— Умница моя, — прошептал Живоглот, пошел в соседнюю комнату, принес соленых орешков и сунул ей в рот. — На тебе за это. Подкрепись немного. Мишель, принеси-ка ей пивка… А то у неё в горле пересохло… Будь гуманистом…
На сей раз Лычкина уговаривать не пришлось. Он давно и сам хотел предстать перед ней собственной персоной.
— Здравствуй, Инна, — улыбался он. — Давно не виделись… Ты неплохо выглядишь, по-моему, даже лучше, чем семь лет назад. Молодеешь с каждым годом… Даже жаль, что у нас с тобой ничего не получилось. Мы бы были с тобой чудесной парой. Только ты предпочла мужлана Кондратьева, этого простофилю, который тебя даже выручить не может…
— Не так уж давно мы виделись, — с ненавистью глядя на него, тихо выговорила Инна. — Позавчера, например, ты видел меня. Сидя в красной машине около моего дома на улице Новаторов. И вчера утром за мной ехали…
— Заметила все же, — с досадой проговорил Михаил. — Ну ничего, зато вот скромную «четверочку» ты не приметила… Ни ты, ни Алешенька твой тупоголовый… Около твоей конторы на Сивцевом Вражке… Глупые вы с ним оба, — вздохнул он. — Шустрите что-то, а ведь оба обречены… Сегодня его сюда доставят тепленького, а там… Большая будет потеха, Инночка…
— А тебе-то какой интерес от всего этого? — спросила она.
— А никакого. Чисто спортивный. Ненавижу вас обоих, и все тут… Таких чистеньких, добреньких, правильных… Ты бросила меня, интеллигента, аристократа, и предпочла его, грубого неотесанного недоумка… Ты просто дура, набитая пошлая дура… А он… держал меня то грузчиком, то подручным, меня, который в детстве ложками жрал черную икру и понятия не имел о давке в городском транспорте, когда этот безмозглый осел тащил свою лямку то в Афганистане, то в Таджикистане, то ещё в какой-нибудь дыре, в которой приличные люди и не бывали, да и не слыхали про такие места… Кто его туда посылал, чем он так кичится? Это я его туда посылал? На хер мне все это нужно? Такие как вы должны в ногах у меня валяться, он должен быть моим слугой, шофером, дворником, а ты… Я выбрал тебя, а ты предпочла его… Ну и получите оба по заслугам… Сегодня мой день… Все, что до того, были цветочки, ягодки будут уже через несколько часов… Вас будут резать на куски на глазах друг у друга… А этот мудак и впрямь поверил, что как только он явится сюда, вернее, его сюда привезут, так тебя сразу и выпустят… Нет уж, вы оба через несколько часов будете обезображенными трупами, и как ещё обезображенными… А я буду хохотать, жаль, что не разрешат сюда ещё Ларису привезти, она бы посмотрела на свою чистюлю и отличницу сестру… Но ничего, я сумею ей все рассказать в живописных подробностях… И она порадуется за тебя от души.
— А кто знает, — вошел в комнату с бутылкой пива и Живоглот. — А может быть, мы их и выпустим… Изуродуем, как положено, отрежем языки и выпустим. Пусть радуются друг на друга. Да что ты стоишь, как истукан? Дал бы женщине пива… Что же ей нельзя порадоваться напоследок… Никакой галантности, — на сей раз спародировал и он покойного Гнедого.
— Можно, это можно, — согласился Михаил и попытался влить Инне в рот пиво. Но та отдернула голову и пиво полилось ей на волосы, разметавшиеся по грязному покрывалу.
— Ладно, не хочешь, как хочешь, нам больше достанется, — криво ухмыльнулся Михаил. — Пошли туда, не желаю больше разговаривать с этой набитой дурой… Помечтай о свидании с суженым. Недолго уже осталось…
Они вышли в соседнюю комнату, а Инна металась по железной кровати. Острые веревки резали ей запястья и лодыжки. Страшные мысли огнем жгли голову.
«Бедный доверчивый Алешка… Зачем он летит спасать меня, как мотылек на огонь? И я… зачем я так расслабилась в тот момент… Надо было сказать, что у меня все в порядке, чтобы он не думал лететь мне на помощь… Но я… Я же тоже не железная… И мне страшно, мне очень, очень страшно. Потому что знаю — эти нелюди способны на все.»
Прошло уже около суток, как её привезли сюда. Привезли и втолкнули в этот холодный, непротопленный с зимы дом. Потом этот мерзкий качок с водянистыми глазами, ежиком светлых волос на круглой как мяч голове и пудовыми кулачищами посадил её на колченогий стул и начал методично избивать, при этом то смачно ругаясь, то по лошадиному хохоча. Он бил её кулаками в лицо, подбил ей правый глаз, потом сбил со стула и начал бить ногами в живот. Наверное, он мог бы бить ещё сильнее, но он не хотел убивать её, он берег её тело для новых, гораздо более страшных испытаний. Затем он поднял её, и вместе со своими товарищами, как две капли воды похожими на него они привязали её крепкими веревками к железной кровати с вонючим матрацем и грязным покрывалом на нем… А потом робкий лучик надежды, звонок Алексея, робость в водянистых глазах истязателя… Потом они уехали, а вернулись радостные и довольные, мерзко хохочущие… Лучик надежды исчез… И этот звонок бандитов Алексею, и его растерянность, и её ужас… А теперь ей было ужасно стыдно за то, что она показала перед этими гадами свой страх… А Михаил… Ведь она жила с ним, она когда-то любила этого человека, если его вообще можно назвать человеком… Да, она разлюбила его, ей не захотелось с ним больше общаться, но разве она могла подумать, что он будет так страшно мстить. И ей, и человеку, которого она полюбила, который, кстати, доверял ему, когда они вместе работали, который ценил его… Но им мало того, что они упрятали его за решетку на семь лет, теперь им надо добить и его и её до конца… А каким страшным чудовищем оказалась её сестра по матери Лариса… Разве она могла подумать, что она так ненавидит её. Но за что? Только за то, что Инна не так развратна, как она? И вообще, как ужасна жизнь, как ужасны люди…
Постепенно силы стали оставлять её, и она забылась каким-то тревожным утренним не то сном, не то кошмаром. Некие страшные видения, какие-то красные морды то и дело вставали перед её глазами… Кто-то хохотал яростным шепотом прямо ей на ухо, кто-то повторял словно заклинание какие-то совершенно непонятные и бессмысленные, но от того ещё более страшные слова. Она то проваливалась в сон, то просыпалась от ужаса, пыталась встать, но веревки, больно врезавшиеся в затекшие и онемевшие руки и ноги, не давали ей сделать это. Наконец, она вообще провалилась словно в какую-то бездонную яму и перестала что-либо ощущать и понимать…
