Ехать на Валдай Ражный решил немедля, наутро же и стал готовиться в дорогу. Зависимых душ и долгов не оставалось, заботы по хозяйству на базе он взвалил на Карпенко и от греха подальше разобрал прави?ло на повети: выпустил песок из мешков, смотал веревки, снял блоки со сторожками и спрятал все в разные потаенные места. Прошел всю территорию, поговорил с гончаками в вольере и в последнюю очередь пошел на могилу отца. Удерживаясь от соблазна прикоснуться к камню, постоял возле него в поклоне аракса – на одном колене, попросил:
– Сила есть. Дай мужества выстоять в Судной Роще.
Как и тогда, семь лет назад, он приехал в Валдайское Урочище и в первый день решил не объявляться, бросив «Ниву» на дальних подступах, возле деревни. Дальше он пошел пешком, и примета была добрая: едва ступил на дорогу, как пошел осенний ветреный дождь...
Волк бежал впереди и чуть сбоку, как балерина, на подвернутых носочках, отчего появлялось чувство, будто собирается оттолкнуться и взлететь. А он шел неторопливо, с удовольствием ощущая твердь под ногами и вспоминая, как приезжал сюда с чувством мести, из которой потом вышел потешный поединок. Теперь и вовсе жизнь соединила с боярым мужем, как в братании – рук не разомкнуть. Отец предугадал, как распорядится судьба, поручил сына Пересвету и тем самым благословил на это братское соединение...
Умиротворенный такими библейскими мыслями, Ражный прошагал половину пути и остановился на краю широкой свежевырытой траншеи, пересекающей дорогу и все открытое пространство от горизонта до горизонта – шла какая-то стройка и вдали, в поле, работала техника.
Волк тоже смотрел и поджимал хвост.
По дну канавы тянулись четыре нитки толстенных труб, сбегающих с валдайских холмов и уходящих вдаль по другую сторону дороги. Они еще не были соединены, готовые плети лежали рядом и сверкали, будто хлебозоры, яркие вспышки электросварки. А за отвалом земли поднималась новая дорожная насыпь с черным, свежим асфальтом, уложенным и раскатанным на удивление ровно, так что дождевая вода, сбегая на обочины, покрывала его как стеклом. И дорога, и трубопровод были гигантскими, прямыми, и исполненными скрытой внутренней мощи. Неукротимо прорезая пространство – холмы, поля, дома, огороды и скотные дворы, создавали неземной ландшафт, а строители этого циклопического сооружения выглядели муравьями, ползающими по канаве и вдоль нее.
У горизонта махали ковшами ярко-желтые, бесшумные экскаваторы, ползали трубоукладчики и асфальтовые катки...
Ражный спустился в траншею, перескочил через трубы и хотел уже подняться по деревянному строительному трапу, однако волк схватил одного из сварщиков за робу и потянул от трубы. Не отрываясь от дела, тот оттолкнул Молчуна, отмахнулся ногой, как от надоедливой мухи; волк в свою очередь перехватился за рукав и дернул сильнее. Сварщик поднял маску, на мгновение замер, после чего присел перед волком, откинув держак с электродом.
– Витюля? – наугад крикнул Ражный.
– Сергеич?.. Ты? Или не ты? – произнес неуверенно.
– Что тут делаешь, Витюля?
– Видишь, газопровод строю, в четыре нитки...
– Вот так встреча!
– Да уж... А ты зачем сюда? – спросил вдруг настороженно. – По охотничьим делам?
– По каким же еще? – отмахнулся Ражный. – Охота пуще неволи... Все-таки вернулся в сварщики?
– Куда же еще? Вернулся, работаю вот... – вздохнул и все же протянул руку к волку, опасливо погладил. – Молчун... Матерый стал... Орден получил, «За заслуги перед Отечеством» второй степени. Да...
– А говорил...
– Говорил!.. Теперь на проклятых буржуев работаю! На ворье и кровопийцев! На сук этих, которые народное добро растащили! Их бы, паскуд, по столбам вешать!..
На короткий миг он стал узнаваем – болезненно засверкали глаза и голос сделался сипло-яростным, как некогда в электричках...
– Ненавидишь хозяев, а работаешь хорошо, ударно...
– Блин, да не могу я плохо, не умею! Ну, не получается!.. Да и нельзя. Мне до зарезу надо орден первой степени заработать. И бюст на родине...
– Ладно, я не в обиду, – успокоил Ражный. – Просто в другой раз болтай поменьше, террорист...
– Я не болтал. – Он огляделся по сторонам. – Я его, сатану, с пяти метров жаканом наладил, с одностволки. Тут у него дача есть, резиденция. Подкрался и вмазал. Прямо в сердце, навылет...
Он уже смело погладил Молчуна, и тот, на удивление, не то что позволил – хвостом вильнул.
– Ну и как? – механично поинтересовался Ражный.
Герой снял каску, вытер мокрый лоб жестким рукавом сварочной робы.
– Как... У него и тогда пластмасса стояла. Заменили, да и все... А за мной гонялись потом, пришлось сюда на работу устраиваться. День и ночь рожа под сварочной маской, никто не видит. Да и не знает в лицо... Но я на всякий случай внешность изменил.
– Здорово изменил... Научил бы, как?
– Это ерунда... Тут кормят, отъелся. Если русского человека хорошо кормить, он до неузнаваемости меняется. Вот ты даже без маски не узнал!
– И никакого тебе терроризма. Накормить от пуза – и вся недолга.
– Как это – никакого? – оттолкнул волка и взял держак. – Погоди еще... На сытое брюхо быстрее мозги шевелятся. И ружья не надо. Заработаю первую степень – он вручать будет, вот уж тогда не уйдет...
– Может, лучше бюст на родине? – одновременно посоветовал и спросил Ражный.
Герой опустил забрало и ткнул электродом в стык труб.
Пионерский лагерь он не узнал, поскольку его не существовало вовсе, а на этом месте стояло два гостиничных корпуса, настоящий круглый манеж для выводки и высокие, белокаменные конюшни. Вначале Ражный прошел мимо кованых решетчатых ворот с золотистыми лошадками, но у края дубравы остановился перед огромным камнем, как витязь на распутье. От камня расходились три дороги, и высеченные на его боках надписи со стрелками указывали три туристических направления – налево «Русь изначальная», прямо «Русь средневековая» и направо «Русь современная».
Молчун настороженно обнюхал каждую из них, затем вернулся к камню, обогнул его и поднял лапу.
Лишь тут Ражный вспомнил о конном туристическом центре, некогда бывшем на территории лагеря, и вернулся назад. Деревянный домик, где жил Гайдамак со своими внуками и правнуками, уцелел и стоял теперь особняком, не попав за решетку изгороди.
В доме инока свет уже не горел, и Ражный прокрался к окну Оксаны, занес руку, но долго не решался постучать. За темным стеклом ощущалась жизнь, где-то в глубине комнаты мерцала свеча или ночник, слышалось легкое дыхание и мерный ход маятниковых часов. Близость суженой обострила чувство вины, однако он ничуть не раскаивался в содеянном семь лет назад и сейчас таил подспудную мысль презреть слово Гайдамака и вернуть Оксане женскую судьбу.
Волк почему-то заскулил, словно хотел предупредить или отозвать его, однако сигнал этот прозвучал поздно – рука сама выбила дробь по стеклу.
В комнате послышался шорох, скрип половиц, тлеющая свеча, несомая невидимой рукой, медленно двинулась к окну. Ражный отошел в темноту, туда, где скулил волк, однако его уже не было. Огонек приблизился к стеклу, радужно отразился в нем и вместе с отворенными створками вырвался наружу.
– Кто здесь?..
Он увидел полуосвещенный профиль ее лица и ощутил поток тепла, маревом вытекающий из окна. Щемящие воспоминания Пира Радости – сумасшедшая скачка на лошадях, ее сине-белый плащ, летящий по ветру, ледяная вода затаенного лесного озера – все встало так ярко, что помимо воли Ражный сделал шаг вперед, но в следующее мгновение горьким комом, словно изжога, выкатился и замутил сознание образ мирской девственницы Мили.
Он не готов был к встрече с суженой...
Через минуту окно закрылось, свеча потухла и все погрузилось в мрак. Ражный ушел к старому забору, сказал тихо:
– Пойдем, Молчун...
Показалось, он откликнулся где-то на территории турбазы – негромкий скулящий голос волка слышался явственно, и Ражный, перебравшись через островерхую решетку, позвал еще раз. Странно, однако Молчун на сей раз отозвался от дома Гайдамака и не бежал на голос вожака, как было всегда, а словно призывал к себе. Карабкаться назад через изгородь он не стал – разогнул прутья и протиснулся в дыру. На некотором отдалении он обошел дом вокруг, выбрался за обветшавший забор, оставшийся от пионерского лагеря, и там уже позвал громче, не слыша, а чувствуя, что во всем обозримом пространстве волка нет.
