– Я не сержусь, – заверил Ражный.

– Почему тогда не пришел? Миля ждала. Мы все ждали и не начинали... Тут они нагрянули. – Макс глянул на конвоиров. – Дали бы хоть свадьбу справить, нелюди...

– Заткнись! – рыкнул на него офицер. – Пока я тебя уродом не сделал...

Одеты они были в свадебные наряды – новенький камуфляж, сейчас грязный и изодранный во время схватки с ОМОНом, под куртками вместо тельняшек виднелись белые рубашки и сбитые, растянутые галстуки...

– Дядь Слав, скажи им, что мы в армию непригодны, – тоскливо попросил младший. – Скажи, что свидетельства подложные...

– Ладно, не ной! – оборвал его старший. – Отсидим, отслужим и вернемся. И тогда отомстим!

– Сделай что-нибудь, дядя Слава, – зашептал младший. – Ты же колдун, ты же все можешь! Сделай так, чтобы наручники рассыпались, чтобы все вернулось, как было... Сделай? Ты ведь оживил Милю?

Омоновец не услышал, но что-то заподозрил, шевельнул стволом в сторону Ражного.

– Отойди. Я сказал, отойди от задержанных!

– Так бывает в сказках, – сказал Ражный. – От волшебных слов спадают цепи, и все возвращается к прежнему состоянию... Но я не знаю таких слов.

– Хватит реветь! – огрызнулся старший брат и глянул на Ражного. – Надо уметь держать удар.

– А как же Миля?..

– Да ее удавить мало!

Младший поднял печальные глаза.

– Не давай ее в обиду, дядя Слава... Ты ведь это можешь?

– Не дам, – пообещал Ражный. – Служите спокойно.

– Агошкову скажи, подло так поступать... Мы его на свадьбу, а он...

Бежавший в леса егерь был легок на помине и пришел на базу через полтора часа, как увезли пойманных братьев. Обтянутый темной кожей скелет каким-то образом передвигался, причем быстро и ловко, почти мгновенно меняя направление, как летающая тарелка.

Зажившие было царапины на щеках, оставленные Милей, с началом Великого поста вновь открылись и теперь постоянно мокли от сукровицы...

– Со свадьбы летишь? – спросил Ражный.

– Да уж, сыграли свадебку, – проскрипел Агошков. – Покричали «горько»...

– Младший на тебя думает, старший – на меня.... Кто-то из нас сдал.

– Эх, Сергеич!.. Добрые парни были, да все из-за московской твари. – Казалось, в этой мумии нет уже места чувствам, однако в огромных, влажных глазах стояли горечь и боль. – Они сначала между собой распазгались, не могли поделить, кто первый спать с ней будет. Старший поскакал в деревню, будто бы на свадьбу кого-то пригласить, а сам за этой стервой следил. И как увидел, что к тебе пришла – к участковому полетел, писать донос на тебя и брата сдавать, чтоб вам не досталась. А получилось, обоих замели...

Ражный слушал его скрипучую речь, перемежаемую стуком костей, и мысленно соглашался с Милей: времена действительно были библейскими, и новое человечество начиналось точно так же, как прежнее, от Каина и Авеля...

К суду Ослаба следовало готовиться точно так же, как к Свадебному или Святому Пиру; иными словами, освободить все зависимые, невольные души, раздать долги и, при желании, проститься с кем нужно. И все проделать так, чтобы никто из окружающих этого не заметил, не почувствовал, и лишь потом, когда пролетит молва о состоявшемся суде, о гибели на ристалище или бранном поле, миг этот вспомнился. Или, напротив, если оправдали тебя, если живым и невредимым вернулся со Сбора, никому и в голову не придет, что ты приходил прощаться. Некоторые араксы, погрязшие в мир с головой, оттягивали срок суда на год, а то и больше, ссылаясь на многочисленное семейство, челядь и рабов, но таким образом избегнуть суда никому не удавалось, хотя путь был открыт всегда – выйти из лона Сергиева воинства.

Готовиться к Судной Роще Ражный мысленно начал еще по пути из Вятскополянского Урочища. Как и перед Свадебным Пиром, особенно не переживал, поскольку был холост, бездетен, не имел подневольных душ, могущих пропасть без него, а остальное, полагал, можно решить в считаные дни. По пути заехал к охотоведу Баруздину, сказать, что в этом сезоне охоты, скорее всего, не будет, но тот обрадовался и стал вываливать на стол заявки.

– Нынче у нас урожайный год будет! – ликовал он. – Заказ на девять лосиных охот, двенадцать кабаньих, пять волчьих и две медвежьих на берлогах! И все иностранцы, платят наличными. А главное, выходим на королевский уровень. Норвежский принц едет! За кабаном!

Пришлось разочаровать охотоведа – текущие житейские дела не являлись долгом, который следовало возвращать, но чтобы не оставить обиженного, Ражный позволил в его отсутствие пользоваться базой, угодьями и егерями по своему усмотрению.

И когда вернулся домой, все-таки застал там одну подневольную душу. Впрочем, сам он не считал ее таковой, зная страсть и стремление ее к жизни; души этой хватило бы на целое новое человечество.

Миля ждала его уже несколько дней, тайно от Карпенко ночуя в кочегарке или с собаками в вольере.

– Спаси Максов, – без всяких прелюдий сказала она. – Помоги мне.

Братьев Трапезниковых он тоже не относил к душам рабским. Еще было поискать среди мирского люда таких вольных...

– Я должен скоро уехать, – проговорил Ражный, глядя в сторону. – По пути заеду в город, попробую помочь....

Она, как всегда, ничего не хотела слышать, взмолилась:

– Нельзя медлить! Сейчас решается их судьба! Помоги! Они погибнут в этом мире. Никогда не смогут понять его, принять... В тюрьме они просто умрут от тоски! Ты же знаешь, как умирают от тоски? Пусть идут в армию, но не в тюрьму! А я их буду ждать. Я так сильно буду ждать, что им станет легче.

Он сел к ней спиной на ступени – она дышала в затылок.

Не так-то и легко было отдать накопившиеся долги...

– Добро... Завтра поеду, – сказал он. – Но запомни: могу спасти их от гибели, но никогда не спасу от судьбы.

– А можно, я останусь здесь, на базе, и подожду, когда ты вернешься? – попросила она, обжигая затылок дыханием. – Не бойся, я мешать не буду. Ты даже не заметишь меня.

– Нельзя, – отрезал он.

– Но я не могу вернуться в Зеленый Берег. Родители Максов считают виновной меня и прогоняют. А в лесу холодно...

Душа у Ражного дрогнула.

– Ладно, подожди на базе...

– Тогда скажи Карпенко, чтобы не выгонял из кочегарки.

– Скажу...

Несмотря на поздний вечер, Ражный развернулся и поехал в город, рассчитав по времени, что как раз поспеет к открытию учреждений. Теперь ему чудилось, будто по крайней мере два человека дышат у него за спиной, все время подгоняя и заставляя оглядываться.

В областном военкомате ему сказали, что братья Трапезниковы находятся в ведении военной прокуратуры и им грозит срок до пяти лет лишения свободы за злостное уклонение от службы в армии и сопротивление силам правопорядка с нанесением телесных повреждений средней тяжести: два омоновца с сотрясением мозга и офицер со сломанной рукой находились в больнице. В прокуратуре ему в точности повторили формулировку обвинения и намекнули, что никакие ходатайства на областном уровне им уже не помогут.

– Это что за силы правопорядка такие, если два необученных парня поколотили пятерых? – ворчливо спросил он и, не дожидаясь ответа, ушел.

Он не предполагал, что придется делать крюк и заезжать в Москву, не взял с собой телефонов Управления погранслужбы, где оставались хорошие приятели, которые бы могли вывести на Главную военную прокуратуру, и потому поехал без предупреждения. Гнал, стиснув зубы и без оглядки: это дыхание в затылок уже становилось навязчивым и тягостным, преследовало всюду – на заправках, в ожидании, когда откроют шлагбаум на железнодорожном переезде, под светофорами городков, которые проезжал, и даже у палатки, где покупал минералку. Он часто и подолгу смотрел в зеркало заднего обзора, и ему начинало чудиться, что далеко позади что-то мелькает над асфальтом, то пропадая, то возникая вновь.

И дыхание будто бы все время становилось ближе и жарче.

Он думал, что в столичной суматохе на улицах отвлечется и забудется, но за Кольцевой дорогой дыхание это стало резче и короче, как у запалившейся собаки.