— Ой, не надо меня хлебать, люди добрые, — насмешливо прогундосила я, поигрывая мясницким тесаком, найденным на кухне. — А небось худо без цепного вурдалака лиходеить?

Незнакомый бугай, скорее всего один из обещанных сыновей, попытался метнуть в меня чугунок с кулешом, но промазал. Запах варева ударил в ноздри, я сдержала тошноту. Это какой нелюдью надо быть, чтоб набивать брюхо, когда внизу вершится кровавая расправа! Ванечка умело скрутил всех трех мужиков, походя заехав в ухо самому крупному. Старуха неподвижно сидела за столом, брезгливо поджав губы.

— А давай, бабушка, я тебе ручки завяжу… — ласково подступился к ней дурачок.

— Оставь ее… — На меня вдруг навалилась усталость. — Куда она денется ночью одна?

Парень послушно отступил и пошел доставать из подпола наше бравое воинство. А потом мы с ним чуть не до самого рассвета топили снег во всей нашедшейся на кухне посуде. Трактирным запасам я не доверяла. Накачивая наших больных водой, мы заставляли их извергнуть всю попавшую в желудки гадость. И когда уже привели в чувство Зигфрида и всех, кому еще можно было помочь, выяснилось, что старуха таки сбежала. Из пятерых разбойников выжили только двое, причем один из них — тот самый Прошка, про которого я думала, что он «не жилец».

Метель стихла, самый край окоема уже наливался багрянцем. Скоро рассвет. Я сидела на завалинке, привалившись спиной к балясинам крыльца, куталась в овчинный тулуп, дыхание вырывалось изо рта тугими барашками. Ноги гудели от усталости, а в голове поселилась страшная звенящая пустота. Прошка со вторым разбойником суетились у сараюшек, собирая дрова для поминального костра.

— Вот, приоденься. — Зигфрид положил мне на колени сложенную льняную рубаху. — Нечего своими прелестями мужиков соблазнять.

Я только кивнула — говорить не хотелось. Студент пристроился рядышком, натянув шапку поглубже и спрятав руки в рукава зипуна.

— Я допросил кабатчика.

— И что? — спросила я скорее из вежливости.

— Как я и предполагал. Хозяин всю жизнь при трактире. Барыжил помаленьку, разбойнички ему добро привозили, он купцам заезжим перепродавал. Дело не хлопотное. Сыновей в помощники подрядил. А тут лет двадцать назад забрела на огонек одинокая магичка.

— Это он ее обратил?

— Ну да. Говорит, бабка его травница была знатная. Накачали барышню зельем, заперли в подпол… Поморили пару-тройку седмиц голодом, а потом уж она сама кровь согласилась пить.

— Зачем ему вурдалак понадобился?

— А у него в тот момент разлад с главарем разбойников случился — кто-то кому-то что-то недоплатил. Очень уж хозяин боялся, что его на ножи поставят. Вот защиту себе и подготовил. Рыдает, что денег много барынька за помощь запросила.

— Так после того, что с ней сделали, она колдовать уже не могла?

— Упырь теряет магические способности, зато приобретает нечеловеческую силу и, практически, бессмертие. Ну еще всепоглощающий, ничем не насыщаемый голод.

— Она убила атамана?

— Да. А потом уж возврата не было. Как только она отняла чужую жизнь, обращение завершилось.

Я разрыдалась:

— Почему она не призвала стихию, пока еще в силе была, не разнесла весь этот хлев к псам драконьим?

— Понимаешь, девочка… — Зигфрид придвинулся поближе и обнял меня за плечи. — Нас учат находить нити силы, использовать их, защищаться от влияний чужих магов. Со временем приходит ощущение всевластия, бесшабашной вседозволенности. Если б против нее направили магию… Помнишь, как в сказках: «Ты меня колдовством, а я тебя естеством»?

Я вытерла рукавом слезы:

— А чего не порешил ее, как дело сделала?

— А зачем? — По старой привычке студент ответил вопросом. — Цепная нежить — штука полезная. Ведь упыри привязаны к месту, где их обратили. По ночам трактирщик ее охотиться выпускал, а с первыми рассветными лучами она сама в свое логово возвращалась. У него даже надобность в разбойниках отпала — крам сам в руки шел. Говорит, злобная тварь была и силищи неимоверной. Только хозяина слушалась, ну еще его сыновей немного.

— Она не хотела меня убивать, — решилась я.

— Что? — В голосе парня послышалось удивление.

— Сперва кинулась, только рубаху и разодрала. — Я распахнула тулуп, демонстрируя повреждения. — А потом, как медальон увидала, остановилась. Теперь мне кажется, сказать что-то хотела, объяснить…

— Да нет, глупости. Упыри не говорят.

— Вот и у нее не вышло. Мне показалось, она рада была, что умрет. Я ведь даже не была уверена, что деревяшка из осины… А она вроде как поняла. И еще вот, смотри.

Я разжала ладонь и показала Зигфриду фиолетовый шарик на цепочке.

— Ого! — Зигфрид уважительно хмыкнул. — Не простая барышня была — адепт первого круга.

— А что, не у всех магов такие висюльки имеются? — шмыгнула я носом.

— Нет, — замялся студент. — Вот у меня нету. Пока.

— Ну, я это… пошел, — вдруг раздался голос.

Ванечка свешивался с крылечка на манер оползня.

— Ты откуда здесь, племянничек? — слабо улыбнулась я.

— Парень тут все время сидел, — пояснил барон. — Я его направил за тобой присмотреть, а то ты у нас девица с норовом.

Надо же! Я была настолько погружена в скорбные думы, что ничего вокруг не замечала. Иван подхватил свою алебарду, до этого стоявшую у двери, и вошел в дом.

— Забавно, — проговорил Зигфрид. — С первого взгляда — вылитый Иван-дурак, а присмотришься…

— И прям Иван-царевич, — подхватила я.

Фольклорная практика у студента была, это вам не ежик чхнул. Иногда такие обороты вставляет — аж слушать приятно.

Я вдохнула полной грудью морозный воздух. В конце концов, мы живы, это главное. Теперь нужно сдать трактирщика с сыновьями ближайшему отряду стражи. За все лиходейства, ими учиненные, положена смертная казнь. И ни капельки поганцев не жалко. Это справедливо. А пока мы с Зигфридом просто молчали. Я чувствовала плечом тепло спутника, и это вселяло в меня спокойствие, уверенность, что все будет хорошо. Вдруг подумалось: а может, ну ее к дракону, эту Элорию? Ну чем плохо остаться в наших краях, наплевав на открывшуюся силу, поселиться в какой-нибудь деревеньке, куда не дотянутся руки вещунов, хозяйство завести, мужика найти простого да работящего, родить троих, нет, лучше четверых деток? И, не горюя по уходящим годам, просто жить…

Истошный визг больно ударил по ушам. Ёжкин кот, будто за дверью трактира свинью режут! Мы вскочили и ринулись внутрь. Задевая друг друга плечами, ввалились в зал и застыли на пороге. За спиной встревоженно дышали Прошка с товарищем, тоже прибежавшие на подмогу. Но помощь уже была не нужна. Никому. Ванечка бросил на пол голову трактирщика и подтолкнул тело древком алебарды. Еще два обезглавленных трупа лежали тут же.

— Ты, тетенька, не боись, — проговорил дурачок, вытирая пятерней окровавленное лицо, — я их сперва развязал, чтоб все по-честному было — по справедливости.

— Что-то я в тебе доблести богатырской не заметила, когда с упырихой надо было драться, — растерянно пробормотала я.

— Э нет, — грустно улыбнулся Иван. — То была просто баба обездоленная. А они настоящие упыри и есть.

Такая вот справедливость.

Мы решили не разводить костер на дворе, а спалить всю халабуду к драконьей матери. Наскоро вытащили наружу свой нехитрый скарб. Награбленное хозяином за долгие годы оставили как есть. Ни у кого из нас рука бы не поднялась что-то из кровавого наследства присвоить. Я сохранила только подвеску покойной колдуньи. Барон призвал свою стихию, и трактир моментально вспыхнул, будто подожженный невидимой рукой с четырех сторон. Языки пламени возносились к небесам, унося наших покойников в тот мир, где текут молочные реки с кисельными берегами. И несчастную магичку, и ее безымянных жертв, и наших бравых разбойничков — всех мы предали очистительному огню. А хозяин с сыновьями… Что же, Иван в чем-то прав. С нелюдями по-людски и нельзя. Их обезглавленные тела мы тоже оставили в трактире. Зигфрид сказал, что на том свете разберутся, кому кнут, а кому пряник.