— Хватит, Натан. Вино отменное, не спорю, но расслабляться нам с тобой пока рано. Голову даю на отсечение, что у двери моего кабинета уже столпилась целая делегация — причем отнюдь не с пустыми руками. И с живого они с меня не слезут.
Он тяжело вздохнул. Его сиятельство, послушно отставив кувшин, чуть подался вперед.
— Ничего, ваше высочество, — ободряюще проговорил он. — Неполных три недели осталось потерпеть. Уж как-нибудь справимся!
Принц только рукой махнул. Дожить до конца декабря, судя по лицу, он не слишком рассчитывал. Бервик, скосив глаза на друга и повелителя, позволил себе улыбнуться.
— Ничего, — повторил он, — бывало и хуже! Да и Братство вот-вот соберется: утром Виджел гонца прислал, они уже в Арлаше, только Ландри дождаться осталось. Снегопад, конечно, некстати — все дороги замело, но дня через два точно будут здесь. Реальной помощи от них, само собой, никакой, но все же…
Принц улыбнулся. Да, Братство! Веселое это было время — время беззаботного детства, а потом и отрочества, когда все они были малолетними сорванцами: и он сам, и Натан, и Виджел — не по возрасту серьезный молчун с крепкими кулаками, и практичный, рассудительный Ландри, и вечно витающий в облаках Ирвин, обладавший на удивление цепкой памятью… Они были неразлучны тогда. Вместе озорничали, вместе вкушали горькие плоды справедливого возмездия, учились ездить верхом и постигать азы придворной жизни — а когда последнее совсем уж становилось невмоготу, вчетвером сводили с ума малую свиту, родню и толпу гувернеров, скрываясь от них от всех в обширных погребах королевского дворца. В один из таких дней Натан, помнится, и предложил им назваться Братством Погреба — в шутку, конечно, но название отчего-то прижилось. Сколько видели те погреба, сколько слышали! Клятвы и проклятия, шумные дружеские потасовки, громкое мальчишеское бахвальство… И каждому из них казалось, что так будет всегда. Распространенное заблуждение, хотя им, пожалуй, еще повезло: они все-таки сумели сохранить дружбу, пусть жизнь и развела их в разные стороны. Ландри, сын барона Карелла, чья семья владела большей частью Разнотравья, рано женился и покинул Мидлхейм; Виджел, старший из пяти братьев, по традиции окончил высшую школу Даккарая и вернулся домой, на северную границу, где вскоре принял от ныне покойного отца печать хранителя; Ирвин же, не скованный долгом и семейными обязательствами, в составе дипломатического корпуса отбыл в Алмару. Лишь Натан, хоть и проведший в стенах Даккарая почти пять лет, вернулся в столицу. Что ж, уже и с этим Рауль Норт-Ларрмайн мог себя поздравить.
Откуда-то из глубины архива донесся тихий протяжный скрип. Ностальгическая полуулыбка, дрожащая на губах принца, растаяла. Метнув настороженный взгляд на товарища, он медленно выпрямился, однако Бервик, чуть склонив голову и тоже напряженно внимая пыльной тишине, только неопределенно шевельнул плечом. А после, выждав несколько мгновений, быстро и коротко дважды ударил костяшками пальцев по столу. Условный знак?..
Молчаливый архив немедленно отозвался сухим покашливанием. «Кхе-кхе», тоже два раза. Лицо графа просветлело. Он поднял голову и, улыбнувшись его высочеству, вновь ударил пальцами о столешницу, теперь уже только один раз. Результат этих манипуляций последовал незамедлительно — не успел Рауль Норт-Ларрмайн сосчитать до пяти, как из-за безмолвных стеллажей напротив, не потревожив ни единой пылинки, скользнула к столу почти бесплотная серая тень. Невысокая человеческая фигура, с ног до головы закутанная в плащ, вступила в круг света единственной свечи и, почтительно склонившись перед его высочеством, застыла сизым столбиком тумана.
— Есть новости? — не глядя на нее, уточнил Бервик. Фигура выпрямилась и вновь сложилась в согласном поклоне. Из длинного рукава окутывающего ее серого одеяния на долю секунды появилась рука — такая же сизо-серая — и в протянутую ладонь графа упали два голубых ненадписанных конверта. В глазах его сиятельства промелькнуло сдержанное удовлетворение. Он бросил конверты на стол и кивнул безмолвному вестнику:
— Возвращайся на исходные.
Человек — да полно, человек ли? — снова поклонился им обоим и, отступив на шаг, растворился среди стеллажей. Чуть погодя вдалеке что-то знакомо скрипнуло — и сонный архив вновь окутала тишь.
Рауль задумчиво посмотрел на конверты. Потом на друга.
— Донесение с южной границы, ваше высочество, — поняв его невысказанный вопрос, отозвался Бервик. Вынул из верхнего ящика стола нож для писем, с тонким, узким как бритва лезвием, аккуратно снял с конвертов печати и, протянув руку, подал дары серой тени Раулю, словно подтверждая его безусловное первенство во всем. Принц, помедлив, подношение принял. Вынул из первого конверта исписанный змеящимся, изящным почерком лист, пробежал его глазами, отложил в сторону — обманка. Значит, донесение в другом конверте.
Он вынул второе письмо, написанное той же рукой, и прочел:.
«Милый друг!
Уж скоро вторая неделя, как нет от вас весточки, прошлое мое письмо осталось без ответа, и столь же печально мне от этого, сколь утешительно понимать, что не ваше остывшее чувство ко мне тому виною… Уж верно, ближайшие месяцы, а может и до самой весны, пусть я всем сердцем надеюсь на обратное, нам не свидеться, но мне отрадно верить, что рано или поздно это все же случится — и счастью моему не будет границ!
Я гляжу в окно, на окутанный вечным молчаньем Туманный хребет, и вижу, как надвигается снегопад — это уже совершенно ясно, а значит, совсем скоро нас здесь отрежет от всего остального мира… Ах, как жаль, что вы так далеко! В глубокой тоске я гляжу на горы, а вижу лишь вас одного. А вы — вспоминаете ли обо мне?.. Вспоминаете ли, хоть изредка, о тех дивных июльских вечерах, что мы проводили вместе?.. Иногда — о, я знаю, вы вновь сочтете меня излишне сентиментальной! — мне чудится за окном по дороге звон конской упряжи и грохот тележных колес, видятся, как наяву, вновь ожившие дороги, не скованные холодом, свободно бегущие на юг, ведущие вас ко мне, и сердце у меня в груди замирает, боясь поверить и вновь обмануться. О нет, вы забыли меня, вы не приедете, я чувствую, хоть и клянетесь мне в этом в каждом своем письме! Что я для вас? Всего лишь мгновение!
Нет, нет, простите меня, мой друг… Я знаю, как вас огорчают мои укоры, знаю, что вы непременно сдержите слово, ваше благородство не позволит вам так поступить со мною — и когда подует южный ветер, вы вновь переступите порог моего дома, а это все мои расстроенные нервы, хотя я и пытаюсь призвать их к порядку. Вы понимаете это, я знаю, и не осуждаете меня… Просто у меня нет другой пищи для размышлений — в отличие от вас, мой друг, и мне совестно, что я раз за разом утомляю вас своими переживаниями. Обещаю, я найду в себе силы, чтобы больше отвлекать вас от, без сомнения, важных дел!
Жду вашего ответа, как чуда, тщась надеждой, что в наступающем году вы все-таки не обойдете вниманием наше захолустье — и я вновь смогу увидеть вас, мой друг!
От письма чуть слышно пахло пачулями и апельсином. Рауль Норт-Ларрмайн, крякнув, перечел его еще раз — без всякого неуместного любопытства, но со смутным чувством затаенной тревоги. Это, второе письмо никакого отношения к любовному посланию не имело — как, впрочем, и первое, пусть содержание их одно от другого отличалось совсем незначительно, хотя получатель, ожидающий каждое из них с трепетом в сердце, об этом не догадывался. Его, конечно, использовали втемную, это было самое верное, и письма окажутся у него еще до полуночи, причем печати на обоих будут целехоньки — свою задачу голубые конверты уже выполнили… Госпожа Э., предмет обожания «милого друга», одного из младших помощников секретаря по международным делам, являлась не только ценным резидентом Геона в Данзаре, но и вполне реальным лицом: родившись в столице и волей батюшки будучи выдана замуж за одного из пограничных баронов, она чахла в его поместье по ту сторону Туманного хребта от тоски, и завербовать ее предприимчивому Бервику труда не составило. Помощник секретаря, которому госпожа Э. прилежно писала, как водится, знать ничего не знал. Давно и прочно женатый, однако романтик до мозга костей, он, два года назад с оказией побывавший на приграничье Данзара и тут же угодивший в заботливо расставленную сеть, сдался без боя под напором этой настойчивой дамы и вот уже второй год наслаждался безопасным и приятно щекочущим самолюбие эпистолярным романом с нею. И если его «предмет», хоть и весьма словесно пылкий, ограничивался недлинными посланиями, то сам помощник секретаря в ответ строчил целые поэмы на восемнадцати листах, полные таких невыразимых чувств и метаний, что граф Бервик каждый раз покатывался со смеху, представляя служащих Данзарской тайной канцелярии, вынужденных почем зря барахтаться в этих «пучинах страсти». Впрочем, бессмысленные страдания последних никого из посвященных в трепетные отношения госпожи Э. и ее «милого друга» не трогали.
