Нункиянима, произнес про себя Данло, ми алашария ля шанти. Пела Яганима, Шакаянима, ми алашария ля шанти, шанти.

Астриер, стоя у закрытого ставнями окна, разглядывал ящик с колбасами и окровавленными мисками, где лежали печенка, легкие и мозги. Зачем ему эти потроха? Попросил бы лучше червячника завернуть ему мякоть шегшея. Данло прикидывал, сколько сдерет червячник с него самого за двадцать фунтов тюленины, наиболее жирного и питательного мяса.

— Не хотите ли чаю? — спросил червячник астриера, мотнув головой в сторону кухни. — У меня есть летнемирский золотой — я заварю, пока вы будете выбирать.

— Спасибо, не надо, — промолвил астриер тонким, но хорошо поставленным голосом. — Боюсь, что не располагаю временем.

— Ну а ты? — Налитые кровью глаза испытующе впились в Данло. — Снял бы ты маску, шубу да напился чаю со мной.

— Нет… я, пожалуй, не буду раздеваться.

— Что, холодно? — Червячник подошел поближе. — Понятное дело — иначе мясо испортится. Но такой здоровяк, как ты, вроде бы не должен бояться холода.

Как бы желая проверить степень здоровья Данло, червячник дружески стиснул руку Данло повыше локтя, похлопал его по спине, по плечу и сказал:

— Кое-кто из наших избежал голода, занимаясь мясным промыслом, но ты, похоже, устроился лучше всех. Какие мускулы! Много надо мяса, чтобы прокормить такое прекрасное тело.

Данло закрыл глаза, вспомнив жуткую легкость Джонатанова тельца; он почти чувствовал, как мальчик прижимается к нему и как его сердечко стучит рядом с его собственным сердцем — быстро, как у птички. От стыда и беспомощности у Данло защипало в глазах, и он сказал:

— Я хочу купить двадцать фунтов — а если можно, то и больше.

— Это будет стоить тысячу городских дисков.

— Тысячу?!

— Шегшеинка отличная, первый сорт.

— А за триста что можно купить?

— Это все, что у тебя есть?

— Могу я купить двадцать фунтов тюленины за триста?

— Нет, но двенадцать фунтов я тебе продам.

— Мне этого мало.

— За четыреста я дам тебе субпродуктов — целых двадцать пять фунтов.

— Печенку? Сердце, мозги?

— Ну, требуху и легкие, конечно, тоже добавлю — у меня имеется особая смесь, если кто хочет купить подешевле.

— Нет. Требуха мне не нужна.

Червячник улыбнулся, как будто вдруг что-то вспомнил.

— В холодильнике у меня есть неразделанные туши. Если ты не прочь сам поработать мясником, я подберу тебе ногу шегшея на двадцать фунтов и продам ее по дешевке.

— Правда? А тюленины там не найдется?

— Не помню, что у нас осталось, пойдем поглядим. — Тут червячник заметил, что астриер тоже очень заинтересовался дешевым мясом, и попросил его снять шубу, сказав: — Там в холодильнике кровища — еще перепачкаетесь.

Холодильник помещался в задней комнате. Червячник включил там свет и пропустил Данло с астриером внутрь.

Холод, идущий из открытого окна, обдал Данло, как ледяная вода, а от запаха тухлятины его чуть не стошнило. Ботинки скользили на деревянном полу, заляпанном жиром и кровью.

В углу помещался разделочный стол, тоже залитый красным, в другом стояли два деревянных корыта, до краев полные кровью, костями и розоватой кожей. Данло уставился на эти емкости в ужасе, но тут его, как молния, поразило нечто другое.

На крюках, привинченных к потолку, висело семь ободранных, обезглавленных туш — алые, прослоенные белым жиром. Это были не шегшеи, не шелкобрюхи и не тюлени, а куда более распространенные животные, которых гораздо легче подстеречь и убить.

Не может быть, подумал Данло. Человек не должен охотиться на человека.

Однако это были люди — мужчины или женщины. Данло распознал в тушах человеческие тела с той же уверенностью, с какой отличал свою правую руку от левой. В тот же момент он понял, что червячник заманил их в эту комнату, как и его, и здесь убил их. В холодильнике убивать удобнее всего: пятна крови на стенах не насторожат покупателей, и Данло в предсмертной борьбе не разобьет ни одного из мясных ящиков.

Да и трудно было бы обработать такое крупное, как у него, тело без здешних талей и крюков. Данло оценил хитрость и логику действий червячника, но превращаться в обезглавленную тушу ему отнюдь не хотелось.

Он мог бы просто убежать, но червячник предугадал это заранее — червячник давно уже приноровился забивать на мясо себе подобных. Пока Данло в полном шоке смотрел на подвешенные тела, червячник обхватил его сзади. Он был очень силен, и астриер — никакой не астриер, конечно, а такой же червячник, переодетый астриером, чтобы обманывать потенциальные жертвы, — схватил со стола окровавленный топор. Он мог бы тогда запросто убить Данло, как убил до него многих других.

Убить человека — дело нехитрое. Надо только лишить его способности двигаться, и острая сталь расколет даже самый крепкий череп. Всего полгода назад червячник удержал бы Данло — хотя бы на тот момент, что требовался для удара: силой он тогдашнему Данло не уступал. Но он не принял в расчет скульптурной работы Констанцио и не имел понятия о страшной силе, обитающей в новом теле Данло. Данло и сам еще не освоился с ней — но когда мнимый астриер взмахнул топором, кровь наполнила его мускулы мощью звездного огня, и он мигом вспомнил навыки, которым обучился в детстве, борясь с другими мальчишками на снегу.

Почти не задумываясь, он нагнулся и бросил свое тело вперед, как катапульту, перекинув изумленного червячника через себя. Тот, изрыгая проклятия, врезался в своего напарника, и оба рухнули на засаленный пол. Только чудом никто из них не поранился о топор — орудие вылетело из руки ложного астриера и ударилось о стену. Будь на месте Данло другой человек, он подобрал бы топор и вышиб мозги обоим каннибалам, но Данло только смотрел на них, застыв без движения, , как снежный заяц.

Это продолжалось целую вечность. Никогда не убивай, думал он, никогда не причиняй вреда другому, даже ради спасения собственной жизни.

Затем его паралич прошел, и он выбежал из этого людоедского логова. На улице он прицепил коньки и помчался по темным безымянным ледянкам сам не зная куда. Даже ледяной ветер, который он глотал полной грудью, не мог изгнать привкуса крови и смерти у него изо рта. Пустой живот, обжигаемый кислотой, превратился в сгусток боли. Монеты, которые дала ему Тамара, тянули его вниз, точно камни. Никогда он больше не будет покупать мясо, даже ради спасения собственной благословенной жизни, даже ради спасения Джонатана. Он даже смотреть не сможет на мясо. И в людях отныне он тоже будет видеть мясо, способное утолить нестерпимый, жгучий голод других людей.