— На шести шагах! — закричал поручик. — К барьеру! Я продырявлю это говорящее полено в четырех местах!

— Но-но, без намеков, — предостерег его Буратино, взмахнув гитарой.

— Сударь! — срывающимся голосом обратился поручик ко мне. — Как благородный человек: будьте секундантом!

Дворник, который до этого неприятно отклонялся назад и вращал глазами, вдруг крепко взял его за лацканы пиджака, несмотря на сопротивление притянул и громко поцеловал в бледный лоб.

— Люблю тебя, Петруха…

Потом поймал за воротник шарахнувшегося Буратино и тоже поцеловал, подняв.

— Чурбачок ты мой, дорогой…

— Слезу — убью, — задушевно пообещал Буратино, болтая ногами в воздухе.

Со звоном уронил гитару.

— Это Варахасий, — пояснил Антиох. — Ты его не бойся, он добрый…

— Ой, да ехали на тройке с бубенцами! — неожиданно завопил дворник.

— Есть бутылка водки, — неуверенно сказал я.

Антиох посмотрел на дворника. Тот дернул массивной головой, как лошадь от мух.

— М… м… м…

— Мало, — перевел Антиох.

— И бутылка вина.

— Ой, да мне бы теперь, соколики, за вами! — завопил дворник.

Забытый Буратино извивался в его кулаке.

— Пусти, Варахасий, пещ-щерный человек!..

Сардельковые пальцы разжались и он упал прямо на гитару, провалившись тощей ногой в дыру под струнами.

— Достаточно, — сказал Антиох.

Я не мог прийти в себя — ввалились и сразу начали орать. Кажется, Буратино оскорбил поручика. Или наоборот. Они дико ссорились. А дворник, уловив меня в перекрест зрачков, припаянных к носу, непреклонным тоном потребовал выпить.

Я растерялся и делал множество мелких движений.

Между тем поручик Пирогов полез в сервант и достал оттуда продолговатый полированный ящик, на кипарисовой крышке которого тускло блеснула золотая корона. Поскреб ногтями — открыл.

— Сударь!

В черном бархате, обращенные друг к другу, лежали два пистолета с очень длинными дулами.

Я только моргал, никаких пистолетов у меня не было.

Буратино, выбравшись из гитары, наскакивал, как петух.

— Долой царских офицеров!.. Расходись по домам, ребята!.. Ни к чему нам Дарданеллы!..

Поручик трепетал ноздрями.

— Как человек чести!..

— Да дай ты им, пусть стреляются, — сказал благодушный Антиох. — Не угомонятся иначе…

Я принял оружие.

— Стой! — вклинившись, крикнул дворник. — Чтобы все было культурно!

Отобрал у меня ящик. Согнутым пальцем зацепил Буратино и оттащил его к окну. Вручил пистолет — дулом вперед: Держись, чурбачок! — К противоположной стене прислонил бледного и нервного поручика Пирогова: Не робей, Петруха…

Встал под люстрой, задрал волосатую руку.

— На старт… внимание… марш!..

Оглушительно грянули выстрелы. Комнату заволокло непроницаемым дымом. Все скрылось. Послышался глухой и тяжелый удар. Я отчаянно кашлял — дым был едкий, раздражающий резкой серой. Когда он разошелся, я увидел, что Буратино и поручик стоят на своих местах невредимые — по-гусиному вытянув шеи и всматриваясь, а точно посередине между ними, как колода, на полу, лицом вниз лежит дворник.

Антиох нагнулся и слегка потрогал его.

— Варахасий…

— А вдали мелькали огоньки, — немедленно отозвался дворник. Подумав, добавил. — Маленькие такие огоньки… Можно сказать — огонечки…

Постучал лбом об пол. Звук был хороший, гулкий.

— Встань, как человек, — попросил его Антиох. — Смотреть на тебя больно.

Дворник по частям поднялся и отряхнул колени ватных штанов.

— Чуть не упал, — объяснил он.

Потом Антиох начал разливать. Все уже сидели за столом. Как это получилось, я не понял. Словно произошла смена декораций: сцена первая — они стреляются, сцена вторая — они за столом. В промежутке отрубило — никаких подробностей. Но факт оставался фактом. На столе была даже скатерть. Стояла бутылка в холодной испарине, были порезаны колбаса, хлеб, сыр; они опустошили весь мой холодильник. Влажно дымились сосиски, и Буратино, ухватив одну, жевал — прямо с полиэтиленовой кожурой. Поручик Пирогов, еще не остывший, косился на него, двигал в такт пустыми челюстями, примериваясь. Дворник изучал наклейку на кильках в томате, которые валялись у меня со студенческих времен. Я хотел предупредить его, что ботулин не всем полезен, иные от него умирают в мучениях, но Антиох сунул мне стакан.

Водки там было на две трети.

— Круто берете, — сказал я.

— А посмотри на народ, — убедительно ответил Антиох.

Народ в лице дворника, сильно пыхтя, прилаживал консервный нож к банке. По нему не было видно, что алкоголь — это яд.

— Ведь мы тебя ждем, Варахасий…

— Серость свою показывает, — подтвердил Буратино.

— Сичас, — сказал дворник и неожиданно разъял банку.

Оказывается, он резал ее пополам. Томатный соус полился на скатерть, дворник суматошно запихивал его обратно, выдавливая рыбу.

Антиох молча отобрал у него половинки и придвинул стакан. Обвел всех черными непрозрачными глазами.

— За бессмертие!

Это он засадил. Я даже вздрогнул.

— И-эх! — сказал Буратино, опрокидывая.

Поручик — как человек военный — уже занюхивал краем мятого рукава.

Я вообще-то не пью. Не нахожу вкуса. Что хорошего: наливаешься разными чернилами, а потом выворачивает наизнанку. Разве что чуть-чуть, за компанию. Заранее морщась, потянул в себя противную жидкость. И замер. Стакан был пустой. Совсем пустой — один воздух. Я повертел его с дурацким видом — ничего особенного, по граням сползали капли.

— За бессмертие пили, а сам умер, — облизав пальцы, сказал дворник.

Он поедал кильку, выковыривая ее из двух полукружий. Ядовитый соус капал ему на бороду.

Антиох подмигнул мне.

— Варахасий-то как освоился. Раньше руку все лобызал, а теперь хамит.

— Так ведь нет тебя, — сказал дворник. Сложил ковшом земляную ладонь и дунул. — Фу! — улетел…

— Варахасий, я тебя породил, я тебя и того…

— Кто умер? — не понял я.

Антиох засмеялся.

— За бессмертие надо платить.

— Что-то дорого.

— Цена всегда одна. И вряд ли будет иначе.

— Господа, — капризно сказал поручик Пирогов. — Право, господа, скучная материя… Давайте о возвышенном… Вот со мною вчера приключилась необыкновенная история. — Он оживился, кончики носа и ушей побагровели. — Иду я, представьте, по улице, ну — везде натюрморт, воробьи заливаются, а навстречу, тюп-тюп, этакое создание: волосы распущены, платье, между прочим, до сих пор, декольте дотуда же, чулочки прозрачные. — Он зажмурился и причмокнул. — Я, конечно, говорю по-гвардейски: Позвольте, мадам, так сказать, нах хаузе цурюк битте. А она отвечает: Папаша, сначала вымой голову, папаша… Ангельский голосок. Я тогда намекаю… — Поручик изобразил пальцами, как намекает. — И мы в Париже! — победно заключил он.