— Нет, нас всего тысяча пятьдесят три, — ответил Керрен, удивившись вопросу — большинство крестьян искренне верило в то, что слуг Защитника не счесть. — Но существует еще двести двенадцать шерифов, перед которыми отвечают магистраты.

Беседа затрагивала то политику, то историю, то литературу. Время от времени они касались даже искусства. Каждый новый ответ Бесс, казалось, все более и более изумлял Керрена.

— Но где ты выучилась грамоте, девица?

— О, это писарь магистрата был так добр ко мне и выучил меня чтению и письму, ваша честь, чтобы я могла читать моей бабушке, когда она стала совсем плоха. За несколько лет я прочитала ей все книги, какие только нашлись у писаря, — кроме, конечно, книжек про законы.

— Понятно, — задумчиво проговорил магистрат и покачал головой. Он был рад, но все же изумлен.

Отужинав, Керрен и Бесс выпили еще немного вина и повели более отвлеченный разговор о том, каким следовало бы быть миру, о том, откуда взялись люди, о том, есть ли зерно истины в древних преданиях, утверждающих, что предки явились с далеких звезд.

А когда за окнами стемнело, и они оба устали от беседы, вошел дворецкий и сообщил:

— Комната для девицы готова, ваша честь.

— Комната для меня? — воскликнула Бесс и встревоженно широко раскрыла глаза, хотя втайне порадовалась. — Ваша честь, я не имею права злоупотреблять вашим гостеприимством!

— Но где же еще ты могла бы остановиться, сама посуди? — урезонил ее Керрен. — Родни у тебя здесь нет, а пробыть тут тебе придется два месяца, так что на гостиницу денег не хватит.

— Я могла бы подыскать работу...

— Этого я тебе не стану запрещать, однако не думаю, что сейчас у тебя это получится. Как бы то ни было, в здании суда имеются комнаты для гостей, и ты можешь считать себя моей гостьей.

— О... если я вас правда не стесню и не введу в расходы...

— На такие случаи деньги выделяет Защитник.

— Но я должна что-то делать, дабы отработать мое пребывание здесь...

— Ну, что ж. — Молодой магистрат улыбнулся и взял Бесс за руку. — Ты будешь ужинать со мной каждый вечер. Бесс робко улыбнулась и, зардевшись, потупила взор.

— Почту за честь, господин магистрат.

— А мне будет очень приятно твое общество, — сказал магистрат Керрен и отпустил ее руку. — Правда, разговоры могут нам наскучить... Как ты думаешь, не наскучим мы друг другу за два месяца?

Два месяца? Этого было более чем достаточно для осуществления замысла Бесс.

Дилана с огромным вниманием слушала рассказ магистрата Горлина о деле, которое ему пришлось разбирать нынче утром. Рассказывая, Горлин смотрел не на нее, а в окно, нахмурив брови. Дилана сочувствовала ему всем сердцем — такая боль звучала в его голосе. Время от времени она сострадательно вздыхала и не могла не признаться себе в том, как мил стал ей профиль Горлина за последние несколько месяцев.

Он определенно не был красив, хотя в молодости, наверное, был хорош собой. А сейчас... лицо его пополнело, обрюзгло, подбородок из-за этого казался слишком маленьким, а нос — слишком крупным, губы — слишком пухлыми. Но они были чувственными — его губы, они отражали малейшее проявление боли, ощущаемой Горлином. Дилана следила за их движениями и в ее душе просыпались знакомые чувства, и она радовалась тому, что еще способна их испытывать.

Из разговоров — а разговаривали они почти ежедневно — Дилана узнала о том, как глубока забота магистрата о людях, которыми ему поручено было управлять, как он делил с ними и большие беды, и маленькие радости. Он был одинок и, похоже, решил хранить одиночество из боязни перед расставанием, которое, как он знал, грозит ему через несколько лет. Пока он не заключил нового брака, однако шесть месяцев, отпущенные ему на поиски супруги, неумолимо приближались к концу, и по их истечении он обязан был жениться на ком-нибудь — на ком угодно.

Дилана уже знала ответ на вопрос о том, почему магистрату Горлину не был предложен пост шерифа, знала и о том, что он лишь однажды подавал соответствующее прошение. Быть может, из боязни перед отказом он не предпринимал новых попыток, однако Дилане более вероятным представлялось другое: скорее магистрату больше по душе было трудиться на благо народа в небольшом городке, чем распоряжаться еще пятьюдесятью магистратами и видеть перед собой страждущих людей только тогда, когда они бы обратились к нему с прошением.

Горлин нравился Дилане все больше и больше. Почему же он этого не замечал?

— Так вот... Эти две сестрицы были готовы друг дружку на куски разорвать из-за единственной коровы, которую им оставил в наследство отец — той единственной вещи, которую он по завещанию не передал ни той ни другой из дочерей! — Магистрат сокрушенно покачал головой, будучи близок к тоске. — Поэтому я рад тому, что магистраты не являются единоличными владельцами домов или мебели, да и вообще ничего, кроме своей одежды и заработанных денег.

— Думаю, их отец такого не хотел, — согласилась Дилана. — Конечно, быть может, он был из тех жестоких людей, которые наслаждаются, подстрекая других к склокам, из тех немногих, кто уходит из жизни, довольно усмехаясь и предвкушая, как родня будет драться за их имущество.

Горлин покачал головой:

— Судя по тому, что я слышал о нем, он был человеком мягкосердечным, гордившимся тем, что неплохо обеспечивал жену и детей. И как они могли так ополчиться друг против друга?

— Я поняла, — медленно и печально проговорила Дилана, — что, когда ссоры достигают такой высоты, их корни следует искать глубоко в прошлом.

Горлин изумленно взглянул на нее.

— Какая мудрость! Но что же это могут быть за корни?

— Ревность, — отвечала Дилана, — и зависть. — Она вспомнила о своем детстве и поежилась. — Быть может, он выделял одну дочь, а другую это обижало, поэтому первая выросла заносчивой и ревностно оберегала отцовскую приязнь, не желала ею делиться ни с кем, а сердце другой дочери все сильнее грыз червь зависти.

Про себя она знала, что этот червь вызвал у нее убежденность в том, что она — не дочь своего отца, а подкидыш, которого родителям подбросил какой-то принц из дальней страны.

Горлин кивнул, глаза его сверкнули.

— О, конечно, этим может объясняться их злобность! Первая старается зацапать все оставшееся после отца, что только может, считая это имущество знаком отцовской любви, а другая отчаянно пытается ухватить хоть что-нибудь из того, что осталось!

Дилана добавила:

— Если при его жизни она не могла получить его любви, то теперь, когда он мертв, она старается заполучить хотя бы его вещи.

— Да, если на то пошло, он действительно завещал большую часть нажитого младшей дочери, а старшей — совсем малость! — подхватил магистрат. — Какой же я глупец! Я-то думал: все из-за того, что муж старшей сестры богаче мужа младшей! — воскликнул он, но тут же нахмурился. — Да, но все равно — как же мне их рассудить? Не могу же я разделить одну корову между двумя женщинами? Я уже предложил им продать корову и поделить пополам вырученные деньги, но они только пуще раскричались.

— Конечно, раскричались, — негромко проговорила Дилана, — ведь деньги для них — не главное.

— Да, несомненно, — согласился Горлин, усмехнулся и довольно ударил по подлокотнику кресла. — Мы сделаем так, что они обе получат что-то от отца! Младшей он оставил быка, так я велю случить его с коровой, а когда она отелится, пусть старшая сестра забирает себе корову, а младшая — теленка, вот и получится, что у каждой останется по корове!

— Ни одна ни другая не будут довольны, — предупредила магистрата Дилана. — Каждая всю жизнь хотела, чтобы отец принадлежал только ей, а если его уже нет — чтобы только ей принадлежало его имущество.

— В таком случае я объявлю, что теленок принадлежит отцу, так как родился от его коровы и быка, и сестры либо согласятся с моим вердиктом, либо пускай отправляются с прошением к шерифу! — Горлин довольно крякнул. — Не удивлюсь, если они обе станут требовать теленка и каждая будет кричать: пусть корову или быка забирает другая.