– Мы человека ищем, – сообщил старший. – Сегодня утром все на покосе были, Фелиция домовничала. Пришел, забрал ружье, еду и кое-какую одежду. Сестру сильно напугал.
– Два дня вокруг Красного Берега бродил, высматривал, – добавил младший. – Два дня по ночам собаки лаяли, мы думали, зверь ходит...
– Фелиция прибежала вся зареванная... Настращал еще девчонку!
– Мол, если скажешь своим – приду, возьму заложницей, и вы все на меня работать будете. Или опозорю – никто замуж не возьмет.
Шестнадцатилетняя Фелиция в этом мужественном и несгибаемом семействе была самой странной, однако же и естественной; в ней еще в раннем детстве проснулся необычный и необъяснимый талант. И если картины отца еще можно было назвать самодеятельностью и при этом все-таки живописью, то творчеству двенадцатилетней девочки вообще не было названия.
Сначала она рисовала угольком на березах, потом цветными карандашами, а в последнее время – художественными мелками (отец из города привез), но по-прежнему не на бумаге или картоне – только на белых от корня березах, которых вокруг Красного Берега были целые рощи. И только орнаменты.
Впервые увидев расписные деревья, Ражный ощутил знобящий холодок и сильное волнение, будто прикасался к чему-то неведомому и запредельному. Рисунки по бересте были настолько естественны и органичны, что чудилось, выросли вместе с деревом, проявились из его толщи, как внутренняя суть. Вначале ему и в голову не пришло отнести это к творению рук человеческих, и потому он содрал их с берез, принес бересту на базу и заключил в рамки. И только здесь, в новом, «оформленном» состоянии узрел природу росписи, отчего зазнобило еще больше: растительные и животные орнаменты были потрясающей сложности, гармонии и красоты. Решетка Летнего сада – детские каракули по сравнению с этой удивительной вязью, но самое главное, Ражному показалось, что он «читает» эти орнаменты, и оттого буря стихийных, неосознанных чувств охватывает морозом по коже.
И долго бы не знал, кто их пишет, если бы однажды на базу не заехал старший Трапезников. Увидел художества в рамках, вскинул на президента клуба недовольный взгляд.
– Это ты зря сделал. Больше не сдирай берест.
Но орнаменты смывал дождь, чем бы ни были нарисованы – углем, мелком и даже карандашами!
Тогда Ражный впервые и услышал о Фелиции, а спустя некоторое время увидел ее – серенькую, невзрачную девочку-подростка, полную копию своей матери – тихой и вечно смущенной женщины.
– Она не испугалась и все рассказала, – продолжал старший Макс. – Мы сразу же поехали искать этого человека. Но видно, давно в лесу живет, следы прячет...
– Мы его однажды видели, – подхватил младший. – И сдается, не человек он – оборотень в волчьей шкуре.
– Да ладно тебе, молчи! – прервал старший. – Оборотней не бывает! Бандюга, да и все.
– Где же видели? – вступил Ражный, понимая, что речь пошла о нем.
– В дубраве и видели, возле лога... Знаете? – с интересом заговорил младший. – Ехали вечером со смолзавода, а он... В общем, лошадей напугал. На вас сильно походит, дядя Слава.
– На меня? Так, может, это я и был? – засмеялся.
– Нет, бандюга был, – встрял старший. – Волчью шкуру на себя надел, чтоб коней напугать. Ну, кони и понесли...
– А сейчас недавно стрелял, – поддержал брата младший. – Вы слышали стрельбу?
– Думаете, он стрелял? – засомневался Ражный.
– Он. Мы голос своего ружья знаем.
– Вроде бы стреляли из самозарядного карабина?
– Нет, из дробового, из нашего. В прошлом году отец купил фермерское ружье «сайга», не для охоты – для самообороны, восьмизарядное, тридцать второго калибра.
– Я знаю этого человека, – уверенно заявил Ражный. – Год у меня на базе жил, от кого-то скрывался. Мы его звали Кудеяр.
Братья переглянулись, словно посоветовались, и старший сказал:
– Который у вас жил, знаем. С большой бородой. Сестра сказала, у этого борода совсем маленькая.
– Я его побрил, перед тем как отпустить, – признался он.
– Зря отпустили, пакостит, – чуть ли не в голос сказали братья.
– Что-то вас давно не видно было. – Ражный уводил разговор к встрече «оборотня» в дубраве, желая проверить, что еще известно вездесущим наездникам.
– А вон Макс разбился. – Младший кивнул на старшего. – В седле не удержался и ключицу сломал.
– Меня сучком сбило, когда лошади понесли, – оправдался тот. – Так бы я не упал... Но уже все! И спицу вынули!
Помахал рукой, продемонстрировал, подспудно доказывая, что здоров и годен для службы в армии: через полтора месяца начинался осенний призыв...
– Что же ты в седле сидеть не научился?
Старший устыдился, покраснел и отвел глаза.
– Не совсем еще научился... Да ведь лошади понесли, бандюга напугал.
– Он там землю зачем-то вспахал, – добавил младший. – В дубраве.
– Землю вспахал я, – признался Ражный. – И овес посеял, для кабанов.
Братья еще раз переглянулись – что-то не вязалось в их выводах, а он вдруг жестко и определенно решил во что бы то ни стало отправить парней в армию: слишком много стали видеть, и как следовало ожидать, их интерес притянулся к Урочищу и еще долго будет подогревать воображение. А в армии за два года, если все не забудется, то останется в памяти как юношеские фантазии. Тем более роща теперь «расконсервирована», и схватки будут довольно часто, может, до двух раз в году.
На ристалище он действительно посеял овес, в ту же ночь после поединка – еще отец так заметал следы...
– Дядя Слава, а почему раньше эту дубраву называли Ражное Урочище? – вдруг безвинно спросил младший.
– Ражный – значит, красивый, – пожал плечами он. – Только и всего. Красивое урочище...
– Значит, и твоя фамилия – Красивый?
Юные краеведы искали какие-то доказательства, особенно старался более романтичный младший – это он опознал тогда его в роще...
На самом деле его фамилия происходила от способности входить в раж – в совокупленное состояние полета нетопыря и волчьей прыти.
– Фамилии не выбирают, – озабоченно вздохнул Ражный. – Ребята, у меня один гость потерялся, из отдыхающих...
– Мы знаем. Встретится – выведем, – твердо пообещал младший, а старший спросил шепотом:
– С Кудеяром-то что делать? Уйдем в армию – будет тут пакостить... Может, вам вернуть?
– Верните мне, – согласился он. – Я его больше не отпущу. А увидите Героя – отберите у него ружье.
Братья вытаращили глаза, зная, что Витюлю в лес палкой не выгнать, тем более с ружьем: за несколько лет жизни среди охотничьей братвы он кроме Кудеяра и малой птахи не подстрелил, а одностволку держал в каморке лишь для охраны и обороны базы.
– Мы его уже видели, – вдруг брякнул младший и посмотрел на старшего. – Полчаса назад. Еще спросили, куда это он... А он говорит, Сергеич послал человека искать, гость потерялся...
– Еще посмеялись, – добавил старший. – Герой говорит, этот гость жрет гнилой сыр и тухлую рыбу. Так мы его отправили на волчью приваду. На лесовозном усу коровья туша лежит, вонища за километр...
– Я его никуда не посылал, – признался Ражный. – Сам ушел... Давайте за ним, ребята! В первую очередь!
Им не нужно было повторять дважды. Братья с места бросили коней в легкий галоп, смело спустились под крутой берег и, держа ружья над головами, поплыли на другую сторону рядом с конями. Ражный в тот миг еще раз поклялся себе, что как только развяжется с «Горгоной», немедленно поедет и похлопочет перед военкомом.
Поджаров стриг теперь глазами ночные сумерки над рекой и слушал плеск воды; он чувствовал силу за этими парнями и опасался ее.
Трапезниковы переплыли реку и еще в воде оказались уже в седлах, так что на берег вылетели все тем же галопом и тут же пропали в подлеске.
– Кто эти люди? – настороженно спросил Поджаров.
– Наши люди, – выразительно сказал Ражный, направляясь к лодке. – Поехали на базу!
– Ты не ответил, Вячеслав Сергеевич, – напомнил тот. – Мы никуда отсюда не поедем, пока я не услышу вразумительного ответа. Предлагаю тебе честное партнерство или деловое сотрудничество – как хочешь. Я раскрыл тебя, Ражный. Не знаю ваших правил, но полагаю, тебя свои по головке не погладят за такой прокол. И я не отцеплюсь... Ты мне объясняешь, что такое голод! Да я вечно голоден! С самого рождения!.. Не буду рвать из тебя куски, ими не наешься – насмерть повисну, такой волчьей хваткой возьму и держать буду, пока не рухнешь. Пока не станешь моей добычей, весь целиком, с потрохами.
