Он привычно подавил проснувшийся после массажной стимуляции дыхательный рефлекс (дыхание было делом невозможным еще многие часы – вплоть до минуты возвращения на орбиту финиша у Новастры). Специфическим усилием воли заставил тело покрыться зеркальной испариной – от макушки до пят. Как и всегда – неприятное, изнуряющее усилие… Он дал себе пятиминутный отдых, затем постепенно и тщательно, от сустава к суставу, на всех подвижных сочленениях тела нарастил толщину слоя зеркальной субстанции. Особенно был озабочен, чтобы зеркальной плазмы досталось в избытке на защитный слой для ладоней и голых стоп. Ощутив на ступнях нечто вроде тяжести прилипшей жидкой ртути, опять дал себе небольшой отдых.

Быть может, снова улыбнется нежданная удача мне.

Я знаю, нить ее не рвется, лишь исчезает в глубине,

Чтобы опять неповторимо сверкнуть над солнечной волной

Спиной веселого дельфина, всегда плывущего со мной…

Жизнерадостные строки поэта весьма суровой эпохи Петра Красноперова здесь и сейчас служили целям не столько эстетическим, сколько прагматическим – как стихотворный код-ключ для вскрытия обитали сута. Специально усложненный «сезам» надежно предохранял от случайной разгерметизации.

Трама колыхнулась и резко, толчком, расширилась. Пилот выскользнул из обитали – вниз и вперед – и, спружинив на ногах, выпрямился. В голове звенело, как это обычно бывает после быстрой декомпрессии, что-то подкатывало к горлу и ощущалась какая-то неподатливо-тугая упругость в суставах. Ладно, пройдет… Все это мелочи по сравнению с главным: он стоял ногами на поверхности новооткрытого объекта. И хотя пока он не мог даже приблизительно указать на звездной карте Галактики месторасположение ПБА-18, торжественности момента это не умаляло. Не каждый день и даже не каждый новастринский год Фортуна преподносит дальнодею планетомасштабный объект, на поверхность которого можно было бы запросто стать босыми ногами. Почти босыми.

Тяжелой, словно металлической ладонью он ощупал вздутые артерии на шее, потрогал набрякшее под слоем защитной зеркальной субстанции лицо с набухшими, как подушки, губами, и доведенным до автоматизма усилием откорректировал прозрачность защитного слоя против зрачков, чтобы на сетчатку попадало ровно столько световой энергии, сколько надо для восприятия цветовых оттенков спектра без существенных искажений. Повертел головой, резко выпрямился, пытаясь быстрее избавить онемелую спину от приобретенной в пути застойной сутулости. Он знал, что в скульптурном отношении сейчас проиграл бы сравнение с собственным дьяколом. Тот самый случай, когда псевдокопия выглядела бы краше оригинала. «Не все потеряно, – успокоил сам себя. – Начнешь двигаться – будешь в полном порядке».

Он подвигал ярко вспыхивающими на солнце зеркально блещущими руками, присел, резко поднялся и начал восстанавливать гибкость позвоночника наклонами в стороны. На темном грунте еще более темная тень-коротышка повторяла все его телодвижения с угловатой неуклюжестью. Грунт не имел характерного для безатмосферных лун и планет рыхлого покрывала – реголита. Озера застывшей магмы со вздутиями натеков, потрескавшиеся плоские плиты, щебень и кое-где во впадинах немного пыли… Как он и предвидел, на плитах – ни единого светлого пятна. Вдобавок вблизи грунт утратил медный окрас. Выстилающие поверхность Планара породы не отличались жизнерадостной гаммой расцветок – темно-серые, черные, зеленовато-черные. Реже – темно-коричневые с красноватыми или синевато-черными прожилками. Судя по всему, Планар довольно молодой объект. Молодой, свежеиспеченный, плоский до безобразия. Что-то новенькое в мастерской космогонической эволюции…

Время от времени грунт мелко подрагивал под ногами. «Должно быть, отваливаются крупные глыбы от растресканных взрывом стенок провала», – понял разведчик. Он осмотрел подбрюшье своего верного конька о четырех лучах – серебристо-белых, как заледенелый наст. Навел между собой и сутом мнемодинамический мост и велел закрыться выходу из обитали. С этого момента система непрограммного автономного поведения челнока – синапсия – получила практически полную самостоятельность; сут шевельнулся, подступил к хозяину, накрыв его своей тенью. Синапсия отличалась склонностью к перестраховке. И склонности этой, кстати сказать, многие из дальнодеев обязаны жизнью… Он одобрительно похлопал ладонью по гладкой поверхности луча и велел челноку оставаться на месте до условно-призывного жеста.

С небольшой высоты бугра удобно было окинуть взглядом сразу всю ландшафтную панораму. Единственная живописная деталь на доступных глазу просторах – провал, депрессия занятной конфигурации. Форма пропасти что-то смутно напоминала. Что?.. Ассоциативный мотылек, порхая рядом, дразнил память. Что-то такое, связанное со стариной… Круглая дырка с прямоугольной прорезью… Ах да, замочная скважина! В нее вставляется длинный стержень с «бородкой» – приспособление для отпирания механических замков. Такая вот пятикилометровая замочная скважина для галактических циклопов, прилетающих сюда на пикник.

«Для» или «от»?..

Тень луча сута, удлиненная склоном, указывала в сторону провала, словно стрелка гигантского компаса. Спустившись с бугра, он взял чуть правее, чтобы выйти к месту стыка кратера и каньона. В стыке был широкий голый мыс – идеальная смотровая площадка.

Если не брать во внимание склон, с которого он спустился, окружающая «замочную скважину» местность была удивительно ровной. Никаких бугров выше колена, никаких выбоин глубже стопы, никаких камней крупнее степной черепахи… Еще ровнее и «чище» выглядела «смотровая площадка». Он так и назвал ее – Голый Мыс. Уже на бугре ему пришлось согласиться с фактом: вокруг кратера нет кольцевого вала. И просто выброшенных взрывом отдельных крупных обломков тоже нет. Это не соответствовало предположению о взрыве метеорита. Впрочем, как и предположению о любом другом взрыве… Вблизи несоответствие стало очевиднее: на Голом Мысе не было ничего. Вообще ничего, даже мелкого щебня практически не было. Голые плиты из очень темной породы слегка припудрены пылью.

Зато в провале на полукилометровой глубине пыли было изрядно. Жутковатое обилие. Клубящееся покрывало.

От оконечности Голого Мыса кратер находился слева, каньон – справа. Сливались они друг с другом у ног наблюдателя. Стоя на краю обрыва, он ощутил потребность дать разверстому перед ним провалу грозное имя. Что-нибудь вроде: Аид, Тартар, Аваддон, Оркус, Гадес… Вспомнилась легенда о Гондоре. Гондор!

Сомнений в выборе названия больше не возникало.

Отсюда Гондор отлично просматривался во все стороны. Кратер оказался круглой пропастью – стены уходили вниз отвесно. Такими же отвесными были и прямые стены каньона. По крайней мере, до пыльного покрывала на полукилометровой глубине стены обеих пропастей почти нигде не отклонялись от вертикали. На минуту ему даже вообразилось, что Гондор образован моментальным проседанием грунта в пределах своего контура – исполинского рисунка замочной скважины. Тогда многое объяснялось бы просто – и отвесные стены, и необычайная запыленность провала. Объяснялось бы все, кроме одного: куда могла провалиться такая уйма плотной породы?..

Он нашарил ногой небольшой плоский камень и, сам не зная зачем, сбросил вниз. Камень канул в тень под обрывом – как в воду. Освещенная Пянжем пыль бесшумно клубилась в ложе Гондора, и было что-то величественное и настораживающее в этом медленном перемешивании колоссальных объемов пылевидной материи… Вся правая сторона каньона тонула в густой тени, и трудно было совладать с иллюзией, будто пыльное ложе провала по всей длине вспорото узким и еще более глубоким и темным ущельем. В круглой пропасти иллюзорное ущелье имело серповидную форму.

Гондор в непосредственной близости впечатлял, надо это признать. И можно было бы набираться впечатлений возле него еще долгое время. Но, кроме как набираться, делать здесь уже было нечего – ритуал знакомства состоялся.

Он отошел от края обрыва, призывным жестом поднял над головой скрещенные руки – с бугра соскользнула крылатая тень. В ожидании верного своего конька он нетерпеливо переступил с ноги на ногу… и в это мгновение почувствовал, как мимо с огромной скоростью пронеслась невидимая мегатонная масса – у-упф!.. Он даже присел и попятился. Ландшафтное освещение на долю секунды померкло.