И я пошла туда — следом за ними. Не готовясь к встрече лицом к лицу, не переодевшись, не продумав, что скажу. Мне просто нужна была ясность и определенность. Я не буду устраивать истерик, не стану предъявлять претензий. Просто хочу знать правду. И не вижу в этом желании ничего плохого.

Ночного леса я не боялась и дорогу знала хорошо. Тропинка к дому лешего когда-то была нахожена, натоптана, а сейчас сильно заросла. Трава поднялась… и нужно было следить, чтобы не наступить в темноте на змею — возле болот во множестве водились юркие ядовитые медянки.

Глухие ритмичные звуки бубна услышала еще на подходе — они разносились по лесу тревожно и таинственно, будто из другого мира или времени. А потом увидела ее танец — она танцевала для него почти обнаженной — просвечивающаяся на фоне яркого огня ткань не скрывала почти ничего. И он смотрел, замерев… А потом она со стоном упала в его руки, а он принял ее, прижал и шептал увлеченно и ласково… Долетали только обрывки его слов — самая красивая… маленькая… верь мне… мы…

Я отвернулась и быстро пошла обратно. Потом внезапно поняла, что мне нужно что-то другое — не человеческий шаг, даже самый быстрый, не слезы в широко распахнутых глазах, не оглушающий шум в ушах от разрывающей виски крови… Так больно… Да твою ж! Я содрала с себя сарафан, нечаянно разорвав его, сдернула трусы, отбросила тапки и попросила, позвала… Вытянувшись, как струна, умоляюще протянув руки к небу, отыскивая сознанием ее — мою черную волчицу.

Вот это было то, что нужно! Вот это была настоящая жизнь! На рывке, на грани! Скорость, опасность… Я неслась, совершенно не разбирая дороги, по наитию избегая острых сучков, перелетая через ямы и овраги… Передо мной между деревьями сквозил потусторонний какой-то, холодный, синий свет — всходила полная, абсолютно круглая луна, поднимаясь к их вершинам.

Очевидно, обозначая собой сырую низину, впереди возник островок совершенно, казалось, не принадлежащего этому миру призрачного тумана, клубящегося над ней… Движущегося медленно и страшно, неестественно, потому что ветра не было совсем. И я по инерции нырнула в него… потеряв на миг зрение и нюх, не видя под собой опоры для ног. Вынеслась по ту сторону, чудом не врезавшись в огромный пень — узнала его! Из-под корней лился такой же голубой свет, как и сверху — там чисто сиял клад.

Я резко остановилась… и призвала человеческое тело — просто невыносимо захотелось танцевать, и я стала танцевать. Тело стало каким-то легким, почти невесомым, прохладным… И я тенью заскользила по поляне, подняв руки к темному ночному небу. Кружилась на пальцах, закрыв глаза… Изгибалась и плыла, впитывая в себя свет полной луны. Разбрасывала пальцами ног нечаянных светлячков — они испугано взлетали, и кружились над травой на уровне моих голых коленей. Слышала дрожащую мелодию — слабую, нежную… тоже, наверное, лунную.

Клад подсвечивал для меня землю, а я танцевала вместе со светляками на фоне колышущегося непонятно почему плотного таинственного тумана…

В облике человека Роман смотрел, как она танцевала. Не для него, не для себя — для Леса? Она сейчас была не здесь, а где-то в своем мире, где звучала неслышимая для него мелодия, где вместе в ней почти невесомо парили огоньки светлячков. А на широком пне плавно раскачивала граненой головкой, высунув язычок, ядовитая медянка. Где к ее ногам полз плотный белый туман, нежно обвившись вокруг них, когда она нечаянно ступила в его сторону…

Роман почувствовал неясную тревогу, необходимость остановить ее, как бы ни был прекрасен ее танец, как ни хотелось смотреть на нее вот так бесконечно. Что-то странное, жуткое было в этом тумане — он будто настраивался, двигался все более синхронно, подстраиваясь под ее движения. Словно пытался сродниться с ней или стать с ней одним целым… единым… Он прыжком выскочил на поляну и рывком выдернул ее из белой мари, спеленал руками, прижав к своему разгоряченному бегом телу. И поразился тому, какая у нее холодная кожа — ледяная, почти неживая… Она открыла глаза, отстраненно смотрела на него.

— Сана… Саночка! Она сестра мне, просто сестра! Я пожалел ее, как Ленку, помог. Она любит Прохора, для него танцевала — не для меня, ты слышишь? Не для меня! Мне нужна только ты… ты одна… Ну посмотри же нормально, очнись наконец! Я люблю тебя, ты понимаешь меня? — пытался достучаться он до ее сознания, покрывая поцелуями лицо. Накрыл ее губы своими губами, почти теряя сознание от счастья, забыв обо всем враз… А ее тело вдруг потрясли конвульсии, она вывернулась из его рук и ее вырвало на траву. Она закашлялась и застонала.

А Роман потрясенно уставился на нее и опять подхватил, чтобы не упала, гладил по волосам, шептал, как в горячке. Потому что в голову пришло только одно:

— Тебе же нельзя волноваться… тебе же совсем нельзя волноваться. Саночка, садись… сядь… я принесу тебе воды. Уже лучше? Я сейчас, минуту… я мигом, — рванул он в сторону тумана и непонятно откуда взявшихся мертвых синих огней за ним. Не обращая внимания на ее отчаянное мычанье сквозь кашель.

И потерял опору под ногами, проваливаясь в болотную жижу, сразу нырнув с головой. Тело забилось и заметалось, извиваясь, как рыба. Сознание мутилось, паника затопила мозг… он из последних сил бился в грязи, пытался ухватиться руками хоть за что-нибудь… Во рту, в глазах была грязь — они не видели… все…!

И вдруг сильные руки выдернули его, подняли над болотом, одно прохладное движение воздуха очистило глаза, лицо… и он увидел — его нес на руках батя. Его батя Женя… такой, каким он запомнил его — рыжий и голубоглазый, здоровенный и сильный. В джинсах и испачканной в грязи светлой футболке. И голос был его — он сердито выговаривал сыну:

— Что же ты делаешь, Ромка, а? Что ты творишь, негодник? Это Рдейская топь, нет страшнее мест на Руси, а ты… Забирай свою девочку, уводи. Сегодня плохой день для прогулок по краю болот. Скажи, пусть не трогают этот клад — земляное сердце держит топь в границах. И еще — Хозяина благословляют, дают второй шанс. Ты понял меня?

— Батя… папка, тут же не море… как ты? — прохрипел Ромка, удивляясь еще и тому, как долго выносит его отец из болота. Все было, как во сне, и в то же время наяву — чавкала под ногами отца вязкая болотная жижа, слышалось тяжелое дыхание — Ромка не был легким. Запах его он слышал — родной, знакомый с детства…

— Вода тут, Ромыч, вода, сынок. Все, уходите! Вот так… — опустил он его и сделал какое-то движение. И густой туман послушно крутнулся вокруг Ромки, оставляя его чистым, убирая грязь с тела. Сын стоял на твердой земле, глядя, как отходит в туман батя на своих покалеченных ногах, как широко улыбается ему, махнув рукой.

— Батя, мы все так тебя любим! Не уходи, еще немного… побудь…

Туман исчез, уплыл, растворился и Ромка повторил: — Вода…

Потом будто очнулся и развернулся к Сане, быстро подошел к ней, подхватил на руки, прижал к себе. Совсем замерзла, кожа холодная и влажная, а одежды никакой…

— Саночка, нужно уходить, тут опасно. Я отнесу тебя, тебя не тошнит уже? Нет тут воды — извини. Дома… все дома…

— Кто это был? — спросила она почти спокойно… почти.

— Ты только не волнуйся, не нужно. Это мой папка Женя, батя мой. Он сейчас живет в Море. Оно призвало его к себе, так нужно было. Он живой — ты же видела, так что не бойся ничего.

Роман нес ее на руках, крепко прижав к себе, не особо выбирая дорогу, только бы дальше от топи. Под ногами что-то зашелестело, он дернулся, остановился, чтобы посмотреть — стрельчатые широкие листочки укрывали землю сплошным ковром. Сана тоже глянула, потом склонилась опять к нему на грудь, объяснила:

— Это ландыши… они тут полями растут. Скоро цвести начнут — пахнут очень сильно…

Потом опять завозилась и попросила опустить ее на землю.

— Ты дороги совсем не знаешь. Тут овраг скоро будет. Давай опять волками…

— А ты сможешь позвать? Хватит сил?

— Я беременная, а не больная… просто перенервничала, — отвернулась она. А Ромка опять обхватил ее, голую, прохладную и целовал, как в горячке — до чего достал… куда попал, успевая жарко шептать: