– А как?

– Хочешь знать? А как же скорбь от приумножения знаний?

– Дураком быть – тоже не весело.

– Земного не познавши, небесное постичь хочешь? Слыхал такую пословицу?

– Земное небесным управляется, если не знаешь причин – не поймешь и смысла.

– Интересно с тобой, отрок, давно у меня такого собеседника не случалось. Ну слушай, если желание есть. Сварог действительно Вседержитель, Отец Творения, создавший первоначальное бытие. Это – верно, а вот насчет Даждьбога поп твой соврал… Ну, может, не соврал – ошибся. Он хоть и умен, и наукам обучен, а пошел по стопам людей простых, умствованиями себя не обременяющих: раз солнечный бог, то, значит, он сам и есть солнце. А на самом деле… ты такие имена слыхал: Хорс, Ярило?

– Слыхал.

– И что они значат?

– Солнце.

– Что, три разных имени?

– У разных народов солнечный бог по-разному назывался: у египтян – Ра, у древних греков Гелиос…

– То – у разных, а мы-то – один народ. Так вот: Даждьбог, Хорс и Ярило – не три названия одного, а три сына Свароговых, которые солнце по небу водят, но каждый в свое время. Хорс – от зимнего солнцеворота до весеннего равноденствия, Ярила – от весеннего равноденствия до летнего солнцеворота, а Даждьбог – от летнего солнцеворота до осеннего равноденствия. Вот так-то!

– А осенью?

– А осенью природа умирает, день на убыль идет. Солнце в осень водят опять три брата: Перун, Троян и Яровит. Ну и где здесь Святая Троица?

– Но все равно похоже!

– Похоже. Как первых людей звали?

– Адам и Ева.

– А по-нашему: Одинец и Дева. Почти одно и то же. В одном твой поп прав – есть где-то в глубине времен общие корни, есть, но слишком много времени прошло, слишком далеко мы разошлись. И, – Нинея тяжело вздохнула, – продолжаем расходиться. Сам видел, как Настена от велесовой мудрости шарахается, страшней она ей кажется, чем христианство, хотя от нас она зла не видела, а христиане ее семью убили. Вот поп тебе говорил, что германцы нас давят, а почему? Да потому, что лютичи и бодричи между собой резались яростнее, чем с германцами. Если изредка мирились, так от германцев только брызги летели, а потом – опять за свое… Рюрик-то ведь бодричем был, ушел от междоусобиц. Сюда пришел, чтобы единый народ в единую державу собрать, а потомки его – Рюриковичи – опять землю делят да между собой режутся.

– Да что же, на нас проклятие какое-то лежит, что ли?

– Глупости! Нет никакого проклятия! Воля нужна и сила в одном кулаке! Карать тех, кто разлад вносит, без жалости!

«Ни хрена себе! А бабка-то – государственница! Дай ей силу, она такого шороху наведет, такую великую державу построит от моря до моря… Императрица! Екатерина Великая, не меньше! Только вот бодливой корове, как говорится, бог рог не дает. А может, есть рога или выращиваются?»

Нинея, похоже, сама смутилась собственной откровенности.

– Не ожидал?

– Да нет, баба Нинея, что-то такое и должно быть. Рюриковичи и вправду слабеют, единство теряют, между собой грызутся. Если от прежних времен что-то осталось, есть соблазн воспользоваться…

– Вот именно: «если осталось»… Ну а если бы случилось, ты на чью сторону встал бы?

– Даже и думать о таком не хочу – крови-то сколько прольется! Да и не дадут нам между собой разобраться. Степь, булгары, ляхи, нурманы, угры, Царьград… Всех и не перечислишь. Обязательно попользуются, не устоим.

– А без крови как? Знаешь способ?

– Не знаю! Что ты от меня хочешь услышать? Чего вы все от меня хотите: ты, дед, Настена, Михаил?

«Клюнет или нет? Я же искренен, меня действительно это волнует, должна она это почувствовать!»

– Смотри-ка, захотел свое место в мире узнать! А не рано? Тебе же всего тринадцать.

– Меня к чему-то готовят, я хочу знать: к чему? С дедом все понятно, с Настеной вроде бы тоже, а отец Михаил, а ты?

– Мишаня, Мишаня… дите ты еще, хотя и умное. Ничего-то тебе не понятно, даже с дедом, а уж про остальных…

– Это как?

– А так. Чего, ты думаешь, дед боится?

– Что сотню добьют. Туровский князь не знает, на чью сторону мы встанем, если он от Киева отложиться вздумает. Ему легче нас угробить, чем постоянно оглядываться.

– И какой выход?

– Я думал: может, под руку епископа отдаться? Церкви, чтоб на князей влиять, сила нужна.

– Это ты так думаешь, а дед?

– Не знаю.

– Он от ран оправился?

– Вроде бы получше стал, но нога-то новая не вырастет.

– Но в седле прочно держится?

– Да.

– А равноценная замена ему есть?

– Нет, даже и близко никого… Так ты думаешь, что он хочет на службу вернуться?

– Да, и вернуть его может только князь! Корней хочет тебя с братьями князю показать, чтоб тому понравилось, чтоб внимание обратил. Тогда можно будет намекнуть, что Киев далеко, а князь Вячеслав Владимирович Туровский близко, и верный человек во главе сотни ему будет полезен. Если бы Ярослав Святополчич был жив, то было бы проще – он твоего деда знал и ценил. Или если бы сын его туровский стол унаследовал бы. Он твоего деда тоже помнит. А нынешнего туровского князя – сына Владимира Мономаха – надо чем-то привлечь, удивить, вот тебя с братьями и заставят разные диковинки показывать, смотри, мол, чему сотник Корней даже детей выучить способен! Понял теперь?

– Это что ж, я вроде ручного медведя у скоморохов получаюсь?

– А тебе жалко родному деду помочь?

– Да нет, но обидно как-то… Хоть бы объяснил.

– А он и сам еще не знает.

– Как это не знает? Ты же сама только что сказала…

– А как он к князю попадет? Думаешь, так просто его допустят?

– Может быть, у него при княжьем дворе какие-то старые знакомые остались?

– И он до сих пор не воспользовался?

– Ну… Случай не представился или еще что-то.

– За четыре-то года?

– Не за четыре – он всего год-полтора как по-настоящему оправился.

– Не к кому твоему деду обращаться. Около князя – все чужие.

– Ну хорошо, с дедом ты мне объяснила, а с остальными?

– Настена, думается, тебе правду сказала. Если что – ты Людмиле помочь должен будешь. Ко мне ее приводить не бойся, я не хуже Настены знаю, что с лекарками против их воли ничего делать нельзя. При случае так и передай: Нинея только добра желает, ущерба Людмиле от меня никакого не будет, светлые боги мне в том свидетели.

– Передам, да будет ли толк?

– Скорее всего, не будет, но все равно передай. А насчет этих… Как ты их назвал?

– Есть такая наука – евгеника. Ее адепты думают, что человеческую породу улучшить можно… Как бы это сказать? Ну как со скотиной: слабым и дурным потомство производить не дают, а от сильных и… Не знаю я, как объяснить.

– Не тужься, поняла я. Глупость это.

– Но Юлька же…

– И все! Дальше нельзя! Ты слово «гармония» знаешь?

– Да, знаю, а при чем здесь…

– А слепых видел когда-нибудь?

– Видел.

– Чем они от зрячих отличаются, кроме зрения?

– Пальцы у них чувствительные, слух острее, обоняние…

– Вот! Слепота – плата за улучшение других качеств. Даром ничего не бывает! Можно улучшать что-то одно, но от этого будет ухудшаться что-нибудь другое. Если понемногу, то не страшно, а если сильно… не бывает таких людей – не выживают они. Если ты так уж древних философов любишь, то вот тебе: не дано человекам божественную гармонию нарушить, наказание за это – смерть или безумие. Ты за Людмилой ничего такого странного не замечал?

– Нет вроде бы, хотя… Знаешь, злая она, даже с матерью все время собачится, но больных это не касается, если она хочет, то может быть и ласковой и доброй. А в обычной жизни, чуть что, или язвит, или злится.

– Вот видишь, кроме своего дела, ей вся остальная жизнь не мила, это по-твоему как – хорошо?

– Трудоголик.

– Что?

– Просто слово такое, означает, что человеку ничего, кроме его дела, не интересно.

– Теперь понимаешь, что дальше продолжать нельзя? Следующий шаг – безумие, а если ее ребенок светлый разум сохранит, то телесно уродом может оказаться. А какой из урода лекарь?