Мирочку ждёт первое серьёзное испытание. Отец решил устроить приём в честь её дня рождения. Соберётся много гостей. Она не должна ударить лицом в грязь. Как вы думаете, сэр Николас, многого ли вы сумеете добиться за столь короткий срок?

Он озабоченно покачал головой и нахмурил лоб, как это делает ДЭЗовский сантехник, когда говорит: «Ну не знаю, командир, сам гляди, работы тут много, а у меня смена кончается».

Окончательно входя в роль, сказал:

– Сделаем. Зевать она будет с закрытым ртом, это я вам гарантирую. Кстати, сколько вашему ребёнку лет?

Ответ был неожиданным:

– Через три дня исполнится восемнадцать.

Вот тебе на! Хозяйка выглядела максимум лет на тридцать.

Инга Сергеевна улыбнулась, правильно истолковав удивление собеседника в лестном для себя смысле.

– Вы думали, что Мирочка моя дочь? Нет-нет, это дочь моего мужа. Там целая романтическая история… – Госпожа Куценко сделала неопределённый жест, однако от пояснений воздержалась, вместо этого сочла нужным сообщить. – Вместе мы живём совсем недавно, но я успела полюбить Миру как родную дочь.

За окном раздался шелест колёс по гравию, и лицо хозяйки просветлело.

– Это муж! Он ненадолго, скоро снова уедет по делам, но я хочу, чтобы он на вас взглянул. Посидите, пожалуйста.

И вышла, оставив Фандорина одного.

Вежливей было бы сказать: «я хочу вас познакомить», мысленно поправил он работодательницу и сам усмехнулся – надо же, учитель изящных манер. Не поменять ли профессию? Пятьсот долларов в неделю на всем готовом, плохо ли?

Госпожа Куценко вернулась в гостиную, сопровождаемая невысоким мужчиной лет сорока пяти – пятидесяти с некрасивым, но, пожалуй, значительным лицом: высокий лоб, бугристый плешивый череп, внимательные глаза за толстыми стёклами и неожиданно сочный, толстогубый рот.

Так-так, вычислил Николас. История семьи угадывалась без большого труда. Этот самый Куценко несколько лет назад разбогател, женился на молодой фифе, а прежнюю подругу дней своих суровых, как это водится у мужчин предклимактерического возраста, отправил в отставку. Недавно же отобрал у неё и дочку, должно быть, хорошо за это заплатив. Нет повести банальнее на свете.

Вошедший протянул руку с длинными, как у скульптора или пианиста, пальцами и тихо сказал:

– Мират Виленович. Рад, что вы понравились Инге.

– Очень приятно познакомиться, Марат Виленович, – ответил на рукопожатие Фандорин, решив, что не совсем точно расслышал имя.

– Не «Марат», а «Мират», – поправил хозяин. Примечательные губы тронула мягкая ироническая улыбка. – Сокращённое «Мирный атом». Отец работал инженером в КБ, а времена были технократические.

– Пообедать успел? – спросила Инга Сергеевна, сняв нитку с его рукава.

Он помотал головой, перестав обращать внимание на гувернёра. Устало потёр веки.

– Некогда было. Сделай какой-нибудь бутерброд и поеду. В дороге нужно ещё видеодосье пациентки посмотреть.

Жена со вздохом подала ему пластмассовую коробочку.

– Так я и знала. Вот, с докторской и огурчиками, как ты любишь. Рубашку смени, несвежая.

Мират Виленович, кажется, не на шутку проголодался. Цапнул из коробки красивый маленький сэндвич, откусил половину и пошёл к дверям.

– Извините, – бросил он на прощанье Фандорину, сосредоточенно работая челюстями. – У меня в час операция.

И удалился.

– Я дам рубашку! – крикнула Инга Сергеевна и бросилась вдогонку.

Эта сцена произвела на Николаса самое удручающее впечатление. Он бы предпочёл, чтобы хозяин оказался противным, тогда было бы не так тяжело за ним шпионить. Но Куценко магистру скорее понравился, да и отношения между обитателями кукольного дома были вполне человеческие, не как у Барби с Кеном.

– Ваш муж оперирует? – спросил Фандорин, когда хозяйка вернулась. – Я думал, он бизнесмен.

– Да что вы! – удивилась госпожа Куценко. – Мират – светило косметологической хирургии. У нас в стране ему нет равных, а, может, и во всем мире. Он один из первых, ещё в конце восьмидесятых, открыл частную клинику. Сейчас, конечно, менеджмент отнимает много времени, но он продолжает оперировать сам. Неужели вы не слышали о методике Куценко?

– Да, что-то такое читал, про чудеса омоложения и рукотворную красоту. И рекламу видел: как фея касается Золушки волшебной палочкой, и чумазая замарашка превращается в ослепительную красавицу.

– Напрасно вы улыбаетесь, – строго сказала Инга Сергеевна. – Это не преувеличение, а истинная правда. Мират настоящий кудесник. Дурнушку он делает интересной женщиной с шармом, а лицо обыкновенное, так сказать, среднестатистическое, превращает в настоящее произведение искусства. Он хирург от Бога!

Снисходительно улыбаться, кажется, не следовало. Николас поспешил исправить свой faux-pas:

– Я заметил, какие у него тонкие, красивые пальцы.

Прекрасные глаза хозяйки затуманились, голос стал мечтательным.

– Ах, вы даже не представляете, какие у него гениальные руки! Иногда они бывают сильными, даже безжалостными, а иногда такими нежными! Знаете, как Мирата любят растения? Они чувствуют животворную энергию! У нас в зимнем саду есть ужасно капризные цветы. Когда их поливает прислуга, они начинают сохнуть, а у Мирата расцветают, как в джунглях. И животные к нему тоже льнут – собаки, кошки, лошади. Они тоже умеют видеть настоящую, внутреннюю силу!

Николас несколько растерялся от столь откровенной демонстрации супружеского обожания. На душе стало совсем отвратительно.

Господи, зачем кошмарной женщине по имени Жанна, верней, её таинственному заказчику понадобился этот доктор?

Последняя надежда оставалась на дочку, эту новорусскую инфанту, наверняка испорченную скороспелым папашиным богатством, и к тому же ещё, очевидно, редкостную тупицу, раз она, несмотря на всех репетиторов, к восемнадцати годам не сумела закончить школу.

Хозяйка вела Фандорина знакомиться с падчерицей – через анфиладу комнат, в которых евроремонт причудливо сочетался со старинной мебелью и сохранившейся кое-где лепниной, рассказывала про историю усадьбы. Кажется, её не то выстроил, не то перестроил кто-то из приближённых императора Павла – впрочем, Николас слушал вполуха, готовясь к встрече с ученицей: никаких нервов, максимум терпения, главное же – сразу правильно себя поставить, иначе учительство превратится в унизительную пытку.

Комната принцессы находилась на втором этаже. Через огромное полукруглое окно открывался прелестный вид на поле, лес, реку, но Николасу было не до любования природой. Он быстро оглядел просторную – нет, не комнату, а самую настоящую, залу, с белыми колоннами и небольшой галереей, опоясывавшей внутреннюю стену. Самой обитательницы чертога видно не было, однако, судя по разбросанным там и сям нарядам, по отсутствию книжных полок, по навороченному компьютеру, на здоровенном мониторе которого застыла жалкая игра «Крестики-нолики», Никины предположения относительно интеллектуального уровня девицы Куценко полностью оправдывались.

– Мирочка, ты что, спишь? – позвала хозяйка, направляясь к завешенному портьерой алькову.

– Нет, Инга Сергеевна, – донёсся откуда-то сверху, будто с самих небес, звонкий, чистый голосок. – Я здесь.

Николас обернулся, задрал голову и увидел над перилами балюстрады истинного ангела: тоненькое личико в обрамлении очень светлых, почти белых волос, широко раскрытые голубые глаза, худенькие голые плечи с бретельками не то от лифчика, не то от комбинации.

– Почему ты там сидишь? И почему неодета?

– Сняла платье, чтобы не испачкать. Тут пылища – ужас. Не вытирает никто, так я решила тряпкой пройтись, – ответила спрятавшаяся за перилами нимфа, разглядывая Николаса. – А села, потому что неодетая. Стыдно. Вы ведь не одна…