Увесистый удар по почкам заставил хозяина застонать.
— Так вы когда заплатите-то? — как ни в чем не бывало спросил Роман. — Мне они такое рассказали, я и не поверил.
— Я заплачу, все заплачу. Хоть сегодня, — прохрипел хозяин ресторана.
— Ну вот, а они говорят невесть что..'. Что вы там такое устроили в ресторане? — укорял Роман. — Хоть бы бутылочку «Боржоми» мне принесли. Совести у вас нет. Езжайте с гражданином Фоминым и получите с него долг. Извините их, гражданин Фомин, они такие горячие, спасу с ними нет… А мы поехали дальше…
Они быстро получили что им причиталось и в «Лесной поляне», и в Верзилине. А вот охрана кафе в Воронцове встретила приехавших агрессивно, крутые, нанятые владельцем кафе ребята не поняли, с кем имеют дело, и открыли пальбу. Один из нападавших был ранен в ногу. Новый хозяин кафе, отчаянный парень, воевавший в Чечне и возомнивший себя суперменом, категорически не хотел платить дань рэкетирам и сам принял участие в перестрелке. Но силы были слишком неравны, его ранили в ногу, а потом приволокли к Роману.
— Ты что, парень? — тихо спросил Роман. — Зачем тебе все это? Жил бы себе спокойно…
— Пошел ты на хер! Спасу от вас нет! Из-за вас все дело в России гробится — опутали страну сетями на всех уровнях. Люди боятся свое дело открыть, никому неохота свои кровные вам отдавать ни за что… Ничего ты от меня не получишь, хочешь — сожги, хочешь — прирежь…
— Храбрый ты парень, однако, — похвалил его Роман. — Только все это дело не нами затеяно, я тоже человек подневольный, мне надо с тебя получить. Мы договаривались с прежним хозяином Димой, а он тебе, видать, плохо объяснил, что к чему. А скорее всего он объяснил тебе, что нашего хозяина нет, что мы теперь стадо и с нами можно обращаться как угодно.
Я тебе докажу, парень, что это не так. Я очень уважаю тебя как храброго паренька, но мне придется ликвидировать тебя. Сколько тебе лет?
— Двадцать четыре, — кривясь от боли в ноге, проговорил смельчак.
— Ну вот, двадцать четыре. И вся твоя жизнь уложилась в эти годы. И ради чего? Ради дурацких денег?
Нелепо, парень!
Его монотонный унылый голос сбивал хозяина кафе с толку. А твердые глаза говорившего не оставляли ему никаких шансов. И когда Роман вытащил из кармана пистолет и приставил его ко лбу хозяина, тот понял — убьет. И стало жаль себя.
— Заплачу, ваша взяла, — тихо произнес он.
— Ребята! — крикнул Роман. — Перевяжите его.
Это хороший человек, никогда его не обижайте. Я беру его под свою особую защиту. Как тебя зовут-то? И не познакомились даже.
— Валерой меня зовут, — представился раненый.
— Ты далеко пойдешь, Валера. И кафе твое будет процветать, не то что при Димочке, человеке малоинициативном и малограмотном. Никакой фантазии.
Я пришлю тебе дизайнера, мы из твоего кафе куколку сделаем. И охранять будем, как родное. Перевяжите и отвезите домой! — скомандовал Роман. — Все. Дело сделано.
Белый «Мерседес» быстро домчал Романа до его многоэтажной окраины. Он вышел из машины, как всегда, поблагодарил водителя. Орава головорезов глядела на невзрачного Романа в истертой дубленке с восхищением — как он мигом сумел наладить дело, которое начало было разваливаться из-за ареста Заславского и болезни Романа.
— Что-то я, между прочим, не вижу здесь нашего Женечку? — вдруг заметил Роман отсутствие одного из братков.
— Ему звонили и домой, и на мобильный, не отвечает ни тот, ни другой, — сказал кто-то.
— Странно, — пожал плечами Роман. — А ведь он мне очень нужен. Ну ладно, до свидания. Я хочу спать…
Он поднялся к себе на седьмой этаж, разделся, налил стакан кефира и стал смотреть по телевизору ночные новости. Потом немного подумал и набрал номер телефона.
— Алло! — ответил мужской голос. — Алло, я слушаю вас…
В планы Романа не входило разговаривать с этим человеком, и он хотел было положить трубку, но тот предупредил его.
— Это Роман Ильич? — вдруг крикнул мужской голос. — Я чувствую, это вы… Где Нина, скажите мне, пожалуйста, я умоляю вас…
Роман положил трубку и набрал другой номер, взглянув на часы, — шел уже первый час ночи. И опять мужской голос:
— Я вас слушаю… Что вы молчите? Кто это? Говорите же, не тяните душу…
Роман положил трубку, потом пошел в крохотную прихожую, вытащил из кармана дубленки пачку «Парламента», закурил.
«Курить заставляют, сволочи, — подумал он злобно. — Душу им тянут, видите ли. А есть у них душа-то?»
Он выкурил сигарету, разделся и лег под теплое ватное одеяло. День был трудный, но плодотворный, и можно было бы спокойно заснуть с сознанием выполненного долга. Но… не спалось. Было безумно тоскливо и одиноко. Хотелось выть волком от этого окаянного одиночества. Калейдоскопом проносилась его сорокасемилетняя жизнь…
…Шестьдесят пятый год. В июле Ромка приехал в Москву искать счастья. Ему все равно было, куда ехать, когда умерла от инфаркта мать, а отчим выкинул его на улицу, на следующий же после похорон день приведя в дом молодую жену. Ромке было тринадцать, он был хил и невзрачен, как-то противостоять здоровущему отчиму не мог. А почему он не поехал из Иршанска в столицу Украины Киев, а поехал именно в Москву, он до сих пор не понимает. Может быть, тогда бы его жизнь потекла по другому руслу. Судьба…
Ромке очень жалко было своих зачитанных до ветхости книжек, оставшихся в доме, — Дюма, Джек Лондон, Майн Рид, Жюль Берн, — их ему покупал еще покойный отец. А больше ничего не было жалко, только себя самого. На нем были серые потертые брюки, которые были ему малы, и такой же пиджачок клоунского вида. Он прекрасно знал, что представляет собой жалкое зрелище. И он был страшно стеснителен. В кармане лежало три рубля, ему дала их еще покойная мама, перед тем, как ее увезли в больницу, откуда она уже не вернулась. «Сынок, у тебя скоро день рождения, это тебе на подарок, у меня больше нет. Вернусь, дам еще». Не вернулась. А в свой день рождения, тринадцатого июля, Ромка ехал зайцем в Москву. По вагону разносили пирожки, бутерброды, лимонад. Ромка хотел купить себе пирожок и бутылку лимонада, рванул трояк из кармана, трояк зацепился за крючок от перочинного ножичка, и от него оторвался кусочек. С ужасом Ромка глядел на этот рваный трояк, последнюю надежду… Он дрожащими пальцами протянул толстой разносчице этот трояк, еще на что-то надеясь. «Да он рваный. Не приму, — фыркнула толстуха. — Кусок вон оторван. Мне что, из своих выкладывать за тебя? Давай другие деньги». — «А других у меня нет», — пролепетал дрожащими губами Ромка. «Мое-то какое дело? Твои проблемы», — улыбнулась разносчица золотыми зубами и пошла дальше. До Москвы он ехал голодный, ему страшно хотелось пить, но трояк никто не хотел принимать.
Соседи по вагону жрали жареных куриц, варенные вкрутую яйца, помидоры, огурцы, пили пиво и водку, а он сжался в уголке и старался не думать о еде…
На Киевском вокзале в Москве голод его усилился до кошмара. Резало в желудке, кружилась голова, донимала жара. Он побродил по Москве, впечатления от столицы на время заглушили чувство голода. Но голод опять дал о себе знать к середине дня. Он попытался сунуть свой трояк лоточнице на Киевском вокзале.
«Иди в сберкассу, тебе там поменяют», — посоветовала лоточница. Это обнадежило Романа, и после долгих поисков он все же нашел сберкассу. И вот… он на улице с тремя новенькими рублями в кулачке. Он чувствовал себя богачом. Он купил пирожков, лимонада, сел на скамейку и с жадностью поел. Потом пошел ночевать на скамейку на Киевском вокзале. Вокзал казался ему чем-то вроде дома… Потом утро, прогулки по городу. Красная площадь, ГУМ, Большой театр — незабываемые впечатления. Но… трояку пришел конец, И снова наступил голод. Головокружение, рези в желудке, пелена перед глазами… Что-то надо было делать. Но что? Клянчить деньги у прохожих? Он не мог, язык бы у него не повернулся, лучше умереть с голоду. Но это легко сказать. И он на вокзале приметил подходящий широкий карман и залез в него, зная, что толстый мужик положил туда сдачу с червонца, не менее рублей семи. Залез он аккуратно, мужик ничего бы и не заметил, но тетка-доброхотка, шедшая сзади, восстановила справедливость. «Мужчина! — благим матом заорала она. — К вам в карман лезут! Хватайте его!» От мощного удара кулаком в лицо Ромка полетел на асфальт, больно ударившись затылком. «Падло! — гаркнул толстяк. — Падло подзаборное!» И пнул ногой валявшегося на земле Ромку. Слезы обиды брызнули у того из глаз. «Извините, — крикнул он отчаянным голосом, боясь, что толстяк убьет его. — Я есть очень хотел!» Всю жизнь он стыдился этих своих слов, он стыдится их и теперь, в эту бессонную ночь, когда в железном ящичке, стоящем в стареньком серванте, лежат на мелкие расходы тридцать тысяч долларов и он без всякого ущерба для себя может прикурить от стодолларовой бумажки. «Есть хотел — на, жри! — Толстяк поднял с земли кусок какой-то мерзкой гнили и стал совать его в лицо Ромке. — Я эти деньги потом и кровью зарабатываю, а этот щенок шелудивый…» — «Ну, так-то уж не надо, — заступилась даже тетка-доброхотка. — Проучили, и ладно. Отпустите теперь. Он свое получил, неповадно будет». — "Щас, да! — ярился толстяк. — Я его накормлю до отвала, а потом в милицию сведу, вы свидетельницей будете.
