Нет, тот день точно был несчастливым, а может, и проклятым, для капрала и всех, кто с ним заступил в караул на ворота. Мало того, что дежурный лейтенант по-щенячьи лютовал, так еще число сомнительных личностей, норовивших стать гостями филанийской столицы, уже превысило все допустимые пределы. С утра пораньше стражники задержали повозку контрабандистов, провозивших во фруктовых корзинах запрещенные намбусийские специи и парочку наборов крохотных, замысловатых инструментов, предназначенных, скорее всего, для взлома сложных замков. Затем, под видом монахов-паломников, в гости пожаловала небольшая шайка разыскиваемых по всему королевству разбойников. Лиходеи, конечно же, упорно сопротивлялись аресту, и после схватки троих стражников увезли в лазарет с переломами и глубокими колотыми ранами. Еще не успела прийти из резерва замена, а Альмиру решил почтить своим присутствием известный колдун. К счастью, проклятия он ни на кого наложить не успел, поскольку мерзкому богохульнику быстро заткнули кулаком рот, да и с чарами у чернокнижника вышла осечка, но змея, выползшая из его сундука, изрядно напугала грозным шипением лошадей и толпу. В давке пострадало несколько человек: перепуганные простолюдины чуть не передавили солдат и основательно помяли бока парочке зазевавшихся ротозеев.
И вот теперь появился этот тип. Невысокий, среднего роста, да и в плечах не особо широкий; не богато, но добротно одетый, хоть и в запачканном наряде, но вполне подобающем степенному подданному филанийской Короны. Немного поистрепавшийся в пути костюм и слегка стоптанные сапоги обильно перепачканы грязью, а на голове копна длинных, на скорую руку причесанных волос, так давно не мытых, что трудно было понять, какого на самом деле они цвета. Видимо, странник прошел немало дорог, а во время остановок в дорожных трактирах предпочитал тратить время на выпивку, а не на мытье. Уродливый шрам под зачесанными на лоб волосами почти незаметен. Лицо красивое (женщины такие черты обожают), но уж больно спокойное… то ли чужестранец еще незнаком с альмирскими порядками, то ли слишком уверен в себе. На поясе рядом с внушительно выглядевшим кошельком висит кинжал, чересчур длинноватый по меркам столицы, но это мелочь, к которой можно придраться, за которую можно оштрафовать, но не пустить по этой причине в столицу нельзя.
К сожалению, бумаги путника, в котором что-то насторожило капрала, были в почти идеальном состоянии и в полном порядке. Имперская метрика, коряво переведенная на филанийский язык и заверенная старшим нотариусом города Варба. Свидетельство о службе имперского наемника в филанийской армии и его последующей отставке, за подписью полковника Вендела и скрепленное печатью шестого пехотного полка. Пожизненное разрешение на ношение кинжала; пожизненное освобождение от дорожных сборов и уплаты всех видов подати; именной лист из гильдии торговых и армейских наемников; рекомендательное письмо от бывшего командира и ворох прочих, менее значимых бумаг… Придраться было не к чему, но не первый год служивший проверяющим на воротах капрал чувствовал, что стражи порядка еще хлебнут бед с этим странным приезжим, что-то в нем было не так: уж слишком несолидно и юно выглядел мужчина для отставного пехотного сержанта из роты иноземных наемников. Хотя, с другой стороны, одних походная жизнь старит, а иным, наоборот, только придает сил. Собственный жизненный опыт подсказывал стражнику, что под самой немужественной с виду личиной может скрываться жестокий, расчетливый убийца или просто обозленный на всех и вся лютый зверь, получающий наслаждение при виде того, как нож в его руке вспарывает чью-то брюшину. Капрал чуял исходившую от путника опасность, подозревал, что он совсем не тот, за кого себя выдает, но сделать ничего не мог. К чуть ли не спящему во время проверки его бумаг отставному наемнику трудно было придраться, однако какая-никакая надежда у бдительного стража порядка все же оставалась.
– Зачем в Альмиру пожаловал? – наконец-то оторвавшись от бумаг, но, не торопясь их вернуть, задал дежурный вопрос капрал.
– Сперва по девкам, а там погляжу… – невозмутимо ответил наемник с резанувшим слух стражника неприятным имперским акцентом.
– А что, в других городах девки перевелись?! – сердито сдвинув брови и придав лицу самое суровое выражение, произнес служитель порядка.
– Бумаги верни и пусти! – ни на йоту не повысив голос, но все равно угрожающе потребовал путник и вызывающе посмотрел капралу прямо в глаза. – Не в свое дело лезешь, служивый! Ни рожей, ни чином не вышел, чтоб мне перед тобой отчитываться! Иль пускай, иль командира кличь! Уж я-то его научу, как солдатушек в узде держать и муштровать вас, вшей казарменных! Совсем распоясались, олухи альмирские, бог весть кем себя возомнили!
Кулак капрала сжался. Разозленный наглостью досматриваемого, стражник едва не сорвался и не ударил, но вовремя спохватился и умерил свой пыл, поскольку, во-первых, чувствовал, что может получить сдачи, да еще такой, от которой отойдет лишь к вечеру на койке казарменного лазарета, а во-вторых, не сомневался, чью сторону в конфликте примет их вредный лейтенантишка, только и ждущий повода, чтобы придраться и наказать.
– Пшел! – выдавил из себя капрал, не передав в протянутую руку странника, а бросив ему под ноги гербовые листы.
Унизительная выходка не удалась, что весьма опечалило стража порядка. Молниеносным, едва уловимым глазом движением рука путника перехватила бумаги на лету, как только они покинули потные ладони капрала.
– Спасибочки… – с насмешкой произнес отставной наемник. – …А уж земной поклон я как-нить в другой раз отмерю… Не боись, про должок не забуду!
Обычно капрал не обращал внимания на угрозы, подобные этой, ведь они всего лишь слова, пустое сотрясение воздуха, за которым редко когда следуют наносящие реальный вред действия. Когда стоишь на воротах столицы, то слышишь страшные обещания по нескольку раз на дню, но ни разу ни один из грозивших с пеной у рта не решался воплотить сказанное в жизнь. Однако в тот день служивый действительно испугался. Наемники – особый народ, они не привыкли бросать слова на ветер, а выходцы из Империи вообще никогда не забывают обид, даже мелочных. Поквитаться с обидчиком – что для тех, что для других – дело чести, а подозрительный человек, направившийся четким армейским шагом в сторону рыночной площади, являлся и бывшим платным солдатом, и уроженцем суровой восточной страны, которую побаивались все, даже воинственные герканцы.
Настроение стражника еще более ухудшилось и достигло самой низкой отметки – полнейшей апатии, а вот пригрозивший расправой бывший наемник, наоборот, заметно повеселел. На самом деле он не собирался мстить за оскорбление, почти нанесенное стражником. Во-первых, потому что оно не удалось: бумаги не коснулись грязной земли и его спина соответственно не согнулась в низком поклоне. А во– вторых, потому что на месте капрала стражи он повел бы себя еще более грубо и агрессивно: не позволил бы себя запугать, а после первых же нелестных слов в свой адрес точно не удержался бы и проехался бы кулаком по наглой физиономии хама, которого только что столь удачно изобразил.
В который раз Дарк Аламез убедился (а память его в этом плане не подвела), что можно легко и быстро добиться абсолютно всего, если: хорошо понимать человеческую натуру; знать законы, по которым живет людское стадо, то есть большинство представителей этого вида, к которому он и себя частично причислял; и, конечно же, не воспринимать всерьез ни одну из жизненных основ, совокупность которых гордо именуется моралью. Самым ярким примером и наглядным подтверждением эффективности рецепта достижения успеха в человеческом обществе стал в этот день он сам.
Еще утром он был обычным босяком на грязной дороге с единственной монетой за душой и в буквально разваливающихся при ходьбе лохмотьях, годных лишь на то, чтобы в них просить милостыню перед церковью. Вот только недавно пробил полдень, а он уже совершил умопомрачительный прыжок вверх по иерархической лестнице человеческого общества, практически совершил для многих невозможное. На нем был добротный костюм, хоть и перепачканный травою да грязью, но это можно было списать на превратности плохой дороги. На поясе моррона болтались, то и дело постукивая друг о друга, два очень приятных и полезных предмета: туго набитый серебром да золотом кошель и хороший кинжал, который он имел право носить открыто, не пряча за пазуху или голенище сапога. Освобождение от податей мало что для него значило: с такими деньжищами, которые теперь водились у него, не грех и пару грошей заплатить. Но самое главное – он совершенно безнаказанно присвоил чужое добро и даже не допускал мысли, что его покарает длань воистину слепого правосудия. Дело в том, что ни одна из жертв не успела разглядеть его лица, а истинный хозяин присвоенных им бумаг не мог теперь доказать свое имя, следовательно, попасть в Альмиру и покарать обидчика.
