Кто-то постучал в дверь. В класс заходит или, скорее, влетает, едва касаясь ножками земли, Адриана Корачини, ученица пятого «В». Это имя вышито красными нитками на ее белом фартучке. Худенькая девочка со светлыми волосами, косички перевязаны голубыми ленточками. Глаза тоже голубые, но я едва успеваю это заметить, потому что она тут же их опускает при виде мальчишек. Не поднимая глаз, она произносит, как выученный урок:

— Синьор маэстро Моска, учительница пения ждет всех во дворе, чтобы начать репетицию хора. Не хватает только вашего класса.

Мальчишки хохочут, пихают друг друга локтями, глядя на девочку, но сразу же тоже опускают взгляд. Антонелли, в самом конце класса, тот вообще покраснел.

Только Мартинелли глядит прямо на нее и улыбается. Сегодня с утра он принес мне целый букет маргариток, но одну решил оставить себе и воткнул ее в петельку на форме, как раз напротив сердца.

Попрощавшись, Адриана Корачини удаляется, так же легко и невесомо, как вошла, ни разу не подняв глаза, только чуть-чуть поправив бантики на косичках.

Дверь за ней закрывается, но Мартинелли продолжает смотреть в ее сторону и улыбаться.

Мы опоздали на репетицию хора. Учительница пения уже стоит напротив детей — мальчики слева, девочки справа. Высокая, костлявая, одетая во все черное, очки то и дело сползают вниз по ее длинному носу, но шнурок, закрепленный на петельке пиджака, не дает им упасть, так что они раскачиваются, как маятник. Дети обожают смотреть на это. Кто знает, почему учительницы пения, такого прекрасного предмета, должны быть такими некрасивыми?

Я выстраиваю своих ребят рядом с другими классами, в то время как учительница сверлит меня негодующим взглядом. Я делаю вид, что очень огорчен. Взмах дирижерской палочки, очки падают вниз, раскачиваясь:

«О солнце, ты свободно и радостно встаешь…» — песня, которую через несколько дней школьный хор должен представить на суд синьору инспектору и синьоре директрисе.

День подходит к концу. Все окна во дворе распахнуты. Заходящее солнце освещает только последние, на самом верху. Песенка поднимается ввысь и присоединяется к кружащимся и поющим в небе ласточкам. Но пение птиц не мешает хору. Хорошо различимы высокие голоса девочек и чуть более низкие — мальчиков.

Все мальчишки одеты в голубую форму. В первом ряду на голубом фоне ярким пятном выделяется белая маргаритка Мартинелли, который улыбается девочкам, но больше всего — Адриане Корачини. Адриана улыбается ему в ответ и не сводит глаз с маргаритки. Дерево уже в тени, но листочки словно все еще освещены солнцем. Мне кажется, что в хоре голосов я различаю два самых чистых — голоса Мартинелли и Адрианы Корачини.

— Молодцы, хорошо спели.

Учительница, похоже, довольна. Она уже представляет себе, как синьор инспектор и синьора директриса, сидя на первом ряду в красно-золотых креслах, будут одобрительно кивать головами во время пения.

Очки снова вернулись на нос.

Мальчишки смотрят на девочек, смеются, перешептываются. Я вижу, как Криппа делает нечто, совершенно ему не свойственное: поправляет рукой свои вечно растрепанные волосы. Спадони рукавом вытирает перепачканный в шоколаде рот. Вентурини, стесняясь, прячет свою свежеобритую голову за головами одноклассников.

Девочки тоже взволнованы: смеются без причины, смотрят украдкой на мальчиков, без конца поправляют одежду, прически, ленточки, свои голубые банты на белых фартучках.

Только Мартинелли и Адриана Корачини смотрят прямо друг другу в глаза и улыбаются.

Крыша школы стала малиновой: солнце потихоньку забрало свои краски.

Дирижерская палочка вновь взмывает вверх, очки снова сползают вниз.

«О солнце, ты свободно и радостно встаешь…»

Еще один, последний прогон, и учительница уходит, держа спину прямо, словно кол проглотила.

Солнце уже зашло. От него осталась лишь тонкая полоса на красном еще небе, сиреневатые тени уже опустились на лица. Воздух легкий и прозрачный, как всегда весенними вечерами. Голоса звонко разносятся в легком воздухе. Ласточки уже не поют, а кричат.

Дерево все больше погружается в тень, скоро уже не различишь ни ствола, ни веток, зато светящиеся зеленые листочки, словно подвешенные в воздухе, будут еще долго видны.

— Можете поиграть, ребята.

Но они медлят. Смотрят друг на друга, но стесняются подойти, взять друг друга за руки и покружить в хороводе или поиграть в ручеек. Вентурини все еще прячется за головами своих одноклассников, стесняясь показать свою бритую голову девчонкам.

Кто же осмелится нарушить эту прозрачную тишину?

Мартинелли, конечно же. Улыбаясь, он подходит к Адриане Корачини, которая тоже отвечает улыбкой, и берет ее за руку:

— Во что будем играть?

Остальные потихоньку зашевелились: начали брать друг друга за руки, мальчики девочек, девочки мальчиков, и встали наконец в круг… остался стоять один Антонелли — высоченный, ему уже двенадцать, и тень уже виднеется в его глазах. Ему придется бегать вокруг хоровода, дотрагиваться до чьей-нибудь спины, и тот, до кого он дотронется, должен будет выйти из круга и бежать, чтобы успеть встать на освободившееся место. Антонелли нехотя побежал. Интересно, кого он осалит? Ему, конечно, хотелось бы осалить какую-нибудь девочку, но смелости не хватает. Наконец-то он решается и дотрагивается до спины одной из девчонок:

— Беги, Джульетта, беги! — кричат подруги. Мальчишки тоже болеют за Джульетту, потому что Антонелли — вредина. Но у Антонелли ноги длиннее, и он еще не в том возрасте, когда уступают из благородства. Девочка, темноволосая, с черными шустрыми глазами, тоже бежит изо всех сил, но Антонелли явно ее обгоняет. Вдруг, уже крича в предвкушении победы, он поскальзывается, падает и обдирает ладони и коленки о гравий.

— Джульетта победила! Джульетта победила! Ласточки больше не кружат над крышей.

Теперь Антонелли назначат фант.

— Что бы такое для него придумать?

Проскакать по двору на одной ноге? Или подойти к учителю, поклониться и спросить: «Синьор учитель, не подскажете, который час?»

— Пусть он обнимет Джульетту!

— Точно!

Антонелли становится красным, как помидор, противно смеется, подходит к девочке, возвращается назад, просит, чтобы ему поменяли фант, и в конце концов, подстрекаемый и подталкиваемый со всех сторон, поднимает руки… нет, не хватит ему смелости обнять Джульетту. Он забивается в угол двора, подальше ото всех, в тень. Ребята продолжают игру. Теперь Мартинелли будет водить. Ясное дело, кого он осалит: Адриану Корачини, кого же еще! Оба бегут легонько, едва касаясь гравия, который чуть похрустывает под их ногами. Они добегают почти одновременно — непонятно, кто победил.

— Девочка победила!

Мартинелли достанется фант.

Он нисколечко не стесняется, наоборот — очень даже рад.

Не успев отдышаться, он подходит к Адриане и обнимает ее. Затем достает из петли маргаритку и дарит ей.

До первых звезд осталась какая-нибудь минутка. А листочки на дереве все еще светятся. Наверное, сегодня для них настал день чуда.

Постепенно сгущаются сумерки. Дети разговаривают вполголоса. Я чувствую легкую дрожь от холода. Какими далекими кажутся ласточки, певшие всего полчаса назад…

— По домам, ребята, уже поздно!

Почему-то на цыпочках, словно боясь нарушить тишину, дети идут к воротам школы, снова разделившись на две части: мальчики — слева, девочки — справа. Они не попрощаются у калитки, не пожелают друг другу спокойной ночи. Антонелли опять не хватит смелости не то что попрощаться — даже посмотреть на девочку с темными волосами.

Но Адриана Корачини и Мартинелли медленно бредут, держа друг друга за руки. От сердца мальчика маргаритка перешла к сердцу девочки.

— А где ты берешь такие красивые маргаритки?

— На холме Оппио, их там полно. Я каждое утро собираю букет для нашего учителя. Ты никогда не ходишь на холм Оппио?

Никогда. Она после школы никуда из дома не выходит.

— Если придешь, мы с тобой улиток поищем под кустами и споем им песенку, чтобы они вылезли из домиков: «Вылезай-ка, крошка, маленькие рожки…»