Лучше, когда нет луны: светлячков легче заметить.

Усевшись на траве, они любуются этими маленькими звездочками, смотрят, как огоньки то гаснут, то снова зажигаются, пролетая так близко, что, кажется, их совсем несложно поймать. Но вот ты протягиваешь руку, а светлячок уже горит внизу, в траве, рядом со сверчком, которого совсем не видно, но зато хорошо слышно. Это должен быть очень маленький сверчок, из тех, что еще не решаются покинуть свои домики из земли и листьев, а стоят на пороге и смотрят на светлячков, которых они принимают за звезды. У детей и у сверчков небо одинаковой высоты.

Чуть дальше в траве спрятался сверчок побольше. Один из тех больших и черных, которым удается вырваться из рук, даже если посчастливится его поймать. Он высоко прыгает и приземляется на кучу погасших светлячков, а те, перепугавшись, разлетаются во все стороны, как искры.

Он такой большой, этот сверчок, что, прыгая, заставляет дрожать стебельки цветов, а если он сядет на сухой лист, то в тишине раздастся громкий треск.

Наверное, именно в такой тишине по ночам можно услышать, как растет трава, как раскрываются цветы и как шагают муравьи. Сидя на траве и держась за руки, дети слушают все эти звуки, под небом, низким-низким, как прыжок сверчка или как полет светлячка.

— Пойдем домой?

Самым маленьким страшно.

В траве то и дело что-нибудь да зашуршит, или пролетит мимо какой-нибудь заблудившийся шершень, или сверчок прыгнет прямо на руку….

Они смотрят на зажженные окна дома, и только мамина тень немного их успокаивает.

— Пойдем домой, а?

Нет, еще рано. Мартинелли хочет поймать светлячка. Ты учи себе до полуночи, Леонарди, свои важные даты Войны за независимость. Зато у Мартинелли есть коробочка, в которую он посадит светлячка. А ты, Спадони, держи внутри свою столицу Швеции и длину реки По, смотри не расплескай. А Мартинелли сейчас положит в коробочку листочек, чтобы светлячку было что есть. А пить?

— Светлячки вообще пьют?

Откуда же им это знать, Мартинелли, — этим трем малышам в школьных передничках, малышам, которые боятся шершня и с надеждой смотрят в сторону мамы?

Под небом, низким, как прыжок сверчка или полет светлячка, продолжают шагать муравьи и расти цветы, и малюсенький сверчок продолжает смотреть на мир с порога своего домика.

Сегодня утром Спадони ходит еще медленнее: он еще кое-что выучил за прошедшую ночь, и теперь, вдобавок к длине По и столице Швеции, он должен следить за тем, чтобы не потерять столицы Норвегии и Литвы.

Бедные дети, с головами, полными странных названий… Но какой учитель способен устоять и не спросить на экзамене в пятом классе столицу Литвы? Это месть взрослых малышам.

«Ты веселишься, да? Играешь, ни о чем не думаешь, твоя жизнь прекрасна, полна сверчков и цветов? А ну-ка назови мне столицу Литвы».

И вот уже в этой жизни, полной цветов и сверчков, проливается первая слеза.

Леонарди, до краев набитый датами, сидит не шевелясь. Достаточно одного резкого движения, чтобы все эти даты высыпались из него и покатились в разные стороны, как шестеренки часов.

От Манили, и без того бледного и худого, остались одни глаза. Он сидит молча, не открывая рта: открой он его хоть на секунду, из него тут же вылетят, один за другим, все неправильные глаголы. И больше не вернутся. Так что — рот на замок, до экзаменов.

Неправильный глагол ведь как птичка: ты за ним ухаживал, кормил его, гладил, но стоит тебе открыть клетку, как он выпорхнет, не раздумывая. Ты пытаешься заманить его назад, называя ласковыми именами, но он лишь летает вокруг тебя, дразнит и не думает возвращаться обратно в клетку.

А что же Мартинелли?

Эх, боюсь я, Мартинелли не сдаст эти экзамены… Он смотрит на меня, и в глазах у него я не вижу, как вчера, ни одного десятичного числа.

Вместо чисел в них свет.

Тот самый, которым горит светлячок, спрятанный у него в коробочке.

— Синьор учитель, а светлячки пьют?

Даже я этого не знаю. Это посложнее, чем назвать столицу Литвы.

— Мартинелли, тебе нужно учиться, а не терять время на все эти забавы… Готов поспорить, что ты весь вечер провел вчера на поляне…

— Ага, там был один сверчок, синьор учитель, который все время стоял на одном месте. Наверное, он просто был еще маленький и боялся прыгать…

Ну почему я не запрещаю Мартинелли говорить на эти темы? Почему я не отправляю его на место, хорошенько на него прикрикнув? Потому что мне на самом деле очень интересно узнать про сверчка и потому что я хочу заглянуть в коробочку и посмотреть на светлячка, которого Мартинелли поймал вчера на лугу.

Я, видимо, не самый лучший учитель. Но эта коробочка притягивает меня, как магнит.

Леонарди тоже, хоть и полон датами под завязку, не может не смотреть на коробочку, ему страшно хочется в нее заглянуть. А Манили — представляю, каких усилий ему стоит не открывать рот, чтобы попросить:

— Мартинелли, дашь заглянуть?

Но если он откроет рот, из него, словно птички, вылетят все неправильные глаголы.

Мартинелли же весь сияет от счастья — тем самым светом, который — он знает — горит у него в коробочке.

Я не могу спросить его:

— Мартинелли, дашь заглянуть?

Но ни одному счастливому существу не удается устоять перед тем, чтобы не поделиться своим счастьем.

И Мартинелли протягивает мне коробочку:

— Синьор учитель, хотите посмотреть?

— Ты уверен, что хочешь, чтобы я посмотрел? — спрашиваю я с видом серьезным, но не слишком, чтобы не спугнуть Мартинелли.

— Так и быть, поглядим на это прекрасное сияние, — говорю я снисходительным тоном, но сердце у меня бьется сильно-сильно, пока я поднимаю крышку коробочки — осторожно, чтобы светлячок не улетел.

Пока я тихонько поднимаю крышку, Мартинелли смотрит на меня улыбаясь.

В классе почти темно. Так лучше будет видно свет.

Но где он? Почему-то его нет.

В свернувшемся листочке лежит мертвый светлячок, кверху брюшком.

Коробочка напоминает малюсенькую комнату с голыми холодными стенами и кроватью.

— Синьор учитель, — спрашивает Мартинелли, настолько уверенный в своем счастье, что ему даже не приходит в голову подойти и заглянуть в коробочку, — синьор учитель, ярко он светит?

Ну зачем я буду говорить ему, что нет?

Все равно ведь достаточно верить в счастье, чтобы им обладать.

Я опускаю крышку на место.

— Очень ярко, Мартинелли. А сейчас возвращайся за парту и учи десятичные числа, только на этот раз как следует.

Мартинелли пишет и пишет в тетради, переполненный радостью.

Время от времени он смотрит на свою коробочку, после чего принимается писать с двойным усердием.

Светлячок умер, но он этого не знает. Внутри коробочки темно, но он-то думает, что там свет.

И это то же самое, как если бы он и вправду там был.

Так что он пишет, делит, и, кто знает, может, именно благодаря маленькому светлячку, лежащему на свернутом листе, и его свету, в который Мартинелли верит, он научится наконец делить десятичные числа и сдаст экзамены.

Совсем скоро прозвенит звонок, и для нас с вами, ребята, настанет время прощаться.

Мы прожили бок о бок почти два года. Когда мы встретились впервые, Манили был совсем маленького роста, в новом передничке, который доходил ему почти до пят. Сейчас полинявший передник ему до колена. А сам Манили уже маленький мужчина. Как жаль, что мама не может отправить его в среднюю школу. Каждое утро я встречаю ее на рынке с сумкой, которая кажется пустой, хотя на самом деле туда поместились покупки на пятерых.

Я раздал ребятам табели с оценками. Мартинелли переведен. Он смотрит в табель и сам не верит тому, что там видит. Сегодня утром мама тщательно его причесала и надела на него новый галстук, напоминающий огромную белую бабочку.

Криппа тоже переведен — высоченный тринадцатилетний лоботряс с волосатыми ногами, который вечно спит на уроках, а в следующем году будет спать в средней школе.