Таким образом здешние места уже пользовались дурной славой к тому времени, как юный гуру подрос и, по достижении восемнадцатилетнего возраста, женился на стюардессе вдвое себя старше.

Теперь в особняке вроде бы никто не жил: мать гуру перебралась в Нью-Йорк, где возглавила рок-группу под названием «Камасутра», гуру с женой (и об этом в ресторане порой в ходе какого-нибудь торжественного ужина говорили вслух) вернулись в Гонолулу, где возглавили заведение, представляющее собой нечто среднее между духовной обителью и публичным домом.

Члены клуба «Люцифер» купили стоящий без дела и ветшающий особняк на имя некоей анонимной корпорации, потому что, будучи все без исключения людьми умными, сообразили, что необходимо держаться подальше от владения недвижимостью, которая, не исключено, может когда-нибудь – по воле случая или в результате злого умысла – попасть в эпицентр общественного скандала.

У Килроя имелся свой ключ: он был здесь постоянным посетителем, а в этом году еще и директором-распорядителем балов с использованием ритуалов, почерпнутых из целой дюжины различных культур. Истинный простор для интеллектуального дизайна!

Он вставил ключ в хорошо смазанный замок, снаружи искусно замаскированный хуливудским специалистом по трюкам и спецэффектам под ржавую и никому не нужную погремушку.

Квартира Кении Гоча была над гаражом на заднем дворе дома в трех кварталах от Сансет Стрип. Поднявшись вслед за Эбом Форстменом по скрипучей деревянной лестнице, Свистун сразу же понял, что проникнуть в квартиру не составит ни малейшего труда. Уже стоя внизу, он заметил, что двери хлипкой французской веранды откроются, стоит к ним прислониться плечом. Не тот был район, не такой дом и, понятно, не такая квартирка, чтобы случайный взломщик, будь он даже готовым ничем не побрезговать наркоманом, мог бы здесь чем-нибудь поживиться, так что и заботиться о надежном замке и о крепкой двери не стоило, даже имейся на то у жильца (или хозяина) необходимые средства.

Как выяснилось, и прислоняться к двери плечом было не обязательно: она оказалась уже приоткрыта.

Форстмен замешкался на пороге, обнаружив, что дверь не заперта, так что Свистун, выскользнув у него из-за плеча, проник в жилище Гоча первым. Или сюда уже наведывались с обыском (не обязательно из полиции), или Кении Гоч привык жить в еще большем бардаке, чем, по мнению Мэри Бакет, сам Свистун.

Одна из самых крошечных квартир, в какие Свистун когда-либо попадал, – даже здесь, в Голливуде, где за любую каморку дерут по четыре сотни в месяц. В гостиной – продавленная кушетка, строго говоря, даже не кушетка, а несколько диванных подушек на деревянной станине, ободранная оттоманка, обтянутая драным кожзаменителем, табуретка и туалетный столик, который здесь, судя по всему, использовали и как обеденный и на котором, к тому же, стоял телевизор с тринадцатидюймовой диагональю. В комнате тяжко пахло свечным воском: черные свечи стояли возле телевизора, а белые в красных бокалах, используемых как подсвечники, были расставлены по подоконнику.

На стене висели два плаката: один – с голой девицей, рекламирующей мотоцикл «Хонда», а другой – с грубо размалеванными физиономиями какой-то рок-группы; парни жутко скалились и способны были напугать любого, кто осмелился бы поглядеть им в глаза.

Помещение явно было подвергнуто обыску – не тотальному, но все же весьма основательному.

Журналы и газеты, которые Гоч хранил на стеллаже из трех полок, были свалены на пол, как и сами полки. Повсюду валялось их недавнее содержимое.

Кухонька, размером с мышиную нору, занимала, тем не менее, две трети общей площади квартиры. Раковина, плита и духовка были совмещены в один блок. Разделочным столом служила простая доска, над которой на стену была повешена еще одна полка.

Наконец в квартиру вошел и Форстмен, унылый и пристыженный.

– Послушайте, Эб! Он же был седьмой водой на киселе. И вы не несете никакой ответственности за то, в каких условиях он жил.

– И все-таки. Он был человеком – и человеком несчастным, – и если бы мне рассказали о его судьбе своевременно, а я бы не отнесся к этому безразлично, возможно, мне удалось бы ему помочь.

– Нет, Эб, не удалось бы. Поверьте мне.

Свистун прошел в спальню. На полу лежал матрас. Простыни и наволочки были далеко не свежими. Особенно большое пятно расплылось на подушке там, куда, судя по всему, дышал во сне Кении. Свистун представил себе, как тот валяется здесь в наркотическом сне и дышит в подушку. Телефон, стоявший на полу рядом с матрасом, показался Уис-тлеру гигантским жуком.

В спальне обнаружился еще один стеллаж, его полки и их содержимое также оказались разбросаны по всему полу. Шкафа здесь не было. Только ниша в стене напротив матраса со сваленной в одну кучу одеждой.

Человеку высокого роста достаточно было бы, встав посредине спальни, развести руки в стороны, чтобы упереться в две противоположные стены.

И здесь на стене висел плакат: рок-группа сата-нистского направления или же всего лишь использующая сатанистскую атрибутику, чтобы раздразнить воображение мятежных подростков. Так в день Хэллоуин дети выряжаются пострашней, пугая самих себя и друг друга, но больше им все-таки нравится пугать других, изображая из себя злых волшебников.

В ванную, которая была вдвое больше кухни, втиснулись унитаз, раковина и душевая кабинка. Тот, кто обыскивал эту квартиру до прихода Свистуна, раскрыл настенную аптечку и прошелся по полкам. Бутылочка йода, лейкопластырь, термометр, вата, таблетки от кашля, полдюжины склянок с препаратами, облегчающими наркоману работу кишечника, – все это было вывалено в раковину или разбросано по драному линолеуму.

Форстмен меж тем оказался в арке между гостиной и спальней. Вид у него стал еще более затравленный.

– Что ж, по крайней мере, здесь славное крылечко, – сказал он. – Погожими вечерами Кении было где посидеть и почитать газету.

Свистун хотел было сказать, что на крылечке, почитывая газету, мог бы пристроиться разве что сам Форстмен. А Кении Гоч по вечерам, наложив на себя макияж, выходил на панель, готовый подставить жопу в обмен на ужин, немного выпивки или дозу. Но решил промолчать. Пусть старик верит в то, во что ему хочется верить, пусть верит в то, что его "седьмая вода на киселе" была способна радоваться простым вещам, какие сулит человеку жизнь даже здесь, в Хуливуде.

– Майк пересказал вам наш с ним разговор? – спросил Форстмен.

– О том, что Кении кое-что знал про убийцу девочки в 1984-м?

– Да.

– Пересказал. – А я, знаете ли, с тех пор Майка не видел. С тех пор, как он отправился навестить Кении. Он что-нибудь нашел?

– Он сказал, что им не представилось шанса поговорить. Я же вам уже объяснил.

– Я подумал, может быть, вам не захотелось откровенничать при сиделке. Значит, вы сами прибыли в хоспис, потому что Майку не удалось ничего выяснить?

– Когда ничего не знаешь, поневоле радуешься любой информации.

– Ну, и какую же информацию вы извлекли из посещения этой квартиры?

– Сам не знаю.

Форстмен сокрушенно развел руками.

– Может быть, стоит вызвать полицию?

– Приедут, запишут наши фамилии, и все, – сказал Свистун. – Так что, если вы не против, я тут еще немного поищу. Ведь никогда не знаешь, что тебе удастся найти. Но вам совершенно не обязательно оставаться здесь со мной.

– Но ведь ваша машина осталась у хосписа?

– А вот на этот счет не беспокойтесь.

Форстмен поплелся к выходу по разгромленному помещению. Свистун шел следом, словно выпроваживая его. Вдруг Форстмен остановился и обернулся.

– А машина Кении?

– Я спрошу у управляющего, на чем он ездил и где ее обычно парковал. Никаких проблем.

– Мне ведь следовало бы вернуться сюда и хоть кое-как прибраться.

Форстмен произнес это таким тоном, словно надеялся услышать от Свистуна категорическое возражение.