Сейчас в Последнем пределе полным ходом шло испытание препарата, основанного на формулах эйсерского резидента, ближе всех прочих подобравшегося к тайне Дымки. Пусть яд личинки стоманкила и не оправдал возложенных на него ожиданий, первый алхимик чувствовал — направление выбрано верно. «Конец уже близок, осталось не сбиться с пути на последней миле, — думал он. — Ведь самый темный час наступает перед рассветом, не так ли?..»

Черная громада тюрьмы медленно надвигалась на одинокий экипаж. Вспыхнул на стене один факел, другой… Скоро Последний предел засияет в ночи, чтобы не дать ни одной потерянной душе ускользнуть от возмездия. «Быстро добрались сегодня», — отстраненно заметил магистр и выпрямился на сиденье. Прищурившись, он смотрел, как сгущается мрак вокруг пылающих головок факелов и думал — что принесет ему эта ночь? Новое разочарование? Неожиданную надежду? Или все-таки то, что он так упорно искал все эти долгие месяцы?..

Ночь принесла первому алхимику очередную смерть. Заключенный под номером двести тридцать четыре, самый стойкий из последний пятерки подопытных, две недели назад переведенный с Дымки на ее близкий суррогат и до вчерашнего дня демонстрирующий неплохую динамику, еще днем впал в летаргическое состояние, а вскоре после полуночи тихо скончался. Вскрытие проводил сам магистр — и, увы, ничего нового для себя не увидел. Смерть наступила от острой кровопотери, а картина поражения внутренних органов, в частности, почек и печени, ничем не отличалась от предыдущих, точно таких же печальных картин. Вожделенный «рассвет» не торопился наступать.

Закончив, его светлость отошел к рукомойнику в углу мертвецкой и обильно намылил руки. Бессмысленно, думал он, скользя одной ладонью о другую, бессмысленно и бесполезно. Формула неверна. И самое страшное, что даже будь иначе, это все равно не даст никаких гарантий: и сама Дымка, и ее подобие, погубившее узника номер двести тридцать четыре, в рекордные сроки разрушают любой организм. А единственный призрачный шанс на спасение — ввести противоядие в первые несколько часов (или минут?) после отравления вдребезги разбивается всё о тот же краеугольный камень…

— Посмертные образцы лимфы, легочной слизи и крови отправьте в лабораторию, — ополоснув руки водой и берясь за полотенце, сказал герцог. — Соскоб кожных покровов в местах локализации жабьих пятен тоже. Протокол вскрытия должен быть у меня на столе к утру.

— Будет исполнено, ваша светлость, — отозвался старший алхимик Последнего предела. Кивнул писцу, ежащемуся от холода на своем шестке, и закрыл покойника простыней. — Берк, Ноэл, займитесь инструментом. Питер, вызови человека убрать тело и помоги его светлости.

Кендал насухо вытер руки и развел их в стороны, помогая одному из младших лаборантов снять с себя защитную робу. Он старался не встречаться взглядом с соратниками, но судя по общему подавленному молчанию, те и так всё понимали.

— Что с номерами двести восемнадцать и пятьдесят шесть? — спросил герцог.

— Первый все так же, в летаргическом сне, — отозвался от рукомойника старший алхимик. — Боюсь, этого ненадолго переживет. Второй пока в сознании, но…

— Ясно, — коротко обронил магистр, бросив мимолетный взгляд на покрытый кровавыми разводами операционный стол. Из-под белой простыни, прикрывавшей тело узника номер двести тридцать четыре, свешивалась иссохшая, как у столетнего старика, морщинистая рука, вся покрытая неровными, уже подзатянувшимися царапинами. А ведь этому человеку было чуть за тридцать — и еще пару месяцев назад на его запястьях трещали даже кованые стальные кандалы… — Откуда расчесы? Я же велел обработать все камеры от паразитов.

— Обрабатываем как предписано, — вытянувшись в струнку, торопливо доложил старший алхимик. — Да только блоха уж до того живуча — думали, всех извели, еще две недели назад в наших камерах ни одного паразита не было, и вот опять…

— Так всю тюрьму сверху донизу раствором не зальешь, — вздохнул от лотка с грязным инструментом кто-то из лаборантов. — Караульные помещения, общие столовые… И псы цепные снаружи все блохастые, а от чемерицы болеют, травятся… Но царапины эти — оно не от блох, ваша светлость! Двести тридцать четвертый от кожного зуда чесался.

Герцог эль Хаарт вопросительно приподнял бровь, и старший алхимик, шикнув на лаборанта, развел руками:

— Вероятно, местная реакция на один из компонентов препарата, ваша светлость. Высокая чувствительность организма.

— Хорошо, если так, — задумчиво кивнул магистр. — Что же, думаю, на сегодня мы сделали все, что смогли. Заканчивайте здесь и отдыхайте, я вернусь завтра ближе к вечеру. Не забудьте о протоколе.

— Он будет у вас еще до девяти часов, — пообещал старший алхимик. Писец, дыша на посиневшие руки, кивнул, подтверждая его слова, и посыпал песком свои каракули. Протокол вскрытия перед отправкой его светлости еще следовало проверить на наличие ошибок и аккуратно переписать.

Домой Кендал вернулся воронкой, отослав свой экипаж из Последнего предела назад во дворец. С точки зрения расхода сил, которых к концу дня у первого алхимика и так было не в избытке, это, конечно, не шло на пользу здоровью, но сильно экономило время — те полтора часа, что неминуемо ушли бы на дорогу, куда рациональнее было потратить на сон.

Шагнув из воронки в центр собственной спальни, его светлость на миг прислушался к спящему дому и щелкнул пальцами. На туалетном столике зажглась свеча. Герцог подошел к платяному шкафу, расстегнул камзол и взглянул на часы. Начало третьего. Пожалуй, сегодня получится даже выспаться… Черный магистерский камзол отправился на вешалку, а его светлость, оставшись в штанах и нижней рубахе, спустился на первый этаж. Скользнул взглядом по темному холлу, отметил приоткрытую дверь библиотеки, из щели которой выползала узкая полоса света, и свернул в коридор, ведущий на хозяйственную половину. Он теперь редко возвращался домой до полуночи, так что ужин ему оставляли в кухне, на плите, закутанный поверх крышки в полотенца. Блюда, конечно, все равно остывали, но магистр не обращал на это внимания: борясь со сном, он жевал чисто механически, потому что так было надо, и обычно даже не чувствовал вкуса того, что ест. Однако сегодня, несмотря на угнетенное настроение, сил отдать должное превосходному ужину у герцога все же хватило. Кухарка постаралась на славу, думал Кендал, прикончив сочный утиный бок под брусничным соусом и переходя к десерту. Однако с чего вдруг закатывать такое пиршество на ночь, да еще и среди недели? Ладно бы в субботу… Его светлость, озадаченно морща брови, потянулся к чайничку с травяным отваром и вдруг замер, не донеся руки. Какое сегодня число? Уж не десятое ли? «Оно самое, — спустя мгновение понял он. — Демон бы взял ту Дымку, последней памяти она меня лишила!»

Десятого мая был день рождения герцогини эль Хаарт. Кендал, как любящий муж, помнил эту дату как собственное имя, из года в год загодя обдумывая и заказывая подарок — обычно, какое-нибудь дорогое украшение, и стараясь в этот день вырваться со службы пораньше, чтобы вручить его имениннице после праздничного ужина. Что бы ни случилось, сколько бы ни было работы, он никогда не забывал об этом. А сегодня забыл. «Вивиан наверняка расстроилась, — терзаясь запоздалым чувством вины, подумал герцог. — Боги с ним, с подарком, но ведь даже цветов не прислал… Образец внимательного супруга!» Он бросил пасмурный взгляд на пустое блюдо и хрустальную креманку с остатками клубничного желе. О нем, в отличие от него самого, не забыли. Стыд да и только!.. Хмурясь, его светлость выпил свой отвар и покинул кухню. К Вивиан идти с извинениями уже поздно, она давно спит и определенно не обрадуется ночному вторжению. «Так что краснеть буду утром, за завтраком, — без энтузиазма резюмировал Кендал. — Что за день сегодня такой?..» Сокрушаясь про себя, его светлость миновал коридор, поравнялся с библиотекой и, услышав из-за двери звонкое «Апчхи!» машинально отозвался: